text
stringlengths 3.44k
194k
|
|---|
Uefa Europa Conference League är den tredje högsta fotbollsturneringen för klubblag i Europa, under Uefa Champions League och Uefa Europa League. Turneringen, som arrangeras av Uefa varje säsong, spelades första gången säsongen 2021/22.
Formatet består av gruppspel och slutspel. Före gruppspelet är det flera kvalomgångar. Vinnaren av turneringen är garanterad en plats i nästföljande säsongs gruppspel i Europa League.
Historia
Under många år fram till och med säsongen 1998/99 fanns det tre stora europeiska klubblagsturneringar. Därefter lades Cupvinnarcupen ned och kvar fanns bara Uefa Champions League och Uefacupen (numera kallad Uefa Europa League), samt den mindre Intertotocupen. Den senare turneringen lades dock ned 2008.
Uefa övervägde redan 2015 att införa en ny tredje klubblagsturnering under de två existerande. Syftet var att ge klubbar från lägre rankade länder och klubbar som i ett tidigt skede åkte ut i kvalet till de två högre turneringarna fler möjligheter att spela i Europa. Tre år senare rapporterades det att turneringen hade fått "grönt ljus", men ännu inte godkänts av Uefas exekutivkommitté.
Den 2 december 2018 kom det officiella beskedet från Uefa att man hade beslutat att starta en tredje klubblagsturnering, vilken skulle dra igång säsongen 2021/22. Turneringen, som vid denna tidpunkt hade arbetsnamnet Uefa Europa League 2, skulle ha ett gruppspel med 32 klubbar och omfatta 141 matcher. Klubbar från minst 34 länder skulle i och med detta vara garanterade att få spela gruppspelsmatcher i någon av turneringarna, en ökning från 26. Beslutet innebar samtidigt stora förändringar avseende Europa League, bland annat att gruppspelet minskades från 48 klubbar till 32. Uefas president Aleksander Čeferin menade att införandet av den nya turneringen gjorde Uefas klubblagsturneringar mer inkluderande än någonsin med fler matcher för fler klubbar och med fler länder representerade i gruppspelen.
Kritiker menade dock att införandet av den nya turneringen skulle vidga gapet mellan rika och mindre rika klubbar när klubbar från länder rankade som nummer 16 och nedåt (med undantag av ligamästarna) var utestängda från spel i den mer pengastinna Europa League och i stället hänvisade till spel mot mer eller mindre okända klubbar i Europa Conference League. Mycket av kritiken tystnade dock när det visade sig att prispengarna (se nedan) blev större än man trott.
Turneringens namn Uefa Europa Conference League offentliggjordes den 24 september 2019 medan turneringens logotyp och pokal presenterades den 24 maj 2021.
Det första målet i turneringens historia gjordes den 6 juli 2021 av Christ Ememe Evo för maltesiska Mosta och det första målet i gruppspelet gjordes av Stipe Perica för israeliska Maccabi Tel Aviv den 14 september samma år. Turneringens första mästare blev italienska Roma.
Format
Normalt sett är det totalt 184 klubbar som deltar i turneringen, varav 46 kommer från Champions League eller Europa League. Turneringen består av tre delar – kvalspel, gruppspel och slutspel.
Kvalspel
Turneringen inleds med ett kvalspel till gruppspelet. Kvalspelet består av två delar – en för ligamästare som åkt ur kvalspelet till Champions Leagues eller Europa Leagues gruppspel (champions path) och en för övriga klubbar (main path). I kvalspelet deltar normalt sett totalt 166 klubbar som slåss om 22 platser i gruppspelet, varav fem via champions path och 17 via main path.
Vilka länders klubbar som deltar i kvalspelet och när klubbarna går in i kvalspelet avgörs av ländernas Uefa-koefficient, som tar hänsyn till ländernas klubbars prestationer i Uefas turneringar de föregående fem säsongerna. Två klubbar från samma land får inte mötas i kvalspelet.
Varje möte i kvalspelet består av ett dubbelmöte hemma/borta där den klubb som sammanlagt gör flest mål går vidare till nästa omgång. Om båda klubbarna sammanlagt gör lika många mål (bortamålsregeln tillämpas inte) blir det förlängning efter den andra matchen. Om inga mål görs i förlängningen eller om båda klubbarna gör lika många mål blir det till slut ett avgörande via straffsparksläggning.
Kvalspelet består av fyra omgångar enligt följande grundschema:
Första kvalomgången (72 klubbar)
Cupmästarna från länder rankade 30–55 (26 klubbar)
Ligatvåorna från länder rankade 30–55 (utom Liechtenstein) (25 klubbar)
Ligatreorna från länder rankade 29–50 (utom Liechtenstein) (21 klubbar)
Andra kvalomgången (110 klubbar varav 74 nytillkomna)
Main path (90 klubbar varav 54 nytillkomna)
Vinnarna i första kvalomgången (36 klubbar)
Cupmästarna från länder rankade 16–29 (14 klubbar)
Ligatvåorna från länder rankade 16–29 (14 klubbar)
Ligatreorna från länder rankade 13–28 (16 klubbar)
Ligafyrorna från länder rankade 7–15 (9 klubbar)
Ligafemman från land rankat 6 (1 klubb)
Champions path (20 klubbar varav 20 nytillkomna)
Förlorarna i preliminära kvalomgången till Champions Leagues gruppspel (3 klubbar)
Förlorarna i första kvalomgången till Champions Leagues gruppspel (17 klubbar)
Tredje kvalomgången (62 klubbar varav 7 nytillkomna)
Main path (52 klubbar varav 7 nytillkomna)
Vinnarna i andra kvalomgångens main path (45 klubbar)
Ligatreorna från länder rankade 7–12 (6 klubbar)
Ligafyran från land rankat 6 (1 klubb)
Champions path (10 klubbar varav 0 nytillkomna)
Vinnarna i andra kvalomgångens champions path (10 klubbar)
Playoffomgången (44 klubbar varav 13 nytillkomna)
Main path (34 klubbar varav 8 nytillkomna)
Vinnarna i tredje kvalomgångens main path (26 klubbar)
Ligafemman från land rankat 5 (1 klubb)
Ligasexorna från länder rankade 1–4 (mästarna av Ligacupen för England) (4 klubbar)
Förlorarna i tredje kvalomgångens main path till Europa Leagues gruppspel (3 klubbar)
Champions path (10 klubbar varav 5 nytillkomna)
Vinnarna i tredje kvalomgångens champions path (5 klubbar)
Förlorarna i tredje kvalomgångens champions path till Europa Leagues gruppspel (5 klubbar)
Om man i stället ser kvalspelet ur de deltagande ländernas synvinkel ser grundschemat ut så här:
Länder rankade 1–4
Ligasexorna (mästarna av Ligacupen för England) går in i playoffomgången
Land rankat 5
Ligafemman går in i playoffomgången
Land rankat 6
Ligafyran går in i tredje kvalomgången
Ligafemman går in i andra kvalomgången
Länder rankade 7–12
Ligatreorna går in i tredje kvalomgången
Ligafyrorna går in i andra kvalomgången
Länder rankade 13–15
Ligatreorna och ligafyrorna går in i andra kvalomgången
Länder rankade 16–28
Cupmästarna, ligatvåorna och ligatreorna går in i andra kvalomgången
Land rankat 29
Cupmästaren och ligatvåan går in i andra kvalomgången
Ligatrean går in i första kvalomgången
Länder rankade 30-50
Cupmästarna, ligatvåorna och ligatreorna (bara cupmästarna för Liechtenstein) går in i första kvalomgången
Länder rankade 51–55
Cupmästarna och ligatvåorna går in i första kvalomgången
Gruppspel
I gruppspelet deltar 32 klubbar som kvalificerat sig på följande sätt:
Från kvalspelet (22 klubbar)
Vinnarna i kvalspelets main path (17 klubbar)
Vinnarna i kvalspelets champions path (5 klubbar)
Från Europa League (10 klubbar)
Förlorarna i playoffomgången till Europa Leagues gruppspel (10 klubbar)
De 32 klubbarna lottas in i åtta grupper med vardera fyra klubbar. Lottningen sker efter att klubbarna delats in i fyra potter baserat på respektive klubbs klubblagskoefficient, och till varje grupp lottas en klubb från varje pott. Två klubbar från samma land får inte hamna i samma grupp. Inom varje grupp möter klubbarna varje annan klubb två gånger, en gång hemma och en gång borta. Varje klubb spelar därmed sex matcher. Vinst ger tre poäng, oavgjort ger en poäng och förlust ger noll poäng.
Om två eller fler klubbar hamnar på samma poäng efter det att gruppspelet är färdigspelat rankas de efter följande kriterier:
Flest poäng i inbördes möten
Bäst målskillnad i inbördes möten
Flest gjorda mål i inbördes möten
Om det fortfarande finns klubbar som är lika tillämpas ovan kriterier igen, men nu enbart på de klubbar som fortfarande är lika, och om de kvarvarande klubbarna även efter det är lika tillämpas kriterierna nedan på de kvarvarande klubbarna
Bäst målskillnad i alla gruppspelsmatcher
Flest gjorda mål i alla gruppspelsmatcher
Flest gjorda mål på bortaplan i alla gruppspelsmatcher
Flest vinster i alla gruppspelsmatcher
Flest vinster på bortaplan i alla gruppspelsmatcher
Lägst fair play-poäng i alla gruppspelsmatcher (rött kort ger tre poäng, gult kort ger en poäng, två gula kort i samma match ger tre poäng)
Högst klubblagskoefficient
De åtta gruppvinnarna går vidare till åttondelsfinal, medan de åtta grupptvåorna går vidare till utslagsomgången. Övriga klubbar är utslagna.
Slutspel
Efter gruppspelet vidtar slutspelet, där turneringens mästare utses. Varje möte i slutspelet fram till finalen avgörs på samma sätt som i kvalspelet, alltså i ett dubbelmöte hemma/borta där den klubb som sammanlagt gör flest mål går vidare till nästa omgång och där det vid lika ställning efter två matcher följer förlängning och, vid behov, straffsparksläggning.
Slutspelet består av följande omgångar:
Utslagsomgången (16 klubbar)
Grupptvåorna i gruppspelet (8 klubbar)
Grupptreorna i Europa Leagues gruppspel (8 klubbar)
Utslagsomgången lottas så att grupptvåorna i gruppspelet får möta grupptreorna i Europa Leagues gruppspel. Två klubbar från samma land får inte mötas. Grupptvåorna i gruppspelet spelar returmatchen hemma.
Åttondelsfinaler (16 klubbar)
Gruppvinnarna i gruppspelet (8 klubbar)
Vinnarna i utslagsomgången (8 klubbar)
Åttondelsfinalerna lottas så att gruppvinnarna i gruppspelet får möta vinnarna i utslagsomgången. Två klubbar från samma land får inte mötas. Gruppvinnarna i gruppspelet spelar returmatchen hemma.
Kvartsfinaler (8 klubbar)
Vinnarna i åttondelsfinalerna (8 klubbar)
Kvartsfinalerna lottas utan några särskilda regler.
Semifinaler (4 klubbar)
Vinnarna i kvartsfinalerna (4 klubbar)
Semifinalerna lottas utan några särskilda regler.
Final (2 klubbar)
Vinnarna i semifinalerna (2 klubbar)
Finalen spelas i en enda match på en i förväg bestämd neutral arena. Om resultatet är oavgjort vid full tid vidtar förlängning och, vid behov, straffsparksläggning.
Klubben som vinner Uefa Europa Conference League är garanterad en plats i nästföljande säsongs gruppspel i Europa League.
Finalresultat
En asterisk (*) bredvid en klubbs namn betyder att klubben först deltog i Champions League eller Europa League den säsongen.
Finaler per klubb
Nedanstående tabell presenterar det sammanlagda antalet finalvinster och -förluster per klubb av Uefa Europa Conference League.
Finaler per land
Nedanstående tabell presenterar det sammanlagda antalet finalvinster och -förluster per land av Uefa Europa Conference League.
Maratontabell
Nedanstående tabell presenterar de tio främsta klubbarna i Uefa Europa Conference Leagues historia (exklusive kvalomgångar). Vinst ger två poäng.
Flest matcher
Nedanstående tabell presenterar de tio främsta spelarna när det gäller antalet matcher i Uefa Europa Conference Leagues historia (exklusive kvalomgångar). Aktiva spelare markeras med fet stil.
Flest mål
Nedanstående tabell presenterar de tio främsta målskyttarna i Uefa Europa Conference Leagues historia (exklusive kvalomgångar). Aktiva spelare markeras med fet stil.
Prispengar
Alla klubbar som deltar i turneringen erhåller prispengar av Uefa. Dessa består dels av förutbestämda belopp och dels av belopp som varierar beroende på klubbarnas klubblagskoefficienter och värdet av deras TV-marknader. För säsongen 2022/23 ser de förutbestämda beloppen ut på följande sätt:
Klubbar som åker ut i första kvalomgången: 150 000 euro
Klubbar som åker ut i andra kvalomgången: 350 000 euro
Klubbar som åker ut i tredje kvalomgången: 550 000 euro
Klubbar som åker ut i playoffomgången: 750 000 euro
Klubbar som når gruppspelet: 2 940 000 euro
Vinst i gruppspelet: 500 000 euro
Oavgjort i gruppspelet: 166 000 euro
Gruppvinnarna i gruppspelet: 650 000 euro
Grupptvåorna i gruppspelet: 325 000 euro
Klubbar som når utslagsomgången: 300 000 euro
Klubbar som når åttondelsfinalerna: 600 000 euro
Klubbar som når kvartsfinalerna: 1 000 000 euro
Klubbar som når semifinalerna: 2 000 000 euro
Klubbar som når finalen: 3 000 000 euro
Klubben som vinner finalen: 2 000 000 euro
Dessutom får ligamästare som inte kvalificerade sig för gruppspel i någon av Champions League, Europa League eller Europa Conference League ytterligare 260 000 euro.
Som jämförelse kan nämnas att klubbar som når gruppspelet i Champions League får 15 640 000 euro och klubbar som når gruppspelet i Europa League får 3 630 000 euro. I dessa turneringar utgör dock de förutbestämda beloppen en mindre andel av de totala prispengarna.
TV-sändningar
I Sverige sänds matcherna i Uefa Europa Conference League i Viaplay Groups kanaler. I Viaplay Group ingår bland annat TV-kanalerna TV3 och TV6 samt strömningstjänsten Viaplay.
Se även
Uefa Champions League
Uefa Europa League
Europeiska cupvinnarcupen i fotboll
Referenser
Noter
Externa länkar |
Threave Castle is situated on an island in the River Dee, west of Castle Douglas in the historical county of Kirkcudbrightshire in the Dumfries and Galloway region of Scotland.
Built in the 1370s by Archibald the Grim, it was a stronghold of the "Black Douglases", Earls of Douglas and Lords of Galloway, until their fall in 1455. For part of this time, the castle and the lordship of Galloway were controlled by Princess Margaret, daughter of King Robert III and widow of the 4th Earl. In 1449 Threave was regained by the 8th earl, Scotland's most powerful magnate, who controlled extensive lands and numerous castles. He fortified Threave with an "artillery house", a sophisticated defence for its time. The excessive power of the Black Douglas lords led to their overthrow by King James II in 1455, after which Threave was besieged and captured by the King's men.
It became a royal castle, and in the 16th century hereditary responsibility for Threave was given to the Lords Maxwell. It was briefly held by the English in the 1540s, but did not see serious action until the Bishops' Wars, when in 1640 a royalist garrison was besieged by a force of Covenanters. Partially dismantled, the castle remained largely unused until given into state care in 1913. The ruins, comprising the substantially complete tower house and the L-shaped artillery house, are today maintained by Historic Environment Scotland as a scheduled monument.
The castle complex is open to the public.
History
The name Threave is most likely derived from the Cumbric tref, meaning "homestead", suggesting that the island was settled before Gaelic-speaking people arrived in the area in the 7th century. The site has traditionally been associated with Fergus of Galloway, the 12th-century Lord of Galloway, though there is no evidence to support this. The chronicler John of Fordun records that, in 1308, Edward Bruce defeated a force of Gallwegians on the River Dee, and afterward "burnt up the island". Archaeological finds of a penny dated to 1300, unearthed in the context of burned buildings, may locate this event at Threave. Excavations in the 1970s revealed traces of buildings that could be attributed to this period, and which could have formed part of an early stronghold of the Lords of Galloway.
Douglas stronghold
The Douglas family had been strong supporters of Robert the Bruce through the Wars of Scottish Independence. In 1308 Edward Bruce and "Good Sir James" Douglas led a campaign in Galloway against the local lords, led by Dugald Macdowall, and their English supporters. Following the Battle of Neville's Cross in 1346 further risings in Galloway, in support of Edward Balliol, were put down by Sir William Douglas. The Douglases were rewarded for these services to the crown: William was made Earl of Douglas in 1358, while his cousin Archibald Douglas, son of Sir James, was created Lord of Galloway in 1369.
Known as "Archibald the Grim", he had been appointed Warden of the West March in 1361, and spent the following years attacking the English on both sides of the border. In 1372 he further gained the lands of the Earl of Wigtown, bringing all of Galloway under his control. In order to secure his new holdings, Archibald required a strong castle, and it is assumed that Threave Castle was built at this time. The main keep dates from this time, and was one of the first tower houses built in Scotland, standing alone without any outer defensive features. A harbour was formed to the west to provide access across the river. The excavations in the 1970s revealed remains of additional stone buildings, constructed in the late 14th century, which may represent a hall and a chapel.
In 1384 Archibald attacked and took Lochmaben Castle, the last English stronghold in south-west Scotland, and in 1388 he inherited the title of 3rd Earl of Douglas. He thus became the most powerful magnate in the country, controlling lands across southern Scotland and castles including Douglas Castle and Bothwell Castle in Lanarkshire. He funded a rebuilding of Sweetheart Abbey near Dumfries, and contracted marriages for his children with the offspring of King Robert III. Although he probably spent relatively little time at Threave, he died there in 1400, the first historical reference to the castle. He was succeeded by his son Archibald, who in 1390 had married Princess Margaret, daughter of Robert III. In 1424 he led a Scottish force to fight the English in France where he was killed at the Battle of Verneuil. His wife Margaret took on the Lordship of Galloway on Archibald's death, and ruled from Threave as Countess of Douglas and Duchess of Touraine for the next 23 years, outliving her son and grandsons. In 1449 she was forced to cede Galloway to the 8th Earl of Douglas, and died at Threave soon after. Her monument stands in Lincluden Collegiate Church. A lead seal matrix made for Margaret was recovered during archaeological excavations at Threave. The seal shows her coat of arms, combining the arms of her husband with the Royal Arms of her father Robert III. Although a rare survival, the workmanship is poor suggesting it may have been a trial piece or even a forgery.
Downfall of the Black Douglases
The power and influence of the Douglases continued to grow. Archibald Douglas, 5th Earl of Douglas, succeeded to his father's estates and in 1437 was appointed Regent to the young King James II. He died unexpectedly in 1439 and in the ensuing power struggle Sir William Crichton, Sir Alexander Livingston of Callendar, and James Douglas, Earl of Avondale (son of Archibald the Grim) conspired to usurp the Black Douglas power. In 1440 they summoned Archibald's children William and David to Edinburgh Castle. At the so-called "Black Dinner" that followed, the two boys were summarily beheaded on trumped-up charges, over the protests of the ten-year-old King James II. James Douglas was the principal benefactor, inheriting the Earldom of Douglas.
On James' death in 1443, his oldest son William became 8th Earl of Douglas. The following year he married, with Papal dispensation, his first cousin Margaret, the "Fair Maid of Galloway", daughter of the 5th Earl. In doing so he reunited the Black Douglas estates with the Lordship of Galloway, still held by the Fair Maid's grandmother Princess Margaret. The marriage was unpopular with the other nobles who were wary of the power of the Earl, as well as his influence over the young James II who was still a minor. In 1447 Earl William forced the elderly Princess Margaret to give up Threave Castle and retire to Lincluden, finally giving him control of Galloway. He began a series of improvements to the fortifications at Threave, demolishing the earlier outbuildings and constructing elaborate outer defences. These included a defensive wall along the river bank, as well as the "artillery house", a curtain wall with three towers designed to be defended with guns. It is considered to be one of the first purpose-built artillery defences to be built in Britain.
In 1452 the Earl seized Patrick Maclellan of Bombie, Sheriff of Galloway, and imprisoned him at Threave. Despite the King requesting his release, Maclellan was murdered. On 22 February 1452, Douglas was summoned to Stirling Castle, under a safe conduct by the King, who requested his aid against the rebellious Earls of Crawford and Ross. However, Douglas had signed a bond with these earls and refused to support the King, who responded by stabbing Douglas. He was then attacked and killed by the King's retainers, and his body thrown from a window.
The siege of Threave
William's brother James Douglas, now 9th Earl, hastily continued the additions to Threave, completing the artillery house as well as earthworks to the north of the keep. After his brother's murder, he intrigued with the English court, receiving money from Henry VI's government for the works. The 9th Earl's uprising was defeated at the Battle of Arkinholm near Langholm on 1 May 1455, following which his strongholds were systematically besieged. Threave Castle was the last castle to fall, and the royal forces arrived in June. King James resided at Tongland Abbey during the siege, which lasted over two months. The new artillery house prevented the King's men from taking the castle by force, even when a bombard, a large siege cannon, was brought up from Linlithgow Palace at a cost of over £59. Instead, King James persuaded the garrison to surrender by making payments and grants of land to Douglas supporters.
One myth associated with the siege, which is related by Nigel Tranter, is that the great cannon Mons Meg was built in Kirkcudbright by a smith named Mollance. The cannon was then presented to James II and employed in the siege of Threave. The myth goes that the first cannonball smashed right through the castle, taking off the Fair Maid's hand as she drank. However, it is known that Mons Meg was actually made in Burgundy and arrived in Scotland until 1454.
Royal fortress
The castle, along with the lordship of Galloway, was annexed by the Crown, and a succession of keepers were appointed. James II returned in 1460, on his way to the siege of Roxburgh Castle, where he would be killed by an exploding cannon. James III gave the castle to his wife Margaret of Denmark, though it is not known if she ever visited. James IV visited in 1502, when royal accounts record cloth, wine and falconers being brought to Threave.
In 1513, Robert Maxwell, 5th Lord Maxwell, was appointed keeper following the death of the previous keeper, John Dunbar of Mochrum, at Flodden. In 1526 the position was made hereditary to the Maxwells (later Earls of Nithsdale). In 1542, Robert Maxwell was captured after the battle of Solway Moss, and forced to hand Threave over to the English invaders. It was retrieved for Scotland by the Earl of Arran in 1545. The Catholic Maxwell family, based at Caerlaverock Castle, were often suspected of treachery as Scotland turned to Protestantism, and Lord Maxwell was required to surrender Threave temporarily as the Spanish Armada approached the English coast.
During the Bishops' Wars of 1638–1640, the Maxwells supported Charles I. A garrison of up to 100 men was installed at Threave, and further earthworks were added to the Castle's defences. The army of the Covenanters, opposed to the royalist cause, arrived in summer 1640 and laid siege to the castle. After holding out for 13 weeks, the garrison surrendered on the orders of King Charles. The Covenanters ordered the buildings to be dismantled, and the materials to be disposed "to the use of the public".
Later history
The keep and artillery house largely remained standing, but Threave was never lived in again. Around 1800, during the Napoleonic Wars, modifications were made to allow French prisoners to be held there, although it is not recorded that Threave was actually used for this purpose. In 1913 the ruins were given into state care, and some repairs and archaeological investigations were carried out. The castle has been a scheduled monument since 1921 due to its national significance. More detailed excavations took place in the 1970s, revealing details of the castle's history. Threave Castle is cared for by Historic Environment Scotland and is open to the public. Access to the castle is via a boat over the River Dee, from the Threave Estate, which is owned by the National Trust for Scotland and operated as a nature reserve that is home to bats and ospreys.
Castle
Threave Castle comprises a 14th-century keep or tower house, and an outer wall that includes the 15th-century artillery house. It is sited on the western edge of the island, which today covers , although in the 15th century it is estimated to have been only a third of this size. The island would have supported subsidiary buildings, such as stores and workshops, as well as the castle. Access was by boat or via a ford or underwater causeway at the south end of the island.
Keep
The rectangular keep is on plan, and high. Inside, there were five storeys. The single entrance to the keep, on the east side, was accessed from a wooden stair-tower via a movable bridge. This entrance is at first-floor level, and led into a reception hall. Also on the first floor was the kitchen, and below this, accessed by a ladder, were vaulted storage cellars with a well and a prison. From the reception hall a spiral stair within the -thick wall led up to the great hall, and above this the lord's outer chamber and bedchamber. Larger windows are provided on the less vulnerable west and north sides of these rooms.
The top level was used as servants' quarters or, during times of trouble, as accommodation for the garrison. The battlements were accessed from this floor, and nine windows gave views in all directions. An outer door at this level allowed equipment to be hauled up from ground level. On three sides, holes in the external walls would have supported a timber gallery known as a bretèche, which allowed the defenders to drop objects on attackers at the walls, while a more permanent machicolation over the entrance served the same purpose.
Curtain wall and other features
The keep is enclosed by the later curtain wall, which wraps around the east, south and west sides of the keep. The east and south sides form the "artillery house", begun by the 8th Earl of Douglas in 1447 and representing a sophisticated artillery defence for its time. It faces the higher ground to the east of the river, from where an attack was most likely to come. It has round towers on its three corners, which are provided with three gun ports on two levels, with a crenellated parapet on the third level. The gun ports on the lower level are 'dumb-bell' shaped, while those above are of the 'inverted keyhole' type. It has been conjectured that the guns mounted in these openings would have been a breech-loading device of around calibre, attached to a wooden stock. Only one of these towers, the south east, remains, while the others were damaged in the 1640 siege and subsequently collapsed. Between the towers is a curtain wall, thick and formerly up to high. It is battered to provide greater strength against artillery, and provided with traditional slits for firing longbows or crossbows. In the centre of the east wall is a gatehouse, almost high, which was formerly equipped with a drawbridge and two inner doors, with a firing platform above. The curtain wall would have been accessed via ladders or timber stairs. The curtain walls are only from the keep, but it is unclear if there was any direct access from one to the other. The curtain wall is surrounded by a rock-cut ditch that was formerly flooded to form a moat.
To the west the river runs close to the keep. The remains of a wall survive along the river bank, curving back towards the north west corner of the keep. A gated harbour was constructed here to provide secure alternative access to the castle. To the north, only an earth bank defends the keep, although the marshy approach to this side would have discouraged attackers. Beyond the artillery house and its ditch, the foundations of older buildings can be seen: these were demolished to provide stone and to clear the field of fire for the artillery house. The outermost defence comprises an earthwork that was hastily built by Lord Maxwell's garrison before the 1640 siege.
Notes
References
External links
Threave Castle, site information from Historic Environment Scotland
Buildings and structures completed in the 14th century
Castles in Kirkcudbrightshire
Castles in Dumfries and Galloway
Historic Scotland properties in Dumfries and Galloway
Scheduled Ancient Monuments in Dumfries and Galloway
Castle Threave
River islands of Scotland |
Tintoretto, rojen Jacopo Robusti ; konec septembra ali v začetku oktobra 1518 - 31. maj 1594) je bil italijanski slikar in pomemben predstavnik beneškega slikarstva. Njegovi sodobniki so občudovali in kritizirali hitrost, s katero je slikal in drznost njegovega čopiča. Zaradi njegove izjemne slikarske energije so ga poimenovali Il Furioso ('besni'). Za njegovo delo so značilne mišičaste figure, dramatične geste in drzna uporaba perspektive v manierističnem slogu.
Življenje
Leta vajeništva
Tintoretto se je rodil v Benetkah leta 1518 kot najstarejši od 21 otrok. Njegov oče Giovanni je bil barvar ali tintore; zato je sin dobil vzdevek Tintoretto, 'mali barvar. Družina naj bi izvirala iz Brescie, v Lombardiji, ki je bila takrat del Beneške republike. Starejše študije so za izvor družine navajale toskansko mesto Lucca.
O Tintorettovem otroštvu ali vajeništvu je malo znanega. Po besedah njegovih zgodnjih biografov Carla Ridolfija (1642) in Marca Boschinija (1660) je bilo njegovo edino formalno vajeništvo v Tizianovem ateljeju, ki ga je po nekaj dneh jezno odpustil - bodisi iz ljubosumja, ker je tako obljubil študentu (v Ridolfijevem zapisu) ali zaradi osebnostnega spopada (v Boschinijevi različici). Od takrat naprej je odnos med umetnikoma ostal sovražen, kljub temu, da je Tintoretto nenehno občudoval Tiziana. Tizian je Tintoretta, tako kot njegovi privrženci, aktivno omalovaževal.
Tintoretto ni iskal nadaljnjega poučevanja, ampak je sam z veliko vnemo študiral. Živel je slabo, zbiral je odlitke, basreliefe itd. in vadil z njihovo pomočjo. O njegovem plemenitem pojmovanju umetnosti in visoki osebni ambiciji je razvidno iz napisa, ki ga je postavil nad svoj atelje Il disegno di Michelangelo ed il colorito di Tiziano ('Michelangelova risba in Tizianova barva').
Študiral je še posebej na modelih Michelangelove Zore, Poldneva, Mraka in Noči in postal strokovnjak za modeliranje z voskom in glino (ki ga je uporabljal tudi Tizian), kar mu je nato zelo pomagalo pri urejanju njegovih slik. Modeli so bili včasih vzeti od mrtvih oseb, ki so jih secirali ali preučevali v šolah anatomije; nekateri so bili ogrnjeni, drugi goli, Tintoretto pa jih je moral obesiti v leseno ali kartonsko škatlo z odprtino za svečo. Tedaj in pozneje je zelo pogosto delal ponoči in podnevi.
Zgodnja dela
Mladi slikar Andrea Schiavone, štiri leta mlajši od Tintoretta, je bil veliko v njegovi družbi. Tintoretto je Schiavoneju brezplačno pomagal pri stenskih poslikavah; v številnih kasnejših primerih pa je delal tudi za nič in tako uspel pridobiti naročila. Dve najzgodnejši Tintorettovi poslikavi, ki sta bili, tako kot druge, skoraj brez plačila, naj bi bili Belšazarjeva gostija in Konjeniški boj. Obe sta že zdavnaj propadli, tako kot prej ali slej vse njegove freske. Prvo njegovo delo, ki je pritegnilo nekaj pozornosti, je bila portretna skupina njega in njegovega brata - slednji je igral kitaro - z nočnim učinkom; tudi to delo se je izgubilo. Sledilo je nekaj zgodovinskih tem, ki jih je Tizian dovolj odkrito pohvalil.
Ena od zgodnjih Tintorettovih slik je še vedno v cerkvi Santa Maria dei Carmini v Benetkah, Predstavitev Jezusa v templju; tudi v S. Benedettu sta Oznanjenje in Kristus s Samaritanko. Za Scuola della Trinità (beneške šole bratovščin, bolj v obliki dobrodelnih kot izobraževalnih ustanov) je naslikal štiri predmete iz Geneze. Dva izmed njih, ki sta zdaj v galeriji Gallerie dell'Accademia v Benetkah, sta Adam in Eva ter Ablova smrt, obe plemeniti deli z visokim mojstrskim znanjem, ki nakazujeta, da je bil Tintoretto v tem času dovršen slikar - eden redkih, ki je dosegel najvišjo stopnjo, čeprav ni bil formalno usposobljen. Do leta 2012 je bil Izlet sv. Helene v Sveto deželo pripisovan njegovemu sodobniku Andreu Schiavoneju, toda nova analiza dela je razkrila kot eno izmed treh slik Tintoretta, ki prikazujejo legendo o sv. Heleni in Svetem križu. Napaka je bila odkrita med delom na projektu katalogizacije celinskih evropskih oljnih slik v Združenem kraljestvu. Izlet sv. Helene je muzej Victoria in Albert pridobil leta 1865. Njeni sestrski sliki, Odkritje Pravega križa in Sv. Helena preizkuša Pravi križ, sta v galerijah v ZDA.
Slike sv. Marka
Proti letu 1546 je Tintoretto za cerkev Madonne dell'Orto naslikal tri svoja vodilna dela: Čaščenje zlatega teleta, Predstavitev Marije v templju in Poslednja sodba. Za dve sliki, Čaščenje zlatega teleta in Poslednjo sodbo, je prevzel naročilo samo za stroške, da bi sebe bolje spoznal. Naselil se je v hiši, ki je bila ob cerkvi. To je gotska stavba, ki gleda na ulico Fondamenta de Mori, ki še vedno stoji. Leta 1548 je imel naročilo za štiri slike za Scuola di S. Marco: Najdba telesa sv. Marka, Telo sv. Marka prinesejo v Benetke, Sv. Marko rešuje Saracena iz brodoloma in Čudež sužnja. (te tri so v Gallerie dell'Accademia, Benetke). Slednja predstavlja legendo o krščanskem sužnju ali ujetniku, ki naj bi ga mučili kot kazen za nekatera dejanja predanosti evangelistu, vendar ga je rešilo čudežno posredovanje slednjega, ko je razbil pripomočke za lomljenje kosti in zaslepitev, ki bo kmalu uporabljena.
Ta štiri dela so bila na splošno dobro sprejeta, zlasti od Tintorettovega prijatelja Pietra Aretina - kljub dolgoletnemu sporu med njima. (Tintoretto je naslikal strop v Aretinovi hiši. Povabljen je bil da nato naslika svoj portret, je s svojim bodalom izmeril mere svojega sedeža, kar je preveč prefinjen namig o njegovi sovražnosti.) S temi štirimi deli v Scuola di S. Marco, je bila Tintorettova faza brezposelnosti in negotovosti končana.
Leta 1550 se je Tintoretto poročil s Faustino de Vescovi, hčerko beneškega plemiča, ki je bil guardian grande Scuola Grande di San Marco. Zdi se, da je bila skrbna gospodinja in je zmogla umirjati moža. Faustina mu je rodila več otrok, verjetno dva sinova in pet hčera. Tintorettova hči Marietta Robusti je bila tudi sama slikarka portretov. Nekateri menijo, da je bila nezakonska in spočeta pred njegovo poroko s Faustino.
Scuola Grande di San Rocco
Med letoma 1565 in 1567 ter spet med letoma 1575 in 1588 je Tintoretto izdelal veliko število slik za stene in strope Scuola Grande di San Rocco. Stavba, ki se je začela graditi leta 1525, je imela premalo svetlobe in je bila zato neprimerna za kakršno koli veliko shemo slikovnega okrasja. Poslikava njegove notranjosti se je začela leta 1560.
Tega leta je bilo pet glavnih slikarjev, med njimi Tintoretto in Paolo Veronese, povabljenih, da pošljejo poskusne zasnove osrednjega dela v manjši dvorani z imenom Sala dell'Albergo, pri čemer je bil predmet Sv Rok sprejet v nebesa. Tintoretto ni izdelal skice, temveč sliko in jo vstavil v oval. Tekmovalci so ugovarjali, ne nenaravno; toda umetnik, ki je znal igrati svojo igro, je svetišču zastonj podaril sliko in ker je podzakonski akt fundacije prepovedal zavrnitev kakršnega koli darila, je bila ohranjena in situ, Tintoretto pa je brezplačno ponudil drug okras istega stropa.
Leta 1565 je nadaljeval z delom v scuoli in slikal Križanje, ki je bilo plačano 250 dukatov. Leta 1576 je brezplačno predstavil še en osrednji del - ta za strop velike dvorane, ki predstavlja Kugo kač; v naslednjem letu je ta zgornji del dokončal s slikama Velikonočni praznik in Mojzes udari po skali, sprejemajoč za plačilo kakršen koli drobiž, ki ga je zbrala družina.
Razvoj hitrih slikarskih tehnik, imenovanih prestezza, mu je omogočil, da je pri velikih projektih ustvaril številna dela in se odzval na naraščajoče zahteve strank.
Tintoretto je nato začel s slikanjem celotne scuole in sosednje cerkve Sv. Roka. Novembra 1577 je ponudil izvedbo del v višini 100 dukatov na leto, vsako leto naj bi prišli do treh slik. Ta predlog je bil sprejet in je bil točno izpolnjen, slikarjeva smrt je sama preprečila izvedbo nekaterih stropnih predmetov. Celotna vsota, plačana za sculo, je bila 2447 dukatov. Ne upoštevajoč nekaterih manjših predstav, scuola in cerkev vsebujeta dvainpetdeset nepozabnih slik, ki jih lahko opišemo kot obsežne sugestivne skice z mojstrstvom, ne pa tudi namerno natančno dokončane slike in prilagojene tako, da si jih lahko ogledamo v mračni pol-svetlobi. Adam in Eva, Obiskovaje, Poklon sv. Treh kraljev, Pokol nedolžnih, Agonija v vrtu, Kristus pred Pilatom, Kristus nosi svoj križ in (edina, ki je bila z obnovo pokvarjena) Marijino vnebovzetje, so vodilni primeri v scuoli; v cerkvi je Kristus ozdravi hromega.
Verjetno je Tintoretto leta 1560, v letu, ko je začel delati v Scuola di S. Rocco, začel s svojimi številnimi slikami v Doževi palači; nato je tam naslikal portret doža Girolama Priulija. Druga dela (ki jih je leta 1577 uničil požar v palači) so: Izobčenje Friderika Barbarose s strani papeža Aleksandra III. in Zmaga v Lepantu.
o požaru je Tintoretto začel znova, njegov sodelavec je bil Paolo Veronese. V Sala dell Anticollegio je Tintoretto naslikal štiri mojstrovine – Bakh, z Ariadno,, ki jo krona Venera, Tri Gracije in Merkur, Minerva zavrže Marsa in Vulkanova kovačija, ki so bile naslikane za petdeset dukatov, brez materiala, okoli leta 1578; v dvorani senata, Benetke, kraljica morja (1581–84); v dvorani kolegija Izročitev sv. Katarine Jezusu (1581–84); v Antichiesetti, Sv. Jurij, sv. Ludvik in princesa ter Sv. Hieronim in sv. Andrej; v dvorani velikega sveta devet velikih kompozicij, predvsem bitk (1581–84); v Sala dello Scrutinio Zajetje Zare pred Madžari leta 1346 med orkanom izstrelkov (1584–87).
Paradiž
Krona Tintorettovega življenja, zadnja pomembna slika, ki jo je naslikal, je bil velikanski Paradiž, velika 22,6 krat 9,1 metra, ki je veljala za največjo sliko na platnu doslej. Slikano skico (143 cm × 362 cm), ki je zdaj v muzeju Louvre (Pariz), je Tintoretto predložil za sliko v Doževi palači. Slednje je delo tako neverjetnega obsega, tako ogromno v razmahu svoje moči, tako malo se zmeni za običajne standarde zasnove ali metode, da je kljubovalo poznavalcem treh stoletij in je večinoma (čeprav ne pri svojih prvih beneških sodobnikih) obveljala za ekscentričen neuspeh; medtem ko se nekaterim očem zdi tako presegajoč spomenik človeške sposobnosti v slikarski umetnosti, da ga je nemogoče gledati brez občudovanja.
Medtem ko je naročilo za to ogromno delo še čakalo in še ni bilo dodeljeno Tintorettu, je rekel senatorjem, da je molil k Bogu, da bi mu ga naročili, tako da bi bil sam raj lahko njegovo poplačilo po smrti. Ko je leta 1588 na koncu le dobil naročilo, je svoje platno postavil v Scuola della Misericordia in pri tej nalogi neumorno delal, veliko predelal in naredil različne glave in kostume neposredno iz življenja.
Ko je bila slika skoraj dokončana, jo je odnesel na njeno mesto in jo tam dokončal, pomagal pa mu je sin Domenico za podrobnosti draperij itd. Vse Benetke so zaploskale vrhunskemu dosežku, ki je bilo od takrat zanemarjeno in le malo obnovljeno. Tintoretta so prosili, naj navede svojo ceno, vendar je to prepustil oblastem. Razpisali so lep znesek; menda je od tega nekaj popustil, incident, ki morda bolj govori o njegovem pomanjkanju pohlepa, kot v prejšnjih primerih, ko je delal zastonj.
Smrt in učenci
Po dokončanju Paradiža je Tintoretto nekaj časa počival in se ni lotil nobenega pomembnega dela, čeprav ni razloga domnevati, da bi bil izčrpan, če bi živel malo dlje.
Leta 1592 je postal član Scuola dei Mercanti.
Leta 1594 so ga zajele hude bolečine v želodcu, zapletene z vročino, ki mu je štirinajst dni preprečevala spanje in skorajda jesti. Umrl je 31. maja 1594. Pokopan je bil v cerkvi Madonne dell'Orto ob strani svoje najljubše hčerke Mariette, ki je umrla leta 1590 pri tridesetih letih. Tradicija kaže, da je njen oče, ko je ležala v zadnjem počitku, naslikal njen zadnji portret.
Marietta je bila tudi sama slikarka portretov velike spretnosti, pa tudi glasbenica, vokalistka in instrumentalistka, a je le nekaj njenih del zdaj mogoče izslediti. Pravijo, da je do petnajstega leta spremljala in pomagala očetu pri njegovem delu, oblečena kot deček. Sčasoma se je poročila z draguljarjem Mariom Augustom. Leta 1866 je bil odprt grob Vescovijev - družine njegove žene - in Tintoretta, v njem so našli ostanke devetih članov skupne družine. Nato so grob preselili na novo mesto, desno od kora.
Tintoretto je imel zelo malo učencev; med njimi sta bila tudi njegova dva sinova in Maerten de Vos iz Antwerpena. Njegov sin Domenico Tintoretto je očetu pogosto pomagal pri predhodnih delih za odlične slike. Sam je naslikal množico del, od katerih jih je bilo nekaj zelo obsežnih. V najboljšem primeru bi jih imeli za povprečne in, ker prihajajo od sina Tintoretta, razočarajo. V vsakem primeru pa ga je treba obravnavati kot pomembnega slikovnega praktika. Odseve Tintoretta najdemo pri grškem slikarju španske renesanse El Grecu, ki je njegova dela verjetno videl med bivanjem v Benetkah.
Slog življenja in ocenjevanje
Tintoretto je komaj kdaj potoval iz Benetk. [17] Oboževal je vse umetnosti in v mladosti igral na lutnjo in različne inštrumente, nekatere tudi po svojem izumu, ter oblikoval gledališke kostume in kulise. Prav tako je dobro poznal mehaniko in mehanske naprave. Čeprav je bil zelo prijeten spremljevalec, je zaradi svojega dela živel večinoma v miru in tudi takrat, ko ni slikal, navadno ostal v svoji delovni sobi, obdan z odlitki. Tu skoraj nikogar ni sprejel, niti intimnih prijateljev, svoje delovne metode pa je skrival, delil jih je le s svojimi pomočniki. Bil je poln prijetnih duhovitih izrekov, bodisi velikim osebam ali drugim, sam pa se je le redko nasmehnil.
Izven doma ga je žena prisilila, da je oblekel ogrinjalo beneškega državljana; če je deževalo, ga je poskušala prisiliti v vrhnje oblačilo, ki se mu je upiral. Ko je zapustil hišo, mu je tudi denar zavila v robček, pričakujoč strogo računovodstvo ob njegovi vrnitvi. Tintorettov običajni odgovor je bil, da ga je porabil za miloščino za revne ali zapornike.
Velja dogovor, ki prikazuje načrt dokončanja dveh zgodovinskih slik - vsaka vsebuje dvajset figur, od tega sedem portretov - v dvomesečnem obdobju. Število njegovih portretov je ogromno; njihove vrednosti so neenakomerne, toda resnično dobrih ni mogoče preseči. Sebastiano del Piombo je pripomnil, da je lahko Tintoretto v dveh dneh slikal toliko kot sam v dveh letih; Annibale Carracci, da je bil Tintoretto na mnogih svojih slikah enak Tizianu, na drugih slabši od Tintoretta. To je bilo splošno mnenje Benečanov, ki so rekli, da je imel tri svinčnike - enega iz zlata, drugega iz srebra in tretjega iz železa.
Tintorettova slikovita duhovitost je razvidna iz kompozicij, kot so Sv. Jurij, sv. Ludvik in princesa (1553). Podre običajno upodobitev teme, v kateri sveti Jurij ubije zmaja in reši princeso; tu princesa sedi zraven zmaja in drži bič. Rezultat umetnostni kritik Arthur Danto opisuje kot »ostrino feministične šale«, saj je »princesa vzela stvari v svoje roke ... Jurij širi roke v gesti moške nemoči, ko je njegova sulica ležala zlomljena na tleh ... Očitno je bila naslikana z mislijo na prefinjeno beneško občinstvo«.
Primerjava zaključne Tintorettove Zadnje večerje - ene od njegovih devetih znanih slik na to temo ref>Schjeldahl, Peter (April 1, 2019). "All In: The vicarious thrill of Tintoretto". The New Yorker. p. 77</ref> - z obravnavo iste teme Leonarda da Vincija daje poučen prikaz, kako so se umetniški slogi razvijali v času renesanse. Leonardo je povsem klasičen. Učenci sedijo okrog Kristusa v skoraj matematični simetriji. V rokah Tintoretta postane isti dogodek dramatičen, saj se človeškim figuram pridružijo angeli. V ospredje je postavljen služabnik, morda glede na Janezov evangelij {{bibl|Jn 13,14–16. V nemirni dinamičnosti njegove kompozicije, dramatični uporabi svetlobe in poudarjenih perspektivnih učinkih se zdi Tintoretto baročni umetnik pred svojim časom.
Leta 2013 je muzej Victoria in Albert objavil, da je sliko Izkrcanje sv. Helene v Sveti deželi naslikal Tintoretto (in ne njegov sodobnik Andrea Schiavone, kot so prej mislili) kot del serije treh slik, ki prikazujejo legendo sv. Helene in Pravega križa.
Leta 2019 je Nacionalna umetniška galerija v Washingtonu v počastitev obletnice rojstva Tintoretta v sodelovanju z Gallerie dell’Accademia organizirala potujočo razstavo, prvo v ZDA. Na razstavi je skoraj 50 slik in več kot ducat del na papirju, ki zajemajo celotno umetnikovo kariero, od portretov beneške aristokracije do verskih in mitoloških pripovednih prizorov.
Sklici
Reference
Bernari, Carlo, and Pierluigi de Vecchi (1970). L'opera completa del Tintoretto. Milano: Rizzoli. (Italian language)
Echols, Robert (2018). Tintoretto: Artist of Renaissance Venice. Yale University Press. .
Carlo Ridolfi (1642). La Vita di Giacopo Robusti (A Life of Tintoretto'')
Tintoretto, Jacopo Robusti, volume 26, William Michael Rossetti
Zunanje povezave
Works at Web Gallery of Art, the most complete gallery of the web
www.JacopoTintoretto.org 257 works by Tintoretto
Artcyclopedia – Tintoretto's paintings
Works and literature on PubHist
Jacopo Tintoretto. Pictures and Biography
Italijanski slikarji
Manieristični slikarji
Ljudje iz Beneške republike |
Northrop BT-1 – amerykański dwumiejscowy pokładowy bombowiec nurkujący, jednosilnikowy dolnopłat, którego projekt ukończono w 1934 roku w zakładach Northrop Corporation.
Pierwszy całkowicie metalowy samolot który został przyjęty do służby w US Navy. W latach 1938–1941 53 maszyny tego typu służyły w ramach eskadr VB-5 i VB-6 lotniskowców USS „Yorktown” (CV-5) oraz USS „Enterprise” (CV-6). Z uwagi jednak na trudność w pilotażu przy niskich prędkościach i wynikającą stąd dużą liczbę katastrof, jeszcze przed wybuchem wojny na Pacyfiku zostały wycofane ze służby liniowej i skierowane do jednostek szkolnych. W służbie operacyjnej na pokładach okrętów zastąpione zostały przez opracowane na ich podstawie maszyny Douglas SBD Dauntless, które odegrały decydującą rolę w najważniejszych bitwach powietrzno-morskich lat 1942–1943.
Konstrukcja
Northrop BT-1 został zaprojektowany w 1934 roku przez Eda Heinemanna w zakładach Northropa, w odpowiedzi na przedstawione przez amerykańską marynarkę wojenną wymagania wobec samolotu mającego zastąpić maszyny Martin BM-1 oraz Great Lakes BG-1. W wynikłym stąd konkursie wzięło udział pięć innych konstrukcji: Curtiss XSBC-3, Great Lakes XB2G-1, Grumman XSBF-1, Brewster XSBA-1 oraz Vought XSB2U-1.
Projekt BT-1 bazował przeznaczonej do operowania z lądu konstrukcji Douglas A-17, używał też tego samego silnika P&W R-1535, wprowadził jednak częściowo chowane podwozie. Standardowe dla maszyn tego czasu uzbrojenie składało się ze strzelającego do przodu karabinu 12,7 mm z 230 pociskami oraz strzelającego do tyłu karabinu 7,62 mm na grzbiecie samolotu, obsługiwanego przez tylnego strzelca. Zgodne z przeznaczeniem samolotu uzbrojenie bombowe stanowiła jedna bomba o wagomiarze 1000 funtów (454 kg) pod kadłubem oraz 100-funtowa (45 kg) bomba pod każdym ze skrzydeł. Kompaktowa forma konstrukcji oraz rozpiętość skrzydeł wynosząca 12,65 metra dostosowana była do rozmiarów hangarów i wind amerykańskich lotniskowców. Celem uniknięcia efektów słabości konstrukcji skrzydeł podczas lotu nurkowego te ostatnie nie były składane. Krótkie skrzydła wpływały jednak na charakterystyki latania, szczególnie przy małych prędkościach.
Prototyp maszyny został zamówiony 12 listopada 1934 roku, a 19 sierpnia 1935 roku XBT-1 o numerze BuNo 9745 odbył swój pierwszy lot. Maszyna napędzana była silnikiem R-1535-64 Twin Wasp Junior o mocy 700 koni mechanicznych przy starcie. Po uzyskaniu satysfakcjonujących rezultatów pierwszych testów 18 listopada 1935 roku marynarka złożyła zamówienie na pierwszą partie maszyn w liczbie 54 sztuk. Do zamówionej konstrukcji samolotów o numerach BuNo 0590 do 0643 wprowadzono jednak zmiany w postaci zastosowania silnika Pratt & Whitney R-1535-94, o mocy 825 KM, z nieco mniejszym zapasem paliwa oraz dodatkowym wyposażeniem, które zwiększyło wagę samolotu o 400 funtów do 4606 funtów (2901 kg). Zamówione maszyny produkowane były w zakładach w Kalifornii i dostarczane były marynarce sukcesywnie, do października 1938 roku, kiedy liczbą maszyn tego typu w inwentarzu US Navy sięgnęła 52 sztuk. Produkcja samolotu rosła miesięcznie okresu kwiecień–czerwiec 1938, kiedy Northop dostarczył odpowiednio 11, 11 i 15 maszyn, po czym w okresie lipiec–październik, dostarczono ostatnie 11 zamówionych egzemplarzy.
Z zamówionych 54 maszyn dostarczono marynarce jedynie 52 sztuki, gdyż jeden samolot (BuNo 0627) zachowano celem przeprowadzenia testów nowego podwozia, drugą zaś (BuNo 0627) zmodyfikowano do projektu XBT-2 który stał się następnie podstawą konstrukcji podstawowego amerykańskiego bombowca nurkującego początkowego okresu wojny na Pacyfiku SBD-1 Dauntless.
Wersja produkcyjna BT-1 cechowała się dobrymi jak na te czasy osiągami, zbliżonymi – a być może wyższymi – od sprawności niemieckiego bombowca nurkującego Ju87A Stuka, przy czym maszyna amerykańska była samolotem lżejszym i mniejszym. Napędzany pojedynczym silnikiem P&W R-1535-94 o mocy 825 KM bombowiec nurkujący BT-1 zdolny był do osiągnięcia prędkości 357 km/h, zaś jego prędkość przelotowa wynosiła 309 km/h. Zasięg samolotu wynosił 1850 km, zaś maksymalna masa startowa 3267 kg. BT-1 został pierwszą całkowicie metalową konstrukcją lotniczą przyjętą do służby w marynarce amerykańskiej.
Służba operacyjna
Z maszyn BT-1 utworzono jedynie dwie jednostki – VB-5 operującą z lotniskowca USS „Yorktown” (CV-5) oraz VB-6 w grupie lotniczej USS „Enterprise” (CV-6), obydwie bazujące na wschodnim wybrzeżu w ramach 2. Dywizjonu Lotniskowców (Carrier Division 2). Wyprodukowane w Kalifornii samoloty trafiały najpierw do bazy morskiej San Diego (Naval Station San Diego), skąd były transportowane drogą morską na wschodnie wybrzeże do Naval Station Norfolk w Wirginii. Obydwie jednostki zaczęły otrzymywać nowe samoloty wiosną 1938 roku.
VB-5
VB-5 otrzymała pierwsze cztery nowe bombowce nurkujące (0591–0594) 11 kwietnia 1938 roku, i trzy miesiące później – 13 lipca – wraz z przybyciem maszyny oznaczonej jako BuNo 0630, jednostka została ukompletowana w składzie 21 maszyn. Dostarczenie samolotów do jednostek poprzedziło rozpoczęcie szkolenia i treningów, które w pierwszym roku prowadzono bez wypadków.
7 stycznia 1939 roku jednak maszyna z numerem 0595 uległa wypadkowi na pokładzie USS „Yorktown” i spadła z pokładu. Obu członków załogi samolotu udało się uratować. Dwa tygodnie później BT-1 z oznaczeniem 0593 rozbił się podczas lądowania, a jedna z osób załogi została uznana za zaginioną. Wszystkie wypadki BT-1, łącznie z wypadkami w VB-6, wydarzyły się w trakcie lądowania, gdy skutkiem niskiej prędkości maszyna była trudna do opanowania nawet dla doświadczonych pilotów. Kolejnymi rozbitymi w ten sposób maszynami, były 0592, 0640 i 0598 – wszystkie z VB-5 – zaś bezpośrednią przyczyną wypadków w każdym przypadku było przeciągnięcie podczas podejścia do lądowania na pokładzie okrętu. W trzech ostatnich wypadkach nie odnotowany ofiar śmiertelnych, jednak 14 listopada 1940 roku, tydzień po rozbiciu się 0598, VB-5 straciła kolejny samolot – 0597 wraz z całą załogą, podczas wykonywania akrobacji nad Hawajami. Samolot wykonywał wówczas pętlę na wysokości 5000 stóp, gdy BT-1 wpadł w niekontrolowany korkociąg, a pilotujący maszynę doświadczony pilot T.D. Cummings nie był w stanie wyrównać lotu samolotu, który spadł zabijając pilota oraz towarzyszącego mu strzelca L.B. Staniewskiego.
Wprawdzie konstrukcja była szczególnie niebezpieczna w pobliżu jej prędkości przeciągnięcia i bardzo trudna do wyrównania w przypadku przeciągnięcia lub korkociągu, z czasem jednak załogi samolotów stały się bardziej świadome ich wad, które nie zostały wprawdzie wyeliminowane, jednak liczba wypadków spadła. 1 stycznia 1941 roku VB-5 wciąż wyposażony był w 18 BT-1, jednak samoloty te były już wówczas zastępowane przez SBD-2 Dauntless. Jednostka ta używała w sumie 37 samolotów tego typu, i była ostatnią wykorzystującą BT-1 jako bombowiec nurkujący. Latem 1941 roku VB-5 rozpoczęła otrzymywać najnowszy wariant SBD-2, a 9 sierpnia tego roku BT-1 o numerach 0607 i 0635, jako ostatnie maszyny tego typu odleciały do Miami. Cztery miesiące później japoński atak na Pearl Harbor wepchnął Stany Zjednoczone do II wojny światowej, jednak BT-1 nie wzięły już w niej udziału.
VB-6
Pierwsze maszyny – 0597 i 0599 – dotarły na „Enterprise” 6 maja, ostatnia zaś – 0637 – została dostarczona 15 listopada 1938 roku. Ostatnie 12 maszyn z zamówienia na 54 samoloty, zostało jednak zmagazynowane jako zamienniki dla traconych egzemplarzy. Podobnie jak siostrzana jednostka także VB-6 nie ustrzegła się wypadków. Wprawdzie rok 1938 wolny był od wydarzeń tego rodzaju, jednak już 23 stycznia następnego roku pilot 0619 źle wykonał lądowanie i maszyna spadła z pokładu startowego lotniskowca. Bardzo doświadczony pilot z 2200 godzinami nalotu doświadczył tych samych wad samolotu, który nie wybaczał niedbałego podejścia. Do końca roku nie wydarzyły się żadne inne katastrofy, choć BT-1 wciąż cechował się dużą wypadkowością. 11 lutego 1941 roku jednakże 0594 został utracony w morzu podczas startu z USS „Enterprise”, a do końca tego miesiąca VB-6 utraciła dwie kolejne maszyny wraz załogami. 24 lutego samolot 0608 wystartował z San Diego do lotu zapoznawczego i zaginął bez śladu. Tej samej nocy 0626 rozbił się o ziemię podczas treningu taktycznego, zabijając obu członków swojej załogi.
Katastrofy te zakończyły służbę BT-1 w VB-6, który krótko po tym zaczął otrzymywać na wyposażenie bombowce nurkujące SBD Dauntless. Ostatni BT1 opuścił jednostkę 20 kwietnia 1941 roku. Ogółem, VB-6 używała 39 z 53 maszyn tego typu otrzymanych przez marynarkę.
Służba pomocnicza
Niezależnie od katastrof i wypadków, do początku 1941 roku wycofanie bombowców BT-1 ze służby w jednostkach liniowych było już zaplanowane. Douglas rozwinął konstrukcję BT-1 tworząc SBD-2, i do tego czasu Dauntless był już produkcji przemysłowej. Pierwszą jednostką która otrzymała nowe samoloty była VB-6. Jako ostatni jednostkę opuściła maszyna oznaczona numerem 0621, która została odesłana do San Diego 14 kwietnia 141 roku. VB-5 natomiast, musiała czekać na nowe samoloty do lata tego roku. W międzyczasie maszyny 0602 i 0605 używane były przez krótki czas przez eskadrę VB-3 z lotniskowca USS „Saratoga” (CV-3), podczas jej przezbrajania w Dauntless SBD-3.
Niektóre samoloty BT-1 zostały jednak skierowane do służby drugoliniowej, gdzie przeznaczone były do szkolenia zaawansowanego. W kwietniu 1941 roku pierwszy BT-1 został wysłany do Naval Station Miami, gdzie z uwagi na swe podobieństwo do maszyn SBD, służyć miały do treningu załóg Dauntlessów. Maszyny Northropa przybywały regularnie do Miami przez cały rok 1941, ostatni zaś z nich przyleciał tam zaledwie dwa dni przed atakiem na Pearl Harbor. W latach 1941–1943 sześć maszyn służyło też w jednostkach dyspozycyjnych marynarki – VJ-3, VJ-5 i VJ-8. Słabe właściwości lotne tych samolotów, zwłaszcza przy niewielkich prędkościach, okazały się jednak katastrofalne dla niedoświadczonych pilotów. Przeciągnięcia i korkociągi, stały się w Miami ponownie przyczyną katastrof. Niebezpieczne dla pilotów liniowych samoloty były tym bardziej niebezpieczne dla kadetów z nalotem mniejszym niż 200 godzin, i tylko japoński atak na Hawaje zapobiegł wcześniejszemu wycofaniu tych samolotów ze służby. Rozpoczęcie wojny jednak spowodowało, że cenna była każda maszyna, toteż BT-1 służyły jako samoloty szkolne aż do 1943 roku.
W ciągu ogółem czterech lat służby BT-1 rozbiciu uległa połowa samolotów tego typu, jednak ich następca – będący niemal ich kopią SBD Dauntless – okazał się dobrym samolotem podczas decydujących bitew powietrzno-morskich lat 1942 i 1943 na Pacyfiku. W trakcie służby BT-1 dwie maszyny używane były w VB-3, 37 w VB-5, 39 w VB-6, trzy w VJ-3, dwie w VJ-5, jedna w VJ-8. W okresie służby szkoleniowej, większość maszyn służyła w ramach Dowództwa Szkolenia Operacyjnego Marynarki (Naval Air Operational Training Command – NAOTC). Od wprowadzenia tych samolotów do marynarki wojennej Stanów Zjednoczonych, zginęło jednak 14 osób.
Przypisy
Bibliografia
Bombowce nurkujące
Amerykańskie samoloty bombowe przed 1939
Amerykańskie samoloty bombowe II wojny światowej
Amerykańskie samoloty pokładowe
BT-1 |
Ludwig van Beethoven ( ; en allemand : ) est un compositeur, pianiste et chef d'orchestre allemand, né à Bonn le 15 ou le et mort à Vienne le à .
Dernier grand représentant du classicisme viennois (après Gluck, Haydn et Mozart), Beethoven a préparé l’évolution vers le romantisme en musique et influencé la musique occidentale pendant une grande partie du . Inclassable ( lui dit Haydn vers 1793), son art s’est exprimé à travers différents genres musicaux, et bien que sa musique symphonique soit la principale source de sa popularité, il a eu un impact également considérable dans l’écriture pianistique et dans la musique de chambre.
Surmontant à force de volonté les épreuves d’une vie marquée par la surdité qui le frappe à l'âge de , célébrant dans sa musique le triomphe de l’héroïsme et de la joie quand le destin lui imposait l’isolement et la misère, il sera récompensé post mortem par cette affirmation de Romain Rolland : . Expression d’une inaltérable foi en l’homme et d’un optimisme volontaire, affirmation d’un artiste libre et indépendant, l’œuvre de Beethoven a fait de lui une des figures les plus marquantes de l’histoire de la musique.
Biographie
1770-1792 : jeunesse à Bonn
Origines et enfance
Ludwig van Beethoven est né à Bonn en Rhénanie le 15 ou le dans une famille modeste qui perpétue une tradition musicale depuis au moins deux générations.
Son grand-père paternel, Ludwig van Beethoven l’ancien (1712-1773), descendait d’une famille flamande roturière originaire de Malines (la préposition van, , dans les patronymes néerlandais n'est pas une particule nobiliaire, contrairement au von allemand, équivalent du « de » français). Homme respecté et bon musicien, il s’est installé à Bonn en 1732 et est devenu maître de chapelle du prince-électeur de Cologne, Clément-Auguste de Bavière.
Son père, Johann van Beethoven (1740-1792), est musicien et ténor à la Cour de l’Électeur. Homme médiocre, brutal et alcoolique, il élève ses enfants dans la plus grande rigueur. Sa mère, Maria-Magdalena van Beethoven, née Keverich (1746-1787), est la fille d’un cuisinier de l’Archevêque-Électeur de Trèves. Dépeinte comme effacée, douce et dépressive, elle est aimée de ses enfants. Ludwig est le deuxième de sept enfants, dont trois seulement atteignent l’âge adulte : lui-même, Kaspar-Karl (1774-1815) et Johann (1776-1848).
Il ne faut pas longtemps à Johann van Beethoven père pour détecter le don musical de son fils et réaliser le parti exceptionnel qu’il peut en tirer. Songeant à l’enfant Wolfgang Amadeus Mozart, exhibé en concert à travers toute l’Europe une quinzaine d’années plus tôt, il entreprend dès 1775 l’éducation musicale de Ludwig et, devant ses exceptionnelles dispositions, tente en 1778 de le présenter au piano à travers la Rhénanie, de Bonn à Cologne. Mais là où Leopold Mozart avait su faire preuve d’une subtile pédagogie auprès de son fils, Johann van Beethoven ne semble capable que d’autoritarisme et de brutalité, et cette expérience demeure infructueuse, à l’exception d’une tournée aux Pays-Bas en 1781 où le jeune Beethoven fut apprécié, mais toujours sans les retours financiers qu'espérait son père.
Il n’existe aucune image représentant les parents de Beethoven, Bettina Mosler ayant démontré que les deux portraits publiés au début du vingtième siècle sous forme de cartes postales par la Beethoven-Haus à Bonn n’étaient pas ceux de ses parents.
Ludwig quitte l'école à la fin du primaire, à . Son éducation générale doit pour beaucoup à la bienveillance de la famille von Breuning (chez qui il passe désormais presque toutes ses journées et parfois quelques nuits) et à son amitié avec le médecin Franz-Gerhard Wegeler, personnes auxquelles il fut attaché toute sa vie. Le jeune Ludwig devient l’élève de Christian Gottlob Neefe (piano, orgue, composition) qui lui transmet le goût de la polyphonie en lui faisant découvrir Le Clavier bien tempéré de Bach. Il compose pour le piano, entre 1782 et 1783, les 9 variations sur une marche de Dressler et les trois Sonatines dites qui marquent symboliquement le début de sa production musicale. Enfant, son teint basané lui vaut le surnom de : cette mélanodermie fait suspecter une hémochromatose à l'origine de sa cirrhose chronique qui se développera à partir de 1821 et sera la cause de sa mort.
Le mécénat de Waldstein et la rencontre de Haydn
Au moment où son père boit de plus en plus et où sa mère est atteinte de tuberculose, Beethoven devient vers en 1784 organiste adjoint à la cour du nouvel électeur Max-Franz, qui devient son protecteur. Devenu soutien de famille, en plus de cette charge, il est obligé de multiplier les leçons de piano.
Beethoven est remarqué par le comte Ferdinand von Waldstein dont le rôle s’avère déterminant pour le jeune musicien. Il emmène Beethoven une première fois à Vienne en , séjour au cours duquel a eu lieu une rencontre furtive avec Wolfgang Amadeus Mozart : .
En , la mère de Ludwig décède, ce qui le plonge dans le désespoir. Il reste comme famille à Beethoven ses frères Kaspar Karl (13 ans) et Nicolas (11 ans), ainsi que sa sœur Maria Margarita qui décède en novembre, tandis que son père sombre dans l'alcoolisme et la misère. Il sera mis à la retraite en 1789.
En , Beethoven — conscient de ses lacunes culturelles — s'inscrit à l'université de Bonn pour y suivre des cours de littérature allemande. Son professeur Euloge Schneider est enthousiasmé par la Révolution française et en parle ardemment à ses élèves. En 1791, à l'occasion d'un voyage de l'électeur Max-Franz au château de Mergentheim, Beethoven rencontre le pianiste et compositeur Johann Franz Xaver Sterkel, qui influence profondément le jeu de Beethoven au piano et développe son goût pour cet instrument.
En , le comte Waldstein présente le jeune Ludwig à Joseph Haydn qui, revenant d’une tournée en Angleterre, s’était arrêté à Bonn. Impressionné par la lecture d’une cantate composée par Beethoven (celle sur la mort de ou celle sur l’avènement de II) et tout en étant lucide sur les carences de son instruction, Haydn l’invite à faire des études suivies à Vienne sous sa direction. Conscient de l’opportunité que représente, à Vienne, l’enseignement d’un musicien du renom de Haydn, et quasiment privé de ses attaches familiales à Bonn, Beethoven accepte. Le il quitte les rives du Rhin pour ne jamais y revenir, emportant avec lui cette recommandation de Waldstein :
Le père de Beethoven meurt en , plus rien ne rattache alors Beethoven à Bonn.
1792-1802 : de Vienne à Heiligenstadt
Premières années viennoises
À la fin du , Vienne est la capitale de la musique occidentale et représente la meilleure chance de réussir pour un musicien désireux de faire carrière. Âgé de vingt-deux ans à son arrivée, Beethoven a déjà beaucoup composé, mais pour ainsi dire rien d’important. Bien qu’il soit arrivé à Vienne moins d’un an après la disparition de Mozart, le mythe du entre les deux artistes est infondé : encore très loin de sa maturité artistique, ce n’est pas comme compositeur, mais comme pianiste virtuose que Beethoven forge sa réputation à Vienne.
Quant à l’enseignement de Haydn, si prestigieux qu’il soit, il s’avère décevant à bien des égards. D’un côté, Beethoven se met rapidement en tête que son maître le jalouse et il niera son influence ; de l’autre côté, Haydn ne tarde pas à s’irriter devant l’indiscipline et l’audace musicale de son élève qu'il appelle le « Grand Mogol ». Malgré l’influence profonde et durable de Haydn sur l’œuvre de Beethoven et une estime réciproque plusieurs fois rappelée par ce dernier, le n’a jamais eu avec Beethoven les rapports de profonde amitié qu’il avait eus avec Mozart et qui avaient été à l’origine d’une si féconde émulation.
En , après le nouveau départ de Haydn pour Londres, Beethoven poursuit des études épisodiques jusqu’au début de 1795 avec divers autres professeurs, dont le compositeur Johann Schenk, avec qui il devient ami et deux autres témoins de l’époque mozartienne : Johann Georg Albrechtsberger et Antonio Salieri. Son apprentissage terminé, Beethoven se fixe définitivement dans la capitale autrichienne. Ses talents de pianiste et ses dons d’improvisateur le font connaître et apprécier des personnalités mélomanes de l’aristocratie viennoise, dont les noms restent aujourd’hui encore attachés aux dédicaces de plusieurs de ses chefs-d’œuvre : le baron Nikolaus Zmeskall, le prince Carl Lichnowsky, le comte Andreï Razoumovski, le prince Joseph Franz von Lobkowitz, et plus tard l’archiduc Rodolphe d’Autriche, pour ne citer qu’eux.
Après avoir publié ses trois premiers Trios pour piano, violon et violoncelle sous le numéro d’opus 1, puis ses premières Sonates pour piano, Beethoven donne son premier concert public le pour la création de son Concerto pour piano (qui fut en fait composé le premier, à l’époque de Bonn).
Le premier virtuose de Vienne et premiers chefs-d'œuvre (Le Grand Maître)
1796. Beethoven entreprend une tournée de concerts qui le mène de Vienne à Berlin en passant notamment par Dresde, Leipzig, Nuremberg et Prague. Si le public loue sa virtuosité et son inspiration au piano, sa fougue lui vaut le scepticisme des critiques des plus conservateurs. Un critique musical du Journal patriotique des États impériaux et royaux rapporte ainsi en : .
La lecture des classiques grecs, de Shakespeare et des chefs de file du courant qu’étaient Goethe et Schiller, influence durablement dans le sens de l’idéalisme le tempérament du musicien, acquis par ailleurs aux idéaux démocratiques des Lumières et de la Révolution française qui se répandent alors en Europe : en 1798, Beethoven fréquente assidûment l’ambassade de France à Vienne où il rencontre Bernadotte et le violoniste Rodolphe Kreutzer auquel il dédie, en 1803, la Sonate pour violon qui porte son nom.
Tandis que son activité créatrice s’intensifie (composition des Sonates pour piano à 7, des premières Sonates pour violon et piano), le compositeur participe jusqu’aux environs de 1800 à des joutes musicales dont raffole la société viennoise et qui le consacrent plus grand virtuose de Vienne au détriment de pianistes réputés comme Clementi, Cramer, Gelinek, Hummel et Steibelt.
La fin des années 1790 est aussi l’époque des premiers chefs-d’œuvre, qui s’incarnent dans les Romance pour violon et orchestre (1798), Concerto pour piano (1798), les six premiers Quatuors à cordes (1798-1800), le Septuor pour cordes et vents (1799-1800) et dans les deux œuvres qui affirment le plus clairement le caractère naissant du musicien : la Grande Sonate pathétique (1798-1799) et la Première Symphonie (1800). Bien que l’influence des dernières symphonies de Haydn y soit apparente, cette dernière est déjà empreinte du caractère beethovénien (en particulier dans le scherzo du troisième mouvement). Le Premier Concerto et la Première symphonie sont joués avec un grand succès le , date de la première académie de Beethoven (concert que le musicien consacre entièrement à ses œuvres). Conforté par les rentes que lui versent ses protecteurs, Beethoven, dont la renommée grandissante commence à dépasser les frontières de l’Autriche, semble à ce moment de sa vie promis à une carrière de compositeur et d’interprète glorieuse et aisée.
Le tournant du siècle
L’année 1802 marque un premier grand tournant dans la vie du compositeur. Souffrant d'acouphènes, il commence en effet depuis 1796 à prendre conscience d’une surdité qui devait irrémédiablement progresser jusqu’à devenir totale avant 1820. Se contraignant à l’isolement par peur de devoir assumer en public cette terrible vérité, Beethoven gagne dès lors une réputation de misanthrope dont il souffrira en silence jusqu’à la fin de sa vie. Conscient que son infirmité lui interdirait tôt ou tard de se produire comme pianiste et peut-être de composer, il songe un moment au suicide, puis exprime à la fois sa tristesse et sa foi en son art dans une lettre qui nous est restée sous le nom de « Testament de Heiligenstadt », qui ne fut jamais envoyée et retrouvée seulement après sa mort :
Beethoven, le .
Heureusement, sa vitalité créatrice ne s’en ressent pas. Après la composition de la tendre Sonate pour violon dite Le Printemps (, 1800) et de la Sonate pour piano dite Clair de Lune (1801), c’est dans cette période de crise morale qu’il compose la joyeuse et méconnue Deuxième Symphonie (1801-1802) et le plus sombre Concerto pour piano (1800-1802) où s’annonce nettement, dans la tonalité d’ut mineur, la personnalité caractéristique du compositeur. Ces deux œuvres sont accueillies très favorablement le , mais pour Beethoven une page se tourne. Dès lors sa carrière s’infléchit.
Privé de la possibilité d’exprimer tout son talent et de gagner sa vie en tant qu’interprète, il va se consacrer à la composition avec une grande force de caractère. Au sortir de la crise de 1802 s’annonce l’héroïsme triomphant de la Troisième Symphonie dite .
1802-1812 : la période Héroïque
De l’Héroïque à Fidelio
La Troisième Symphonie, , marque une étape capitale dans l’œuvre de Beethoven, non seulement en raison de sa puissance expressive et de sa longueur jusqu’alors inusitée, mais aussi parce qu'elle inaugure une série d’œuvres brillantes, remarquables dans leur durée et dans leur énergie, caractéristiques du style de la période médiane de Beethoven dit . Le compositeur entend initialement dédier cette symphonie au général Napoléon Bonaparte, Premier consul de la République française en qui il voit le sauveur des idéaux de la Révolution. Mais en apprenant la proclamation de l'Empire français (mai 1804), il entre en fureur et rature férocement la dédicace, remplaçant l’intitulé Buonaparte par la phrase . La genèse de la symphonie s’étend de 1802 à 1804 et la création publique, le , déchaîne les passions, tous ou presque la jugeant beaucoup trop longue. Beethoven ne s’en soucie guère, déclarant qu’on trouverait cette symphonie très courte quand il en aurait composé une de plus d’une heure, et devant considérer l’Héroïque comme la meilleure de ses symphonies.
Dans l’écriture pianistique aussi, le style évolue : c’est en 1804 la Sonate pour piano dédiée au comte Waldstein dont elle porte le nom, qui frappe ses exécutants par sa grande virtuosité et par les capacités qu’elle exige de la part de l’instrument. D’un moule similaire naît la sombre et grandiose Sonate pour piano dite Appassionata (1805), qui suit de peu le Triple Concerto pour piano, violon, violoncelle et orchestre (1804). En juillet 1805, le compositeur fait la rencontre du compositeur Luigi Cherubini, pour qui il ne cache pas son admiration.
À trente-cinq ans, Beethoven s’attaque au genre dans lequel Mozart s’était le plus illustré : l’opéra. Il s’était enthousiasmé en 1801 pour le livret Léonore ou l’Amour conjugal de Jean-Nicolas Bouilly, et l’opéra Fidelio, qui porte primitivement le titre-nom de son héroïne Léonore, est ébauché dès 1803. Mais l’œuvre donne à son auteur des difficultés imprévues. Mal accueilli au départ (trois représentations seulement en 1805), Beethoven s’estimant victime d’une cabale, Fidelio ne connaît pas moins de trois versions remaniées (1805, 1806 et 1814) et il faut attendre la dernière pour qu’enfin l’opéra reçoive un accueil à sa mesure. Bien qu’il ait composé une pièce majeure du répertoire lyrique, cette expérience provoque l’amertume du compositeur et il ne devait jamais se remettre à ce genre, même s’il étudia plusieurs autres projets dont un Macbeth inspiré de l’œuvre de Shakespeare et surtout un Faust d’après Goethe, à la fin de sa vie.
L’indépendance affirmée
Après 1805, malgré l’échec retentissant de Fidelio, la situation de Beethoven est redevenue favorable. En pleine possession de sa vitalité créatrice, il semble s’accommoder de son audition défaillante et retrouver, pour un temps au moins, une vie sociale satisfaisante. Si l’échec d’une relation intime avec est une nouvelle désillusion sentimentale pour le musicien, les années 1806 à 1808 sont les plus fertiles de sa vie créatrice : la seule année 1806 voit la composition du Concerto pour piano , des trois Quatuors à cordes , et dédiés au comte Andreï Razoumovski, de la Quatrième Symphonie et du Concerto pour violon. À l’automne de cette année, Beethoven accompagne son mécène le prince Carl Lichnowsky dans son château de Silésie occupée par l’armée napoléonienne depuis Austerlitz et fait à l’occasion de ce séjour la plus éclatante démonstration de sa volonté d’indépendance. Lichnowsky ayant menacé de mettre Beethoven aux arrêts s’il s’obstinait à refuser de jouer du piano pour des officiers français stationnés dans son château, le compositeur quitte son hôte après une violente querelle et lui envoie le billet :
S’il se met en difficulté en perdant la rente de son principal mécène, Beethoven est parvenu à s’affirmer comme artiste indépendant et à s’affranchir symboliquement du mécénat aristocratique. Désormais le style héroïque peut atteindre son paroxysme. Donnant suite à son souhait de , exprimé à Wegeler en , Beethoven met en chantier la Cinquième Symphonie. À travers son célèbre motif rythmique de quatre notes précédées d'un silence, exposé dès la première mesure et qui irradie toute l’œuvre, le musicien entend exprimer la lutte de l’homme avec son destin, et son triomphe final. L’ouverture Coriolan, avec laquelle elle partage la tonalité d’ut mineur, date de cette même époque. Composée en même temps que la Cinquième, la Symphonie pastorale paraît d’autant plus contrastée. Décrite par Michel Lecompte comme en même temps que la plus atypique, elle est l’hommage à la nature d’un compositeur profondément amoureux de la campagne, dans laquelle il trouve depuis toujours le calme et la sérénité propices à son inspiration. Véritablement annonciatrice du romantisme en musique, la Pastorale porte en sous-titre cette phrase de Beethoven : et chacun de ses mouvements porte une indication descriptive : la symphonie à programme était née.
Le concert donné par Beethoven le est sans doute une des plus grandes de l’histoire avec celle du . Y sont joués en première audition la Cinquième Symphonie, la Symphonie pastorale, le Concerto pour piano , la Fantaisie chorale pour piano et orchestre et deux hymnes de la Messe en ut majeur composée pour le prince Esterházy en 1807. Ce fut la dernière apparition de Beethoven comme soliste. Ne parvenant pas à obtenir un poste officiel à Vienne, il avait décidé de quitter la ville et voulait ainsi lui montrer l'ampleur de ce qu'elle perdait. À la suite de ce concert, des mécènes lui assurèrent une rente lui permettant de demeurer dans la capitale. Après la mort de Haydn en mai 1809, bien qu’il lui restât des adversaires déterminés, il ne se trouve plus guère de monde pour contester la place de Beethoven dans le panthéon des musiciens.
La maturité artistique
En 1808, Beethoven reçoit de Jérôme Bonaparte, alors roi de Westphalie, la proposition du poste de maître de chapelle à sa Cour de Kassel. Il semble que, pendant un moment, le compositeur ait songé à accepter ce poste prestigieux qui, s’il remettait en cause son indépendance si chèrement défendue, lui eût assuré une situation sociale confortable. C’est alors qu’un sursaut patriotique s’empare de l’aristocratie viennoise (1809). Refusant de laisser partir leur musicien national, l’archiduc Rodolphe, le prince Kinsky et le prince Lobkowitz s’allient pour assurer à Beethoven, s’il reste à Vienne, une rente viagère de annuels, somme considérable pour l’époque. Beethoven accepte, voyant son espoir d’être définitivement à l’abri du besoin aboutir, mais la reprise de la guerre entre l’Autriche et la France au printemps 1809 remet tout en cause. La famille impériale est contrainte de quitter Vienne occupée, la grave crise économique qui s’empare de l’Autriche après Wagram et le traité de Schönbrunn imposé par Napoléon ruine l’aristocratie et provoque la dévaluation de la monnaie autrichienne. Beethoven aura de la difficulté à se faire payer, sauf par l'archiduc Rodolphe, qui le soutiendra pendant de longues années.
Dans l'immédiat, le catalogue continue de s’enrichir : les années 1809 et 1810 voient la composition du Concerto pour piano , œuvre virtuose que crée Carl Czerny, de la musique de scène pour la pièce Egmont de Goethe et du Quatuor à cordes dit . C’est pour le départ imposé de son élève et ami l’archiduc Rodolphe, plus jeune fils de la famille impériale, que Beethoven compose la Sonate . Les années 1811 et 1812 voient le compositeur atteindre l’apogée de sa vie créatrice. Le Trio à l’Archiduc puis les Septième et Huitième symphonies sont le point d’orgue de la période héroïque.
Sur le plan personnel, Beethoven est profondément affecté en 1810 par l’échec d’un projet de mariage avec Therese Malfatti, potentielle dédicataire de la célèbre La Lettre à Élise. La vie sentimentale de Beethoven a suscité d’abondants commentaires de la part de ses biographes. Le compositeur s’éprit à de nombreuses reprises de jolies femmes, le plus souvent mariées, mais jamais ne connut ce bonheur conjugal qu’il appelait de ses vœux et dont il faisait l’apologie dans Fidelio. Ses amitiés amoureuses avec Giulietta Guicciardi (inspiratrice de la Sonate « Clair de lune »), Thérèse von Brunsvik (dédicataire de la Sonate pour piano ), Maria von Erdödy (qui reçut les deux Sonates pour violoncelle ) ou encore Amalie Sebald restèrent d’éphémères expériences. Outre l’échec de ce projet de mariage, l’autre événement majeur de la vie amoureuse du musicien fut la rédaction, en 1812, de la bouleversante Lettre à l’immortelle Bien-aimée dont la dédicataire reste inconnue, même si les noms de Joséphine von Brunsvik et surtout d’Antonia Brentano sont ceux qui ressortent le plus nettement de l’étude de Jean et Brigitte Massin et de Maynard Solomon.
1813-1817 : les années sombres
Le mois de juillet 1812, abondamment commenté par les biographes du musicien, marque un nouveau tournant dans la vie de Beethoven. Séjournant en cure thermale dans la région de Teplitz et de Carlsbad, il rédige l’énigmatique Lettre à l'immortelle Bien-aimée et fait la rencontre infructueuse de Goethe par l’entremise de Bettina Brentano. Pour des raisons qui demeurent mal précisées, c’est aussi le début d’une longue période de stérilité dans la vie créatrice du musicien. On sait que les années qui suivirent 1812 coïncidèrent avec plusieurs événements dramatiques dans la vie de Beethoven, événements qu’il dut surmonter seul, tous ses amis ou presque ayant quitté Vienne pendant la guerre de 1809, mais rien n’explique entièrement cette rupture après dix années d’une telle fécondité.
Malgré l’accueil très favorable réservé par le public à la Septième symphonie et à la Victoire de Wellington (décembre 1813), malgré la reprise enfin triomphale de Fidelio dans sa version définitive (mai 1814), Beethoven perd peu à peu les faveurs de Vienne toujours nostalgique de Mozart et acquise à la musique plus légère de Rossini. Le tapage fait autour du Congrès de Vienne, où Beethoven est encensé comme musicien national, ne masque pas longtemps la condescendance grandissante des Viennois à son égard. En outre, le durcissement du régime imposé par Metternich le place dans une situation délicate, la police viennoise étant depuis longtemps au fait des convictions démocratiques et révolutionnaires dont le compositeur se cache de moins en moins. Sur le plan personnel, l’événement majeur vient de la mort de son frère Kaspar-Karl le . Beethoven, qui lui avait promis de diriger l’éducation de son fils Karl, doit faire face à une interminable série de procès contre sa belle-sœur pour obtenir la tutelle exclusive de son neveu, finalement gagnée en 1820. Malgré toute la bonne volonté et l’attachement du compositeur, ce neveu allait devenir pour lui, et jusqu’à la veille de sa mort, une source inépuisable de tourment. De ces années sombres, où sa surdité devient totale, seuls émergent quelques rares chefs-d’œuvre : les Sonates pour violoncelle et 5 dédiées à sa confidente Maria von Erdödy (1815), la Sonate pour piano (1816) et le cycle de lieder À la Bien-aimée lointaine (, 1815-1816), sur des poèmes d’.
Tandis que sa situation matérielle devient de plus en plus préoccupante, Beethoven tombe gravement malade entre 1816 et 1817 et semble une nouvelle fois proche du suicide. Pourtant, sa force morale et sa volonté reprennent encore une fois leurs droits, avec le soutien et l'amitié que lui apporte la factrice de pianos Nannette Streicher. Tourné vers l’introspection et la spiritualité, pressentant l’importance de ce qu’il lui reste à écrire pour , il trouve la force de surmonter ces épreuves pour entamer une dernière période créatrice qui lui apportera probablement ses plus grandes révélations. Neuf ans avant la création de la Neuvième Symphonie, Beethoven résume en une phrase ce qui va devenir à bien des égards l’œuvre de toute sa vie (1815) :
1818-1827 : le dernier Beethoven
La Messe en ré et l’adieu au piano
Les forces de Beethoven reviennent à la fin de 1817, époque à laquelle il ébauche une nouvelle sonate qu’il destine au piano-forte le plus récent ( en allemand), et qu’il envisage comme la plus vaste de toutes celles qu’il a composées jusque-là. Exploitant jusqu’aux limites les possibilités de l’instrument, durant près de cinquante minutes, la Grande Sonate pour « » opus 106 laisse indifférents les contemporains de Beethoven qui la jugent injouable et estiment que, désormais, la surdité du musicien lui rend impossible l’appréciation correcte des possibilités sonores. À l’exception de la Neuvième Symphonie, il en est de même pour l’ensemble des dernières œuvres du maître, dont lui-même a conscience qu’elles sont très en avance sur leur temps. Se souciant peu des doléances des interprètes, il déclare à son éditeur en 1819 : . À partir de cette époque, enfermé dans sa surdité, il doit se résoudre à communiquer avec son entourage par l’intermédiaire de cahiers de conversation qui, si une grande partie en a été détruite ou perdue, constituent aujourd’hui un témoignage irremplaçable sur cette dernière période. S'il est avéré qu'il utilisait une baguette en bois entre les dents, appuyée sur la caisse du piano pour sentir les vibrations, l'anecdote des pieds de piano sciés est historiquement moins certaine : le compositeur aurait scié ces pieds afin de pouvoir jouer assis par terre pour percevoir les vibrations des sons transmises par le sol.
Beethoven a toujours été croyant, sans être un pratiquant assidu, mais sa ferveur chrétienne s’accroît notablement au sortir de ces années difficiles, ainsi qu’en témoignent les nombreuses citations de caractère religieux qu’il recopie dans ses cahiers à partir de 1817. Aucune preuve déterminante n’a jamais été apportée aux rumeurs selon lesquelles il aurait appartenu à la franc-maçonnerie.
Au printemps de 1818 lui vient l’idée d’une grande œuvre religieuse qu’il envisage d’abord comme une messe d’intronisation pour l’archiduc Rodolphe, qui doit être élevé au rang d’archevêque d’Olmütz quelques mois plus tard. Mais la colossale Missa solemnis en ré majeur réclame au musicien quatre années de travail opiniâtre (1818-1822) et la messe n’est remise à son dédicataire qu’en 1823. Beethoven étudie longuement les messes de Bach et Le Messie de Haendel durant la composition de la Missa solemnis qu’il déclarera à plusieurs reprises être . Parallèlement à ce travail sont composées les trois dernières Sonates pour piano (, et ) dont la dernière, l’, s’achève sur une arietta à variations d’une haute spiritualité qui aurait pu être sa dernière page pour piano. Mais il lui reste à composer un ultime chef-d’œuvre pianistique : l’éditeur Anton Diabelli invite en 1822 l’ensemble des compositeurs de son temps à écrire une variation sur une valse très simple de sa composition. Après s’être d’abord moqué de cette valse, Beethoven dépasse le but proposé et en tire un recueil de que Diabelli lui-même estime comparable aux célèbres Variations Goldberg de Bach, composées quatre-vingts ans plus tôt.
La Neuvième Symphonie et les derniers quatuors
La composition de la Neuvième Symphonie débute au lendemain de l’achèvement de la Missa solemnis, mais cette œuvre a une genèse extrêmement complexe dont la compréhension nécessite de remonter à la jeunesse de Beethoven, qui dès avant son départ de Bonn, envisageait de mettre en musique l’Ode à la joie de Schiller. À travers son inoubliable finale où sont introduits des chœurs, innovation dans l’écriture symphonique, la Neuvième symphonie apparaît, dans la lignée de la Cinquième, comme une évocation musicale du triomphe de la joie et de la fraternité sur le désespoir, et prend la dimension d’un message humaniste et universel. La symphonie est créée devant un public enthousiaste le , Beethoven renouant un temps avec le succès. C’est en Prusse et en Angleterre, où la renommée du musicien est depuis longtemps à la mesure de son génie, que la symphonie connaît le succès le plus fulgurant. Plusieurs fois invité à Londres comme l’avait été Joseph Haydn, Beethoven a été tenté vers la fin de sa vie de voyager en Angleterre, pays qu’il admire pour sa vie culturelle et pour sa démocratie et qu’il oppose systématiquement à la frivolité de la vie viennoise, mais ce projet ne se réalisera pas et Beethoven ne connaîtra jamais le pays de son idole Haendel, dont l’influence est particulièrement sensible dans la période tardive de Beethoven, qui compose dans son style, entre 1822 et 1823, l’ouverture La Consécration de la maison.
Les cinq derniers Quatuors à cordes (12, , , , ) mettent le point final à la production musicale de Beethoven. Par leur caractère visionnaire, renouant avec des formes anciennes (utilisation du mode lydien dans le Quatuor ), ils marquent l’aboutissement des recherches de Beethoven dans la musique de chambre. Les grands mouvements lents à teneur dramatique (Cavatine du Quatuor , Chant d’action de grâce sacrée d’un convalescent à la Divinité du Quatuor ) annoncent le romantisme tout proche. À ces cinq quatuors, composés dans la période 1824-1826, il faut encore ajouter la Grande Fugue en si bémol majeur, opus 133, qui est au départ le mouvement conclusif du Quatuor , mais que Beethoven séparera à la demande de son éditeur. À la fin de l’été 1826, alors qu’il achève son Quatuor , Beethoven projette encore de nombreuses œuvres : une Dixième Symphonie, dont il existe quelques esquisses ; une ouverture sur le nom de Bach ; un Faust inspiré de la pièce de Goethe ; un oratorio sur le thème de Saül et David, un autre sur le thème des Éléments ; un Requiem. Mais le , son neveu Karl fait une tentative de suicide. L’affaire fait scandale, et Beethoven bouleversé part se reposer chez son frère Johann à Gneixendorf dans la région de Krems-sur-le-Danube, en compagnie de son neveu convalescent. C’est là qu’il écrit sa dernière œuvre, un allegro pour remplacer la Grande Fugue comme finale du Quatuor .
La fin
De retour à Vienne en décembre 1826, Beethoven contracte une double pneumonie dont il ne peut se relever : les quatre derniers mois de sa vie sont marqués par des douleurs permanentes et une terrible détérioration physique.
La cause directe de la mort du musicien, selon les observations de son dernier médecin le docteur Wawruch, semble être une décompensation de cirrhose hépatique. Différentes causes ont depuis été proposées : cirrhose alcoolique, syphilis, hépatite aiguë, sarcoïdose, maladie de Whipple, maladie de Crohn.
Une autre hypothèse, controversée, est que Beethoven pourrait aussi avoir été atteint de la maladie osseuse de Paget (selon une autopsie faite à Vienne le par Karl Rokitansky qui évoque une voûte crânienne uniformément dense et épaisse et des nerfs auditifs dégénérés). Le musicien souffrait de déformations compatibles avec la maladie osseuse de Paget ; sa tête semble avoir continué à grandir à l'âge adulte (à la fin de sa vie, il ne rentrait plus dans son chapeau ni dans ses chaussures) ; son front est devenu proéminent, sa mâchoire était grande et son menton saillant. Il est possible qu'une compression de certains nerfs crâniens, notamment le nerf auditif (huitième nerf crânien) ait affecté son ouïe ; c'est l'une des hypothèses rétrospectivement apportées pour expliquer son humeur et sa surdité (qui a débuté vers vingt-sept ans et était totale à quarante-quatre ans).
Mais l’explication la plus récente, appuyée sur des analyses de ses cheveux et de fragments osseux, est qu’il aurait souffert toute la fin de sa vie (indépendamment de sa surdité, le compositeur se plaignait régulièrement de douleurs abdominales et de troubles de la vision) d’un saturnisme chronique combiné avec une déficience génétique l’empêchant d’éliminer le plomb absorbé par son organisme. L’origine la plus probable de cette intoxication au plomb est la consommation de vin. Beethoven, grand amateur de vin du Rhin et de bon marché, avait l’habitude de boire dans une coupe en cristal de plomb ces vins à l’époque au sel de plomb.
Jusqu’à la fin, le compositeur reste entouré de ses proches amis, notamment Karl Holz, Anton Schindler et Stephan von Breuning. Quelques semaines avant sa mort, il aurait reçu la visite de Franz Schubert, qu’il ne connaissait pas et regrettait de découvrir si tardivement. C’est à son ami le compositeur Ignaz Moscheles, promoteur de sa musique à Londres, qu’il envoie sa dernière lettre dans laquelle il promet encore aux Anglais de leur composer une nouvelle symphonie pour les remercier de leur soutien. Mais le , Ludwig van Beethoven meurt à l’âge de cinquante-six ans. Alors que Vienne ne se souciait plus guère de son sort depuis des mois, ses funérailles, le , réunissent un cortège impressionnant de plusieurs milliers d’anonymes. Beethoven repose au cimetière central de Vienne.
Le mythe beethovénien
De son vivant, Beethoven était déjà un mythe, ce que l'on appellerait aujourd'hui un compositeur « culte ». Traversant les genres artistiques, dépassant les frontières culturelles et géographiques, il devient en même temps le signe d'une tradition et le symbole d'une modernité sans cesse renouvelée.
Le musicien du peuple allemand
Tandis qu'en France, le mythe Beethoven se situait seulement sur le plan musical et éthique, développant l'image d'un musicien républicain pour le peuple, ou animé d'une exigence esthétique absolue pour les belles âmes, il en allait différemment en Allemagne pour d'évidentes raisons politiques.
Après la constitution du Reich allemand du , Beethoven fut désigné comme un des éléments fondamentaux du patrimoine national et du Kulturkampf national. Bismarck avouait d'ailleurs sa prédilection pour un compositeur qui lui procurait une saine énergie. Dès lors, on entendit la musique de Beethoven à côté du chant nationaliste Die Wacht am Rhein.
Richard Wagner avait écrit en 1840 une intéressante nouvelle, Une visite à Beethoven.
Épisode de la vie d’un musicien allemand, dans laquelle il se mettait dans la peau d'un jeune compositeur rencontrant Beethoven au lendemain de la création de Fidelio et faisait développer par le des idées très wagnériennes sur l'opéra. Wagner, donc, contribua à installer Beethoven dans sa position de grand musicien du peuple allemand.
En 1871, l'année de la fondation du Reich, il publia son récit. On sait qu'en 1872 il fêta la pose de la première pierre du Bayreuther Festspielhaus, Palais des festivals de Bayreuth, par un concert donné à l'opéra des Margraves à Bayreuth, au cours duquel il dirigea la Neuvième Symphonie. Tout un programme, toute une filiation.
Paradoxalement l'héritage beethovénien tomba alors dans des mains qui n'étaient pas forcément les plus aptes à le recevoir. Les compositeurs de premier plan de la génération post-beethovénienne, Robert Schumann, Felix Mendelssohn, ne pouvaient pas constituer de véritables héritiers. Leurs orientations esthétiques étaient trop éloignées du modèle. D'une certaine manière, il en allait de même pour Johannes Brahms, mais celui-ci fut sommé par l’institution musicale allemande d'assumer l'héritage. Il lui revenait de prolonger le patrimoine symphonique. Il hésita longtemps avant de parachever sa Première Symphonie en 1876 après deux décennies de tâtonnement devant la grande ombre. Quand elle fut créée, on la qualifia de de Beethoven. Sept ans plus tard, lorsque fut connue sa Troisième Symphonie, elle fut désignée comme l’.
Une sorte de nationalisme musical créa une fausse filiation entre les trois B :
Bach, le père éternel ;
Beethoven, le héros ;
Brahms, le brillant héritier.
Ce n'était pas un cadeau pour ce dernier, que son tempérament portait plutôt vers le lyrisme intime et le clair-obscur. Il fut donc quelque peu condamné par l'air du temps politique et culturel à faire revivre un compositeur qu'il admirait profondément et redoutait à la fois.
Gustav Mahler, en un sens, marqua l'ultime étape de l'influence beethovénienne en Autriche. Si son langage est très éloigné de celui de son lointain prédécesseur, la nature même de ses symphonies en prolongeait le message personnel. Beethoven écrivait en marge du manuscrit de la Missa solemnis ; Mahler notait aussi ses états d'âme en marge de ses partitions. Dans les deux cas, la musique embrasse le monde et la condition humaine. Sa Deuxième Symphonie avec son chœur final est fille de la Neuvième de Beethoven. Sa Troisième est un hymne à la nature comme la Pastorale. Et enfin, sa Sixième évoque à trois reprises les coups du Destin.
Une aura universelle et humaniste
Après le nazisme, le mythe Beethoven ne pouvait plus être le même pour revenir au Beethoven universel et humaniste. Les quatre premières notes de la Cinquième Symphonie avaient été associées par les Alliés à la victoire selon l'analogie trois brèves et une longue du code Morse de la lettre V, signe cinq en chiffre romain du V victorieux de Winston Churchill. Après la fin des hostilités, le thème de lOde à la joie fut choisi comme hymne européen et enregistré par l'Orchestre philharmonique de Berlin et Herbert von Karajan, qui dans sa jeunesse avait souvent dirigé Beethoven dans un tout autre contexte. Mais, depuis longtemps, les écoliers de nombreux pays chantaient la jolie chanson idéaliste : , disait la version française pour les écoles, signée Maurice Bouchor. En 1955, pour la réouverture du Wiener Staatsoper de Vienne, après les réparations consécutives aux graves dommages des bombardements alliés, fut monté Fidelio, hymne à la résistance à la barbarie et à la liberté retrouvée, ce qui, tout de même, n'allait pas sans quelques ambiguïtés dans un pays qui s'était enthousiasmé pour l'Anschluss, sans parler du chef d'orchestre Karl Böhm, qui avait eu quelques regrettables complaisances à l'égard du régime déchu.
La seconde moitié du ne cesse de célébrer Beethoven, qui reste longtemps le compositeur phare de la musique classique. Il apparaît souvent dans la bande-son des films, et de manière particulièrement impressionnante dans Orange mécanique de Stanley Kubrick (1971) où le Scherzo déformé de la Neuvième Symphonie figure l'énergie dévoyée d'Alex, le héros psychopathe. Cependant, durant les dernières décennies, la vague du retour aux musiques anciennes et une certaine défiance à l'égard du sentiment et de toute exaltation emphatique font baisser la cote beethovénienne. Le recours aux instruments d'époque et à des pratiques d'exécution différentes permet de produire une nouvelle image sonore.
Emil Cioran suggère que cette façon intime et grandiose d'aborder la musique en avait l'évolution. Yehudi Menuhin considère qu'avec Beethoven la musique commence à changer de nature pour aller vers une sorte de mainmise morale sur l'auditeur. Un pouvoir totalitaire en quelque sorte. C'était un siècle auparavant le point de vue d'un Léon Tolstoï dans sa nouvelle La Sonate à Kreutzer, qui associe l'amour de la musique à une passion maladive.
L'icône de la liberté
Quoi qu'il en soit, globalement, l'image, affadie, qui subsiste est celle d'un militant pour la liberté, les droits de l'homme, le progrès social.
Le , Leonard Bernstein conduit la Neuvième Symphonie devant le mur de Berlin éventré et remplacé le mot (joie) de l'''Ode par celui de (liberté). Deutsche Grammophon commercialise l'enregistrement du concert en insérant dans le boîtier, comme une anti-relique, un morceau du vrai mur.
Le sens de ces manifestations est cependant plutôt flottant. En 1981, lors de la cérémonie d'investiture de François Mitterrand, Daniel Barenboim, avec les chœurs et l'Orchestre de Paris, exécutent le dernier mouvement de la Neuvième devant le Panthéon.
En 1995, Jean-Marie Le Pen ouvre le meeting dans lequel il annonce sa candidature à l'élection présidentielle, par l'Ode à la joie. En , pour couvrir une manifestation d'un mouvement d'extrême droite protestant contre l'immigration, les chœurs de l'Opéra de Mayence entonnent cet hymne.
Des flash mobs sur LOde à la joie , place Sant Roc à Sabadell, parvis de l'église Saint-Laurent de Nuremberg, Tokushima, Fukushima, Hong Kong, Odessa ou Tunis, expriment le désir de liberté d'une foule jeune. Dans ces contextes, Beethoven est recherché.
En introduction à ses Mythologies, Roland Barthes écrit cette phrase célèbre autant qu'énigmatique : Polysémique, polyvalente, flexible, cette parole vit avec le temps, vit avec son temps. Le Beethoven actuel des flashmobs est bien éloigné du feu intérieur qui anime les bustes d'Antoine Bourdelle, de l'humanisme quelque peu emphatique de Romain Rolland ou des revendications nationalistes des deux Reich. C'est bien la preuve, par le mouvement, que le mythe court encore.
Style musical et innovations
Les influences
Jeunesse à Bonn
Contrairement à une croyance répandue, les premières influences musicales qui se sont exercées sur le jeune Beethoven ne sont pas tant celles de Haydn ou de Mozart que du style galant de la seconde moitié du et des compositeurs de l’École de Mannheim dont il pouvait entendre les œuvres à Bonn, à la cour du Prince-électeur Maximilien François d'Autriche.
Les œuvres de cette période n’apparaissent pas dans le catalogue des opus. Elles sont composées entre 1782 et 1792 et témoignent déjà d’une remarquable maîtrise de la composition ; mais sa personnalité ne s’y manifeste pas encore comme elle le fera dans la période viennoise.
Les Sonates à l’Électeur (1783), le Concerto pour piano (1784) ou encore les Quatuors avec piano (1785) sont fortement influencés par le style galant de compositeurs tels que Johann Christian Bach.
Deux autres représentants de la famille Bach constituent d’ailleurs le socle de la culture musicale du jeune Beethoven :
Carl Philipp Emanuel Bach, dont il joue les sonates ;
Jean-Sébastien Bach, dont il apprend par cœur les deux livres du Clavier bien tempéré.
Dans les deux cas, il s’agit plutôt d’études destinées à la maîtrise de son instrument qu’à la composition proprement dite.
L’influence décisive de Haydn
La particularité de l’influence exercée par Haydn tient au fait qu’elle dépasse littéralement le simple domaine esthétique (auquel elle ne s‘applique que momentanément et superficiellement) pour imprégner bien davantage le fond même de la conception beethovénienne de la musique. En effet, le modèle du maître viennois ne se manifeste pas tant, comme on le croit trop souvent, dans les œuvres dites , que dans celles des années suivantes : la Symphonie Héroïque, dans son esprit et ses proportions, a ainsi bien plus à voir avec Haydn que les deux précédentes ; de même, Beethoven se rapproche davantage de son aîné dans son dernier quatuor, achevé en 1826, que dans son premier, composé une trentaine d’années plus tôt. On distingue ainsi, dans le style de Haydn, les aspects qui deviendront essentiels de l’esprit beethovénien.
Plus que tout, c’est le sens haydnien du motif qui influence profondément et durablement l’œuvre de Beethoven. Jamais celle-ci ne connaîtra de principe plus fondateur et plus immuable que celui, hérité de son maître, de bâtir un mouvement entier à partir d’une cellule thématique et les chefs-d’œuvre les plus célèbres en témoignent, à l’exemple du premier mouvement de la Cinquième Symphonie. À la réduction quantitative du matériau de départ doit correspondre une extension du développement ; et si la portée de l’innovation apportée par Haydn s’est révélée si grande, sur Beethoven et donc indirectement sur toute l’histoire de la musique, c’est justement parce que le motif haydnien a eu vocation à engendrer un développement thématique d’une ampleur jusqu’alors inédite.
Cette influence de Haydn ne se limite pas toujours au thème ou même au développement de celui-ci, mais s’étend parfois jusqu’à l’organisation interne de tout un mouvement de sonate. Pour le maître du classicisme viennois, c’est le matériau thématique qui détermine la forme de l’œuvre. Là aussi, plus que d’une influence, on peut parler d’un principe qui deviendra véritablement substantiel de l’esprit beethovénien ; et que le compositeur développera d’ailleurs encore bien davantage que son aîné dans ses productions les plus abouties. Ainsi en est-il par exemple, comme l’explique Charles Rosen, du premier mouvement de la Sonate « » : c’est la tierce descendante du thème principal qui en détermine toute la structure (on voit par exemple tout au long du morceau les tonalités se succéder dans un ordre de tierces descendantes : si bémol majeur, sol majeur, mi bémol majeur, si majeur…).
En dehors de ces aspects essentiels, d’autres caractéristiques moins fondamentales de l’œuvre de Haydn ont parfois influencé Beethoven. On pourrait citer quelques rares exemples antérieurs mais Haydn est le premier compositeur à avoir véritablement fait usage d’une technique consistant à commencer un morceau dans une fausse tonalité — c’est-à-dire une tonalité autre que la tonique. Ce principe illustre bien la propension typiquement haydnienne à susciter la surprise de l’auditeur, tendance que l’on retrouve largement chez Beethoven : le dernier mouvement du Quatrième concerto pour piano, par exemple, semble commencer en ut majeur le temps de quelques mesures avant que ne s’établisse clairement la tonique (sol majeur). Haydn est également le premier à s’être penché sur la question de l’intégration de la fugue dans la forme sonate, à laquelle il répond principalement en employant la fugue comme développement. Dans ce domaine, avant de mettre au point de nouvelles méthodes (qui n’interviendront que dans la Sonate pour piano et le Quatuor à cordes ) Beethoven reprendra plusieurs fois les trouvailles de son maître : le dernier mouvement de la Sonate pour piano et le premier de la Sonate « » en fournissent probablement les meilleurs exemples.
Et pourtant, malgré les liens relevés par les musicologues entre les deux compositeurs, Beethoven, qui admirait Cherubini et vénérait Haendel (« j'aurais aimé m'agenouiller devant le grand Haendel»), et semblait avoir plus apprécié les leçons de Salieri, ne l'entendait pas ainsi et ne reconnaissait pas l'influence de Haydn. Il déclarera n'avoir « jamais rien appris de Haydn » selon Ferdinand Ries, ami et élève de Beethoven.
L’influence de Mozart
Davantage encore que précédemment, il faut bien distinguer dans l’influence de Mozart sur Beethoven un aspect esthétique et un aspect formel. L’esthétique mozartienne se manifeste principalement dans les œuvres dites de la ; et ce de manière plutôt superficielle, puisque l’influence du maître s’y résume le plus souvent à des emprunts de formules toutes faites. Jusqu’aux alentours de 1800 la musique de Beethoven s’inscrit surtout dans le style tantôt post-classique, tantôt pré-romantique alors représenté par des compositeurs tels que Clementi ou Hummel ; un style qui n’imite Mozart qu’en surface, et que l’on pourrait qualifier davantage de « classicisant » que de véritablement classique (selon l’expression de Rosen).
L’aspect formel de l’influence de Mozart se manifeste plutôt à partir des œuvres dites de la . C’est dans le concerto, genre que Mozart a porté à son plus haut niveau, que le modèle du maître semble être demeuré le plus présent. Ainsi, dans le premier mouvement du Concerto pour piano , l’abandon de la double exposition de sonate (successivement orchestre et soliste) au profit d’une exposition unique (simultanément orchestre et soliste) reprend en quelque sorte l’idée mozartienne consistant à fondre la présentation statique du thème (orchestre) dans sa présentation dynamique (soliste). Plus généralement, Beethoven, dans sa propension à amplifier les codas jusqu’à les transformer en éléments thématiques à part entière, se pose bien plus en héritier de Mozart que de Haydn — chez qui les codas se distinguent bien moins de la réexposition.
Certains morceaux de Mozart nous rappellent de grandes pages de l'œuvre de Beethoven, les deux plus marquants sont : l’offertoire K 222 composé en 1775 (violons commençant à environ 1 minute) qui rappelle fortement le thème de l'ode à la joie, les 4 coups de timbales du mouvement du concerto pour piano n°25 écrit en 1786 rappelant la célèbre introduction de la symphonie.
Les sonates pour piano de Clementi
Dans le domaine de la musique pour piano, c’est surtout l’influence de Muzio Clementi qui s’exerce rapidement sur Beethoven à partir de 1795 et permet à sa personnalité de s’affirmer et s’épanouir véritablement. Si elle n’a pas été aussi profonde que celle des œuvres de Haydn, la portée des sonates pour piano du célèbre éditeur n’en a pas moins été immense dans l’évolution stylistique de Beethoven, qui les jugeait d’ailleurs supérieures à celles de Mozart. Certaines d’entre elles, par leur audace, leur puissance émotionnelle et le caractère novateur de leur traitement de l’instrument, inspirent quelques-uns des premiers chefs-d’œuvre de Beethoven ; et les éléments qui, les premiers, permettent au style pianistique du compositeur de se distinguer proviennent pour une bonne part de Clementi.
Ainsi, dès les années 1780, Clementi fait un emploi nouveau d’accords peu usités jusqu’alors : les octaves, principalement, mais aussi les sixtes et les tierces parallèles. Il étoffe ainsi sensiblement l’écriture pianistique, dotant l’instrument d’une puissance sonore inédite, qui impressionne certainement le jeune Beethoven ; lequel va rapidement intégrer, dès ses trois premières sonates, ces procédés dans son propre style. L’usage des indications dynamiques s’élargit dans les sonates de Clementi : pianissimo et fortissimo y deviennent fréquents et leur fonction expressive prend une importance considérable. Là aussi, Beethoven saisit les possibilités ouvertes par ces innovations ; et dès la Sonate , ces principes se voient définitivement intégrés au style beethovénien.
Un autre point commun entre les premières sonates de Beethoven et celles de Clementi est leur longueur, relativement importante pour l’époque : les sonates de Clementi dont s’inspire le jeune Beethoven sont en effet des œuvres d’envergure, souvent constituées de vastes mouvements. On y trouve les prémices d’une nouvelle vision de l’œuvre musicale, conçue désormais pour être unique. Les sonates pour piano de Beethoven sont connues pour avoir été en quelque sorte son , celui duquel il tirait les idées nouvelles qu’il étendait ensuite à d’autres formes — comme la symphonie. Par elles, l’influence de Clementi s’est donc exercée sur l’ensemble de la production beethovénienne. Ainsi, comme le fait remarquer Marc Vignal, on trouve par exemple des influences importantes des sonates et de Clementi dans la Symphonie héroïque.
Le style héroïque et ses inspirateurs
Haendel et les anciens
Une fois les influences assimilées, après avoir véritablement pris le sur lequel il souhaitait s’engager, et après avoir définitivement affirmé sa personnalité à travers les réalisations d’une période créatrice allant de la Symphonie Héroïque jusqu’à la Septième Symphonie, Beethoven cesse de s’intéresser aux œuvres de ses contemporains, et par conséquent d’être influencé par elles. Parmi ses contemporains, seuls Cherubini l’enchantent encore ; mais en aucune manière il ne songe à les imiter. , Beethoven sent alors le besoin de se tourner vers les historiques de la musique : J.S. Bach et G.F. Haendel, ainsi que les grands maîtres de la renaissance, tels Palestrina. Parmi ces influences, la place de Haendel est plus que privilégiée : jamais sans doute n’eut-il de plus fervent admirateur que Beethoven ; qui (désignant ses œuvres complètes, qu’il vient de recevoir) s’écrie : ; ou encore Beethoven qui, au soir de sa vie, dit vouloir s’.
De l’œuvre de Haendel, la musique du dernier Beethoven prend souvent l’aspect grandiose et généreux, par l’emploi de rythmes pointés ou même par un certain sens de l’harmonie, ainsi que le montrent les premières mesures du deuxième mouvement de la Sonate pour piano , entièrement harmonisées dans le plus pur style haendelien.
C’est également l’inépuisable vitalité caractéristique de la musique de Haendel qui fascine Beethoven, et que l’on retrouve par exemple dans le fugato choral sur « » qui suit le célèbre « », dans le finale de la Neuvième symphonie : le thème qui y apparaît, balancé par un puissant rythme ternaire, relève d’une simplicité et d’une vivacité typiquement haendeliennes jusque dans ses moindres contours mélodiques. Un nouveau pas est franchi avec la Missa solemnis, où la marque des grandes œuvres chorales de Haendel se fait plus que jamais sentir. Beethoven est même tellement absorbé dans l’univers du Messie qu’il en retranscrit note pour note l’un des plus célèbres motifs de l’Halleluja dans le Gloria. Dans d’autres œuvres, on retrouve la nervosité que peuvent revêtir les rythmes pointés de Haendel parfaitement intégrée au style beethovénien, comme dans l’effervescente Grande Fugue ou encore dans le second mouvement de la Sonate pour piano , où cette influence se voit peu à peu littéralement transfigurée.
Enfin, c’est également dans le domaine de la fugue que l’œuvre de Haendel imprègne Beethoven. Si les exemples du genre écrits par l’auteur du Messie reposent sur une parfaite maîtrise des techniques contrapuntiques, elles se fondent généralement sur des thèmes simples et suivent un cheminement qui ne prétend pas à l’extrême élaboration de fugues de Bach. C’est ce qui a dû satisfaire Beethoven, qui d’une part partage avec Haendel le souci de construire des œuvres entières à partir d’un matériau aussi simple et réduit que possible, et qui d’autre part ne possède pas les prédispositions pour le contrepoint qui lui permettraient d’y chercher une excessive sophistication.
Le style
Un compositeur classique
La théorie des trois périodes et ses limites
Les trois sont une progression de l'enfant qui apprend, devient adulte et est déifié :
1793-1801 : la période d'imitation dans la forme : le style pianistique de Carl P. E. Bach selon l'idée créatrice de Friedrich Wilhelm Rust dans une architecture d'Haydn ;
1801-1815 : la période de transition : l'amour de la femme , de la nature et de la patrie ;
1815-1827 : la période de réflexion.
Postérité
L’héritage au
Dernier grand représentant du classicisme viennois (après Gluck, Haydn et Mozart), Beethoven a préparé l’évolution vers le romantisme en musique et influencé la musique occidentale pendant une grande partie du . Inclassable (« Vous me faites l’impression d’un homme qui a plusieurs têtes, plusieurs cœurs, plusieurs âmes » lui dit Haydn vers 1793), son art s’est exprimé à travers différents genres musicaux, et bien que sa musique symphonique soit la principale source de sa popularité, il a eu un impact également considérable dans l’écriture pianistique et dans la musique de chambre.
Beethoven au
C'est au que la musique de Beethoven trouve ses plus grands interprètes. Elle occupe une place centrale dans le répertoire de la plupart des pianistes et concertistes du siècle (Kempff, Richter, Nat, Arrau, Ney, Rubinstein…) et un certain nombre d'entre eux, à la suite d'Artur Schnabel, enregistrent l'intégrale des sonates pour piano. L'œuvre orchestrale, déjà reconnue depuis le , connaît son apogée avec les interprétations d'Herbert von Karajan et de Wilhelm Furtwängler.
Et en 1942 :
Il conclut en 1951 :
Il faut également attendre le pour que certaines partitions comme les Variations Diabelli ou la symphonie soit réétudiées et reconsidérées par le monde musical.
Beethoven au
Instruments
L'un des pianos de Beethoven était un instrument fabriqué par la société viennoise Geschwister Stein. Le 19 novembre 1796, Beethoven écrit une lettre à Andreas Streicher, le mari de Nannette Streicher : "J'ai reçu votre pianoforte avant-hier. Il est vraiment merveilleux, n'importe qui voudrait l'avoir pour lui..."
Comme le rappelle Carl Czerny, en 1801 Beethoven avait un piano Walter dans sa maison. En 1802 il demandait également à son ami Zmeskall de demander à Walter de lui fabriquer un pianoforte à une corde.
Puis, en 1803, Beethoven reçoit son piano à queue Erard. Mais, comme l'écrit Newman : "Beethoven n'était pas satisfait de cet instrument dès le départ, en partie parce que le compositeur trouvait que sa mécanique anglaise était incurablement lourde".
Un autre piano de Beethoven, le Broadwood 1817, qui était un cadeau de Thomas Broadwood. Beethoven l'a gardé chez lui à la Schwarzspanierhaus jusqu'à sa mort en 1827.
Le dernier instrument de Beethoven était un piano Graf à quatre cordes. Conrad Graf lui-même a confirmé avoir prêté à Beethoven un piano de 6 ½ octaves, puis l'avoir vendu, après la mort du compositeur, à la famille Wimmer. En 1889, l'instrument a été acquis par la Beethovenhaus de Bonn.
L’œuvre de Beethoven
Dans l’histoire musicale, l’œuvre de Beethoven représente une transition entre l’ère classique (approximativement 1750-1810) et l’ère romantique (approximativement 1810-1900). Si ses premières œuvres sont influencées par Haydn ou Mozart, ses œuvres de maturité sont riches d’innovations et ont ouvert la voie aux musiciens au romantisme exacerbé, tels Brahms (dont la Première Symphonie évoque de Beethoven selon Hans von Bulow probablement à cause de son finale où Brahms introduit volontairement un thème proche de celui de l’Hymne à la Joie en hommage au Maître), Schubert, Wagner ou encore Bruckner :
l’ouverture de sa Cinquième Symphonie (1807), expose un motif violent , qui est réutilisé tout au long des quatre mouvements ; la transition du troisième au dernier mouvement se fait attacca (sans interruption) ;
la Neuvième Symphonie (1824) est la première symphonie à introduire un chœur, au quatrième mouvement. L’ensemble de ce traitement orchestral représente une véritable innovation ; ajoutons que la mystérieuse introduction de , à incertitude tonale (seules les trois notes la, ré, mi sont utilisées, on ne connaît donc ni la tonalité ni le mode, majeur ou mineur) qui ouvre la symphonie, inspirera Bruckner dont la Huitième symphonie comporte une interversion des places du Scherzo et de l’Adagio comme dans la Neuvième de Beethoven ;
son opéra, Fidelio, utilise les voix comme des instruments symphoniques, cela sans se soucier des limitations techniques des choristes.
Sur le plan de la technique musicale, l’emploi de motifs qui nourrissent des mouvements entiers est considéré comme un apport majeur. D’essence essentiellement rythmique ces motifs se modifient et se multiplient pour constituer des développements. Il en va ainsi des très fameux :
premier mouvement du Quatrième Concerto pour piano (donné dès les premières mesures) ;
premier mouvement de la Cinquième Symphonie (idem) ;
deuxième mouvement de la Septième Symphonie (au rythme dactylique) : le tourbillonnement toujours renouvelé qui en résulte est extrêmement saisissant, à l’origine de cette grande véhémence qui , sans cesse, chercher l’auditeur.
Beethoven est aussi l’un des tout premiers à se pencher sur l’orchestration avec autant de soin. Dans les développements, des associations changeantes, notamment au niveau des pupitres de bois, permettent d’éclairer de façon singulière les retours thématiques, eux aussi légèrement modifiés sur le plan harmonique. Les variations de ton et couleur qui s’ensuivent renouvellent le discours tout en lui conservant les repères de la mémoire.
Si les œuvres de Beethoven sont aussi appréciées, c’est également grâce à leur force émotionnelle, caractéristique du romantisme.
Le grand public connaît surtout ses œuvres symphoniques, souvent novatrices, en particulier la sixième, dite Pastorale, et les symphonies : 3, 5, 7 et 9. Ses œuvres concertantes les plus connues sont le Concerto pour violon et surtout le Cinquième Concerto pour piano, dit L’Empereur. Sa musique instrumentale est appréciée au travers de quelques magnifiques sonates pour piano, parmi les trente-deux qu’il a écrites. D’aspect plus classique, sa musique de chambre, comportant notamment à cordes, est moins connue.
Il nous reste de Beethoven .
Œuvres symphoniques
Haydn a composé plus de cent symphonies et Mozart plus de quarante. De ses prédécesseurs, Beethoven n’a pas hérité de la productivité, car il n’a composé que neuf symphonies, et en a ébauché une dixième. Mais les neuf symphonies de Beethoven sont bien plus monumentales et ont toutes une identité propre. Curieusement, plusieurs compositeurs romantiques ou post-romantiques sont morts après leur neuvième (achevée ou non), d’où une légende de malédiction attachée à ce nombre : Schubert, Bruckner, Dvořák, Mahler, mais aussi Ralph Vaughan Williams.
Les deux premières symphonies de Beethoven sont d’inspiration et de facture classiques. Or, la , dite , va marquer un grand tournant dans la composition d’orchestre. Beaucoup plus ambitieuse que les précédentes, l’Héroïque se démarque par l’ampleur de ses mouvements et le traitement de l’orchestre. Le premier mouvement, à lui seul, est plus long que la plupart des symphonies écrites à cette date. Cette œuvre monumentale, écrite au départ en hommage à Napoléon Bonaparte avant qu’il soit sacré empereur, révèle Beethoven comme un grand architecte musical et est considérée comme le premier exemple avéré de romantisme en musique.
Bien qu'elle soit plus courte et souvent considérée comme plus classique que la précédente, les tensions dramatiques qui la parsèment font de la une étape logique du cheminement stylistique de Beethoven. Puis viennent deux monuments créés le même soir, la et la . La cinquième et son fameux motif à quatre notes, souvent dit (le compositeur aurait dit, en parlant de ce célèbre thème, qu’il représente ) peut se rapprocher de la troisième par son aspect monumental. Un autre aspect novateur est l’utilisation répétée du motif de quatre notes sur lequel repose presque toute la symphonie. La symphonie, dite , évoque à merveille la nature que Beethoven aimait tant. En plus de moments paisibles et rêveurs, la symphonie possède un mouvement où la musique peint un orage des plus réalistes.
La est, malgré un deuxième mouvement en forme de marche funèbre, marquée par son aspect joyeux et le rythme frénétique de son final, qualifié par Richard Wagner d’. La symphonie suivante, brillante et spirituelle, revient à une facture plus classique. Enfin, la Neuvième symphonie est la dernière symphonie achevée et le joyau de l’ensemble. Durant plus d’une heure, c’est une symphonie en quatre mouvements qui ne respecte pas la forme sonate. Chacun d’eux est un chef-d’œuvre de composition qui montre que Beethoven s’est totalement affranchi des conventions classiques et fait découvrir de nouvelles perspectives dans le traitement de l’orchestre. C’est à son dernier mouvement que Beethoven ajoute un chœur et un quatuor vocal qui chantent l’Hymne à la joie, un poème de Friedrich von Schiller. Cette œuvre appelle à l’amour et à la fraternité entre tous les hommes, et la partition fait maintenant partie du patrimoine mondial de l’Unesco. L’Hymne à la joie a été choisi comme hymne européen.
Concertos et œuvres concertantes
À l’âge de , Beethoven avait déjà écrit un modeste Concerto pour piano en mi bémol majeur (), resté inédit de son vivant. Seule subsiste la partie de piano avec des répliques d’orchestre assez rudimentaires. Sept ans plus tard, en 1791, il semble que deux autres concertos aient figuré parmi ses réalisations les plus impressionnantes, mais malheureusement rien ne subsiste qui puisse être attribué avec certitude à la version originale hormis un fragment du deuxième concerto pour violon. Vers 1800, il composa deux romances pour violon et orchestre ( et ). Mais Beethoven reste avant tout un compositeur de concertos pour piano, œuvres dont il se réservait l’exécution en concert – sauf pour le dernier où, sa surdité étant devenue complète, il dut laisser son élève Czerny le jouer le à Vienne. De tous les genres, le concerto est celui le plus marqué par sa surdité : en effet, il n’en composa plus une fois devenu sourd.
Les concertos les plus importants sont donc les cinq pour piano. Contrairement aux concertos de Mozart, ce sont des œuvres spécifiquement écrites pour le piano alors que Mozart laissait la possibilité d’utiliser le clavecin. Il fut l’un des premiers à composer exclusivement pour le piano-forte et imposa ainsi une nouvelle esthétique sonore du concerto de soliste.
La numérotation des concertos respecte l’ordre de création hormis pour les deux premiers. En effet, le premier concerto fut composé en 1795 et publié en 1801 alors que le deuxième concerto présente une composition antérieure (commencée vers 1788), mais une publication seulement en . Toutefois, la chronologie en reste imprécise : lors du premier grand concert public de Beethoven, au de Vienne, le , un concerto fut créé, mais on ignore s’il s’agissait de son premier ou de son deuxième. La composition du Troisième Concerto a lieu pendant la période où il achève ses premiers quatuors et ses deux premières symphonies, ainsi que quelques grandes sonates pour piano. Il déclare savoir désormais écrire des quatuors et va maintenant savoir écrire des concertos. Sa création a eu lieu lors du grand concert public à Vienne le . Le Quatrième Concerto prend naissance au moment où le compositeur s’affirme dans tous les genres, des quatuors Razoumovski à la Sonate « Appassionata », de la Symphonie héroïque à son opéra Léonore. De ces cinq concertos, le cinquième est le plus typique du style beethovénien. Sous-titré mais pas par le compositeur, il est composé à partir de 1808, période de troubles politiques dont on retrouve les traces sur son manuscrit avec des annotations comme (), (), ().
L’unique Concerto pour violon () de Beethoven date de 1806 et répond à une commande de son ami Franz Clement. Il en fit une transcription pour piano, parfois désignée Sixième concerto pour piano (). Beethoven composa également un Triple Concerto pour violon, violoncelle et piano () en 1803-1804.
Beethoven écrit en 1808 une Fantaisie chorale pour piano, chœurs et orchestre, , qui tient de la sonate, du concerto et de l'œuvre chorale, dont l’un des thèmes sera à l’origine de l’Hymne à la Joie.
Musique de scène
Beethoven a écrit trois musiques de scène : Egmont, (1810), Les Ruines d'Athènes, (1811) et Le Roi Étienne, (1811) et écrit un ballet : Les Créatures de Prométhée, (1801).
Il a encore composé plusieurs ouvertures : , (1805), , (1805), , (1806), Coriolan, (1807), Le Roi Étienne, (1811), Fidelio, (1814), Jour de fête, (1815) et La Consécration de la maison, (1822)
Enfin Beethoven sera l’auteur d’un unique opéra, Fidelio, œuvre à laquelle il tiendra le plus, et certainement celle qui lui a coûté le plus d’efforts. En effet cet opéra est construit sur la base d’un premier essai qui a pour titre Léonore, opéra qui n’a pas reçu un accueil favorable du public. Il reste néanmoins les trois versions d’ouverture de Léonore, la dernière étant souvent interprétée avant le finale de Fidelio.
Musique pour piano
Bien que les symphonies soient ses œuvres les plus populaires et celles par qui le nom de Beethoven est connu du grand public, c’est certainement dans sa musique pour le piano (ainsi que pour le quatuor à cordes) que se distingue le plus le génie de Beethoven.
Très tôt reconnu comme un maître dans l’art de toucher le piano-forte, le compositeur va, au cours de son existence, s’intéresser de près à tous les développements techniques de l’instrument afin d’exploiter toutes ses possibilités.
Sonates pour piano
Traditionnellement, on dit que Beethoven a écrit pour piano, mais en réalité il existe pour piano totalement achevées. Les trois premières étant les sonates pour piano , composées en 1783 et dites Sonates à l’Électeur. Pour ce qui est des traditionnelles, œuvres d’importance majeure pour Beethoven puisqu’il a donné un numéro d’opus à chacune d’elles, leur composition s’échelonne sur une vingtaine d’années. Cet ensemble, aujourd’hui considéré comme l’un des monuments dédiés à l’instrument, témoigne, encore plus que les symphonies, du cheminement stylistique du compositeur au cours des années. Les sonates, de forme classique au début, vont peu à peu s’affranchir de cette forme et ne plus en garder que le nom, Beethoven se plaisant à commencer ou à terminer une composition par un mouvement lent, par exemple comme dans la célèbre sonate dite , à y inscrire une fugue (voir le dernier mouvement de la Sonate en la bémol majeur, ), ou à nommer sonate une composition à deux mouvements (voir les Sonates 19 et 20, op. 49, 1-2).
Au fur et à mesure, les compositions gagnent en liberté d’écriture, sont de plus en plus architecturées, et de plus en plus complexes. On peut citer parmi les plus célèbres l’Appassionata (1804), la Waldstein de la même année, ou Les Adieux (1810). Dans la célèbre (1819), longueur et difficultés techniques atteignent des proportions telles qu’elles mettent en jeu les possibilités physiques de l’interprète comme celles de l’instrument, et exigent une attention soutenue de la part de l’auditeur. Elle fait partie des cinq dernières sonates, qui forment un groupe à part dit de la . Ce terme désigne un aboutissement stylistique de Beethoven, dans lequel le compositeur, désormais totalement sourd et possédant toutes les difficultés techniques de la composition, délaisse toutes considérations formelles pour ne s’attacher qu’à l’invention et à la découverte de nouveaux territoires sonores. Les cinq dernières sonates constituent un point culminant de la littérature pianistique. La de Beethoven, associée à la dernière période de la vie du maître, désigne la manifestation la plus aiguë de son génie et n’aura pas de descendance, si ce n'est, peut-être, le ragtime (arrietta, sonate n°32).
À côté des , on trouve les Bagatelles, les nombreuses séries de variations, diverses œuvres, notamment les rondos , ainsi que quelques pièces pour piano à quatre mains.
Bagatelles
Les bagatelles sont des pièces brèves, fortement contrastées, souvent publiées en recueils. Le premier recueil opus 33, rassemblé en 1802 et édité en 1803 à Vienne, consiste en sept bagatelles d’une centaine de mesures chacune, toutes dans des tonalités majeures. L’accent est mis sur le lyrisme comme on peut notamment le voir dans l’indication pour la bagatelle : ().
Le recueil suivant opus 119 comporte onze bagatelles, mais se compose en fait de deux recueils ( à 6 d’un côté et 7 à 11 de l’autre). Le second fut le premier constitué, en 1820, à la demande de son ami Friedrich Starke afin de contribuer à une méthode pour piano. En 1822, l’éditeur Peters demanda des œuvres à Beethoven. Il rassembla cinq premières pièces qui avaient été composées de nombreuses années plus tôt et les retoucha de différentes manières. Cependant, aucune de ces cinq pièces ne présentait une conclusion satisfaisante pour Beethoven et il composa donc une sixième bagatelle. Peters refusa de publier la série de six et c’est Clementi qui la fit paraître en ajoutant les pièces écrites pour Starke afin de constituer le recueil de onze pièces tel qu’on le connaît aujourd’hui.
Son dernier recueil opus 126 est uniquement composé à partir de bases nouvelles. Il est formé de six bagatelles composées en 1824. Lorsque Beethoven travaillait à ce recueil, il y avait cinq autres bagatelles achevées qui sont aujourd’hui restées seules à côté des trois recueils. La plus connue, datant de 1810, est la Lettre à Élise (). Les quatre autres sont : , 56, l'allemande 81 et . D’autres petites pièces peuvent être considérées comme bagatelle en tant que telle, mais elles n’ont jamais fait partie d’un projet quelconque de Beethoven de les publier dans un recueil.
Variations
Les séries de variations peuvent être vues période par période. Il composa vingt séries au total d’importance très diverse. Celles d’importance majeure pour Beethoven sont celles pour lesquelles il attribua un numéro d'Opus, à savoir : les six Variations sur un thème original en ré majeur , les six Variations sur un thème original en fa majeur (variations sur Les Ruines d'Athènes), les sur le thème des Créatures de Prométhée en mi bémol majeur, (appelées à tort Variations héroïques du fait que le thème des Créatures de Prométhée () ait été repris par Beethoven pour le dernier mouvement de sa Symphonie , « héroïque ». Mais le thème a bien initialement été composé pour le ballet) et enfin le monument du genre, les Variations Diabelli .
La première période est celle où Beethoven se trouve à Vienne. La première œuvre jamais publiée par Beethoven est les variations en ut mineur . Elles furent composées en 1782 (Beethoven avait ). Avant son départ pour Vienne en 1792, Beethoven composa trois autres séries ( à 66).
Viennent ensuite les années 1795-1800, au cours desquelles Beethoven ne composa pas moins de neuf séries ( à 73 et 75 à 77). La plupart sont fondées sur des airs d’opéras et de Singspiels à succès et presque toutes comportent une longue coda dans laquelle le thème est développé au lieu d’être simplement varié. C’est également à cette époque que Beethoven commença à utiliser des thèmes originaux pour ses séries de variations.
Arrive ensuite l’année 1802 où Beethoven composa deux séries plus importantes et inhabituelles. Il s'agit des six variations en fa majeur et des quinze variations et fugue en mi bémol majeur . Comme il s'agit d’œuvres majeures, il leur attribua un numéro d’opus (aucune des séries antérieures n'a de numéro d'opus). L’idée de départ dans l' était d'écrire un thème varié dans lequel chaque variation aurait une mesure et un tempo propres. Il décida également d’écrire chacune des variations dans une tonalité particulière. Le thème était ainsi non seulement soumis à la variation, mais subissait aussi une transformation complète de caractère. Par la suite, des compositeurs comme Liszt feront grand usage de la transformation thématique, mais elle était étonnante en 1802. Les variations sont encore plus novatrices. Beethoven utilise ici un thème du finale de son ballet Les Créatures de Prométhée, thème qu’il utilisa également dans le finale de la Symphonie « héroïque », ce qui donna son nom aux variations (« eroica »). La première innovation se trouve dès le départ où, au lieu d’énoncer son thème, Beethoven en présente uniquement la ligne de basse en octaves, sans accompagnement. Viennent ensuite trois variations dans lesquelles cette ligne de basse est accompagnée par un, deux puis trois contre-chants, tandis que la ligne de basse apparaît à la basse, dans le médium, puis dans l’aigu. Le thème véritable apparaît enfin suivi de . La série se finit sur une longue fugue fondée sur les quatre premières notes de la ligne de basse de départ. Puis viennent deux nouvelles doubles variations avant une brève section finale qui conclut l’œuvre.
La dernière période va de 1802 à 1809 où Beethoven composa quatre séries ( à 80 et ). À partir de 1803, il eut tendance à se concentrer sur des œuvres plus vastes (Symphonies, quatuors à cordes, musique de scènes). Les deux premières des quatre séries énoncées, composées en 1803, se basent sur des mélodies anglaises : et de Thomas Arne. La fut écrite en ut mineur sur un thème original en 1806. Le thème se distingue par sa concentration extrême : huit mesures seulement. La mesure reste inchangée dans les . Mis à part dans la section centrale de cinq variations ( 12 à 16) en ut majeur, c'est la tonalité d'ut mineur qui définit le climat de l’œuvre. Contrairement à ce que certains pourraient attendre, voulant voir cette série parmi les plus grandes œuvres de Beethoven, le compositeur la publia sans numéro d’opus et sans dédicataire. Ses origines restent obscures. Puis viennent les six variations en ré majeur , composées en 1809 et dédiées à Franz Oliva, un ami de Beethoven. Il réutilisa plus tard le thème de cette série en 1811 pour le Singspiel en un acte Les Ruines d’Athènes. Dix années s’écoulèrent avant que Beethoven n'aborde sa dernière série de variations.
Finalement, en 1822, l’éditeur et compositeur Anton Diabelli eut l'idée de réunir en un recueil des pièces des compositeurs majeurs de son époque autour d’un unique thème musical de sa propre composition. L'ensemble de ces variations devait servir de panorama musical de l’époque. Beethoven, sollicité, et qui n’avait pas écrit pour le piano depuis longtemps, se prit au jeu, et au lieu de fournir une variation, en écrivit 33, qui furent publiées dans un fascicule à part. Les Variations Diabelli, de par leur invention, constituent le véritable testament de Beethoven pianiste.
Pièces « mineures »
Beaucoup d’autres petites pièces auraient pu prendre place dans les recueils de bagatelles. L’une d’elles est le , qu’il composa en 1795 et qu’on trouva dans ses papiers après sa mort, pas tout à fait achevé. C’est Diabelli qui fit les additions nécessaires et le publia peu de temps après sous le titre La colère pour un sou perdu. Ce titre figurait sur le manuscrit original, mais n’était pas de la main de Beethoven et on ne sait pas si celui-ci avait l’approbation du compositeur. Les autres pièces brèves dans le style de la bagatelle vont de l’allegretto en ut mineur () au minuscule Allegretto quasi andante de en sol mineur ().
Autres pièces substantielles, l’Andante Favori en fa majeur () et la fantaisie en sol mineur (). L’andante fut écrit pour servir de mouvement lent à la sonate « L’Aurore », mais Beethoven le remplaça par un mouvement beaucoup plus court. La fantaisie est très peu connue et est pourtant une composition assez extraordinaire. Elle est d’un caractère sinueux et improvisé : elle commence par des gammes en sol mineur et après une série d’interruptions se conclut par un thème et des variations dans la tonalité de si majeur.
Enfin, les deux rondos , composés indépendamment l’un de l’autre et publiés en 1797 et 1802, sont de proportions comparables à l’andante et à la fantaisie. Il existe deux autres rondos () que Beethoven composa à l’âge de environ.
Beethoven composa également des danses pour piano. Il s’agit des Écossaises et Valses à 86, des six menuets , des sept ländler et des douze allemandes . Il existe toutefois une pièce d’importance en la Polonaise en ut majeur qui fut composée en 1814 et dédiée à l’impératrice de Russie.
Pièces pour piano à 4 mains
Il existe très peu d’œuvres pour piano à quatre mains. Elles se résument à deux séries de variations, une sonate et trois marches. La première série de variations () qui en compte huit est basée sur un thème du mécène Waldstein. La seconde série sur son propre lied () fut commencée en 1799, où Beethoven composa le lied et quatre variations, puis publiée en 1805 après l’ajout de deux autres variations. La sonate est en deux mouvements et fut composée autour de 1797. Les marches () sont une commande du comte Browne et furent écrites vers 1803. Enfin, Beethoven réalisa la transcription de sa « Grande Fugue » () pour duo de pianistes. Il s’agissait à l’origine du finale du quatuor à cordes , mais les critiques furent tellement mauvaises que Beethoven se trouva contraint de réécrire un autre finale et l’éditeur eut l’idée de transcrire le final original pour piano à quatre mains.
Pièces pour orgue
Beethoven a peu écrit pour l’orgue dont une fugue à deux voix en ré majeur () composée en 1783, deux préludes pour piano ou orgue () composés en 1789, des pièces pour un orgue mécanique () composées en 1799. Il existe aussi des œuvres composées par Beethoven dans le cadre de sa formation avec Neefe, Haydn et Albrechtsberger.
Musique de chambre
Quatuors à cordes
Le grand monument de la musique de chambre de Beethoven est formé par les 16 quatuors à cordes. C’est sans doute pour cette formation que Beethoven a confié ses plus profondes inspirations. Le quatuor à cordes a été popularisé par Boccherini, Haydn puis Mozart, mais c’est Beethoven qui a le premier utilisé au maximum les possibilités de cette formation. Les six derniers quatuors et la en particulier, constituent le sommet insurpassé du genre. Depuis Beethoven, le quatuor à cordes n’a cessé d’être un passage obligé des compositeurs et un des plus hauts sommets fut sans doute atteint par Schubert. C’est néanmoins dans les quatuors de Bartók que l’on trouve l’influence la plus profonde, mais aussi la plus assimilée des quatuors de Beethoven ; on peut alors parler d’une lignée — trois compositeurs partageant à bien des égards une même conception de la forme, du motif et de son usage, et tout particulièrement dans ce genre précis.
Sonates pour violon
À côté des quatuors, Beethoven a écrit de belles sonates pour violon et piano, les premières étant l’héritage direct de Mozart, alors que les dernières, notamment la Sonate s’en éloignent pour être du pur Beethoven, cette dernière sonate étant quasiment un concerto pour piano et violon. La dernière sonate () revêt un caractère plus introspectif que les précédentes, préfigurant à cet égard les derniers quatuors à cordes.
Sonates pour violoncelle
Cycle moins connu que ses sonates pour violon ou ses quatuors, ses sonates pour violoncelle et piano, au nombre de cinq, font partie des œuvres réellement novatrices de Beethoven. Il y développe des formes très personnelles, éloignées du schéma classique qui perdure dans ses sonates pour violon. Avec des virtuoses tels que Luigi Boccherini ou Jean-Baptiste Bréval, le violoncelle a acquis de la notoriété en tant qu’instrument soliste à la fin du . Cependant, après les concertos de Vivaldi et l’importance du violoncelle dans la musique de chambre de Mozart, c’est avec Beethoven que pour la première fois, le violoncelle est traité dans le genre de la sonate classique.
Les deux premières sonates ( et ) sont composées en 1796 et dédiées au roi de Prusse. Ce sont des œuvres de jeunesse (Beethoven avait ), qui présentent pourtant une certaine fantaisie et liberté d’écriture. Toutes deux ont la même construction, à savoir une large introduction en guise de mouvement lent puis deux mouvements rapides de tempo différents. Ces sonates s’éloignent donc du modèle classique, dont on peut trouver un parfait exemple dans les sonates pour piano . La première de ces sonates, en fa majeur, comporte en fait une forme sonate en son sein. En effet, après l’introduction, s’enchaîne une partie présentant cette forme : un allegro, un adagio, un presto et un retour à l’allegro. Le rondo final présente une métrique ternaire, contrastant avec le binaire du mouvement précédent. La seconde sonate, en sol mineur, a un caractère tout différent. Le développement et les passages contrapuntiques y sont bien davantage présents. Dans le rondo final, une polyphonie distribuant un rôle différent aux deux solistes prend la place à l’imitation et la répartition égale des thèmes entre les deux instruments telle qu’elle était pratiquée à l’époque, notamment dans les sonates pour violon de Mozart.
Beethoven ne recompose une autre sonate que bien plus tard, en 1807. Il s’agit de la sonate en la majeur , composée à la même période que les symphonies et 6, que les quatuors Razoumovski et que du concerto pour piano . Le violoncelle entame seul le premier mouvement au cours duquel on découvre un thème qu’il réutilisera dans l’ de la sonate pour piano . Le second mouvement est un scherzo présentant un rythme syncopé très marqué, pouvant faire penser au mouvement correspondant de la symphonie . Suit un mouvement lent très court, faisant figure d’introduction au finale comme dans la sonate l’, lequel présente un tempo séant à un mouvement conclusif.
Beethoven achève son parcours dans les sonates pour violoncelle en 1815, dans les deux sonates . L’ en dira : Cette déclaration sonne comme un écho lorsque l’on sait que le manuscrit de la sonate en ut majeur porte le titre . Cette œuvre a en effet une étrange construction : un andante mène sans interruption à un vivace en la mineur de forme sonate dont le thème est quelque peu apparenté à celui de l’andante. Un adagio conduit à une reprise variée de l’andante puis au finale allegro vivace, lui aussi de forme sonate, dont le développement et la coda font apparaître une écriture fuguée, une première pour Beethoven dans la forme sonate. La seconde sonate du groupe, en ré majeur, est tout aussi libre. Le deuxième mouvement, un adagio, est l’unique grand mouvement lent des cinq sonates pour violoncelle. L’œuvre se conclut par une fugue à quatre voix dont la dernière partie présente une âpreté harmonique caractéristique des fugues de Beethoven.
De ces sonates se dégage la liberté avec laquelle Beethoven se détache des formules mélodiques et harmoniques traditionnelles.
Trios avec piano
Au cours de ses premières années à Vienne, Beethoven avait déjà une formidable réputation de pianiste. La première composition qu'il fit publier ne fut cependant pas une œuvre pour piano seul, mais un recueil de trois trios pour piano, violon et violoncelle composé entre 1793 et 1795 et publié en . Ces trois trios, en mi bémol majeur , en sol majeur , en ut mineur , furent dédiés au prince Karl von Lichnowsky, un des premiers mécènes du compositeur à Vienne.
Déjà dans cette première publication, Beethoven se démarque de ses illustres prédécesseurs dans cette forme musicale que sont Joseph Haydn et Mozart dont les trios ne comportent que trois mouvements. Beethoven décida de placer les trois instruments sur un pied d'égalité, tandis qu'il donnait une forme plus symphonique à la structure de l'œuvre en ajoutant un quatrième mouvement. Il n'hésita pas non plus à fouiller l'écriture, afin de créer une musique véritablement complexe et exigeante, plutôt qu'une sorte de divertissement de salon.
Le Trio no 4 en si bémol majeur, , surnommé est un trio pour piano, clarinette et violoncelle dans lequel la clarinette peut être remplacée par un violon. Il fut composé en 1797 et publié en 1798, et dédié à la comtesse Maria Whilhelmine von Thun, protectrice de Beethoven à Vienne. Le trio comporte trois mouvements. Le thème des variations du dernier mouvement provient d'un air populaire extrait de l'opéra L'amor marinaro de Joseph Weigl.
Beethoven commença la composition des deux Trios pour piano et cordes, en août 1808, juste après avoir achevé la Sixième symphonie ; peut-être le rôle prépondérant accordé au violoncelle est-il lié à la composition, peu avant, de la Sonate pour violoncelle .
Le Trio en ré majeur comporte trois mouvements ; son appellation courante « Les Esprits » (-Trio en allemand) provient assurément du mystérieux Largo introductif, chargé de trémolos et trilles inquiétants. Fort à propos, l'une des idées musicales du mouvement provient d'esquisses pour la scène des sorcières d'un opéra Macbeth qui n'a jamais vu le jour.
Le Trio , en mi bémol majeur, reprend la forme en quatre mouvements ; on notera le lyrisme presque schubertien du troisième mouvement, un Allegretto dans le style du menuet. Ces deux trios furent dédiés à la comtesse Maria von Erdödy, proche amie du compositeur.
Le dernier Trio avec piano, l' en si bémol majeur, composé en 1811 et publié en 1816, est connu sous le nom de , en l'honneur de l'archiduc Rodolphe, élève et mécène de Beethoven, à qui il est d'ailleurs dédié. Fait inhabituel, le Scherzo et Trio précèdent le mouvement lent Andante cantabile, dont la structure en thème et variations suit le modèle classique, à savoir une difficulté et une complexité d'écriture croissantes à mesure que se déroulent les variations. Après une longue coda, le discours s'efface dans le silence jusqu'à ce qu'un motif guilleret vienne emmener l'auditeur droit dans le rondo final.
À côté des sept grands trios avec numéro d'opus, Beethoven écrira, pour la même formation, deux grandes séries de variations ( et ), deux autres trios publiés après sa mort (WoO 38 et WoO 39) ainsi qu'un Allegretto en mi-bémol Hess 48.
Trios à cordes
Les trios à cordes ont été composés entre 1792 et 1798. Ils ont précédé la génération des quatuors et constituent les premières œuvres de Beethoven pour cordes seules. Le genre du trio est issu de la sonate en trio baroque où la basse constituée ici d’un clavecin et d’un violoncelle va voir disparaître le clavecin avec l’indépendance prise par le violoncelle qui ne faisait jusqu’ici que renforcer les harmoniques de ce dernier.
L’ a été composé avant 1794 et publié en 1796. Il s’agit d’un trio en six mouvements en mi bémol majeur. Il reste proche de l’esprit de divertissement. Les trois cordes sont traitées ici de façon complémentaire avec une répartition des rôles mélodiques homogène. La sérénade en ré majeur date de 1796-1797. Cette œuvre en cinq mouvements est construite de manière symétrique et s’articule autour d’un adagio central encadré par deux mouvements lents lyriques le tout étant introduit et conclu par la même marche. Enfin, les trios , et voient leur composition remonter à 1797 et leur publication avoir lieu en juillet 1798. Cet opus est dédié au comte von Browne officier de l’armée du tsar. Ces trios sont construits en quatre mouvements selon le modèle classique du quatuor et de la symphonie. Dans le premier (en sol majeur) et le troisième (en ut mineur), le scherzo remplace le menuet tandis que le deuxième (en ré majeur) reste parfaitement classique.
Contrairement à la plupart des compositions de musique de chambre, on ne sait pas pour quels interprètes ont été écrits ces trios. Après Schubert, le trio à cordes sera pratiquement délaissé.
Ensemble divers
Bien qu’ayant écrit des sonates pour piano et violon, piano et violoncelle, des quintettes ou des quatuors à cordes, Beethoven a aussi composé pour des ensembles moins conventionnels. Il y a même certaines formations pour lesquelles il ne composa qu’une seule fois. La majorité de ses œuvres ont été composées pendant ses jeunes années, période où Beethoven était toujours à la recherche de son style propre. Ceci ne l’empêcha pas d’essayer de nouvelles formations plus tard dans sa vie, comme des variations pour piano et flûte autour de 1819. Le piano reste l’instrument de prédilection de Beethoven, et cela se ressent dans sa production de musique de chambre, où l’on trouve de manière quasi systématique un piano.
On retrouve dans un ordre chronologique les trois quatuors pour piano, violon, alto et violoncelle en 1785, le trio pour piano, flûte et basson en 1786, le sextuor pour deux cors, deux violons, alto et violoncelle en 1795, le quintette pour piano, hautbois, clarinette, cor et basson en 1796, quatre pièces pour mandoline et piano en 1796, le trio pour piano, clarinette et violoncelle entre 1797 et 1798, le septuor pour violon, alto, clarinette, cor, basson, violoncelle et contrebasse en 1799, la sonate pour piano et cor en 1800, la sérénade pour flûte, violon et alto en 1801, le quintette pour deux violons, deux altos et violoncelle en 1801 et les thèmes et variations pour piano et flûte et 107 de 1818 à 1820.
Œuvres vocales
Musique sacrée
Beethoven a composé un oratorio : Le Christ au Mont des Oliviers (1801) pour soli, chœurs et orchestre , et deux messes : la Messe en ut majeur, (1807), et surtout la Missa solemnis en ré majeur, (1818-1822), l’un des édifices de musique vocale religieuse les plus importants jamais créés.
Musique profane
Enfin, il est l’auteur de plusieurs cycles de Lieder qui, s’ils n’atteignent pas la profondeur de ceux de Franz Schubert (qu’il découvrira peu avant de mourir), n’en sont pas moins de grande qualité.
Liste classée par genre des œuvres principales
Musique symphonique
Symphonies1800 : 1 en ut majeur,
1802 : 2 en ré majeur,
1804 : 3 en mi bémol majeur « Eroica »,
1806 : 4 en si bémol majeur,
1808 : 5 en ut mineur,
1808 : 6 en fa majeur « Pastorale »,
1812 : 7 en la majeur,
1813 : 8 en fa majeur,
1824 : 9 en ré mineur,
Ouvertures 1801 : Les Créatures de Prométhée,
1805 : Léonore I,
1805 : Léonore II,
1806 : Léonore III,
1807 : Coriolan,
1810 : Egmont,
1811 : Les Ruines d'Athènes,
1811 : Le Roi Étienne,
1814 : Fidelio,
1815 : Jour de fête,
1822 : La Consécration de la maison,
Œuvres diverses 1808 : Fantaisie chorale pour piano, chœurs et orchestre,
1813 : La Victoire de Wellington,
Concertos et œuvres concertantes
Concertos pour piano 1784 : 0 en mi bémol majeur, WoO 4
1798 : 1 en ut majeur,
1795 : 2 en si bémol majeur,
1802 : 3 en ut mineur,
1806 : 4 en sol majeur,
1809 : 5 en mi bémol majeur dit ,
Beethoven a également adapté lui-même une version pour piano et orchestre de son propre concerto pour violon et orchestre en ré majeur, opus 61.
Autres concertos 1804 : Triple concerto pour piano, violon et violoncelle en ut majeur,
1806 : Concerto pour violon en ré majeur,
Œuvres concertantes 1802 : Romance pour violon 1 en sol majeur,
1805 : Romance pour violon 2 en fa majeur, composé en 1798
Musique pour piano
Sonates pour piano1783 : Trois sonates dites « à l'Électeur », WoO 47
1795 : 1 en fa mineur, 1
1795 : 2 en la majeur, 2
1795 : 3 en ut majeur, 3
1797 : 4 en mi bémol majeur, Grande Sonate pour le Clavecin ou Piano-Forte
1798 : 5 en ut mineur, 1 pour le Clavecin ou Piano-Forte
1798 : 6 en fa majeur, 2 pour le Clavecin ou Piano-Forte
1798 : 7 en ré majeur, 3 pour le Clavecin ou Piano-Forte
1799 : 8 en ut mineur , Grande Sonate pathétique pour le Clavecin ou Piano-Forte
1799 : 9 en mi majeur, 1
1799 : 10 en sol majeur, 2
1800 : 11 en si bémol majeur,
1801 : 12 en la bémol majeur, Grande Sonate pour le Clavecin ou Forte-Piano
1801 : 13 en mi bémol majeur , 1 Sonata quasi una Fantasia per il Clavicembalo o Piano-Forte
1801 : 14 en ut dièse mineur ou , 2 Sonata quasi una Fantasia per il Clavicembalo o Piano-Forte
1801 : 15 en ré majeur ,
1802 : 16 en sol majeur, 1
1802 : 17, en ré mineur , 2
1802 : 18 en mi bémol majeur dite , 3
1798 : 19 en sol mineur, 1
1796 : 20 en sol majeur, 2
1803 : 21 en ut majeur ,
1804 : 22 en fa majeur,
1805 : 23 en fa mineur ,
1809 : 24 en fa dièse majeur ,
1808 : 25 en sol majeur ,
1810 : 26, en mi bémol majeur ,
1814 : 27 en mi mineur,
1816 : 28 en la majeur,
1818 : 29 en si bémol majeur ,
1820 : 30 en mi majeur,
1821 : 31 en la bémol majeur,
1822 : en ut mineur,
Variations pour piano1802 : Six variations en fa majeur,
1802 : Quinze variations héroïques en mi bémol majeur,
1802 : Six variations en sol majeur sur « Nel cor più non mi sento », WoO 70
1803 : Sept variations en ut majeur sur « God save the King », WoO 78
1803 : Cinq variations en ré majeur sur « Rule Britannia », WoO 79
1806 : Trente-deux variations en ut mineur sur un thème original, WoO 80
1823 : Trente-trois variations en ut majeur sur une valse de Diabelli,
Bagatelles pour piano 1802 : Sept bagatelles,
1810 : Bagatelle en la mineur , WoO 59
1818 : Bagatelle en si bémol majeur, WoO 60
1822 : Onze bagatelles,
1824 : Six bagatelles,
Fantaisie pour piano 1809 : Fantaisie pour piano en sol mineur,
Musique de chambre
Quatuors à cordes1801 : 1 en fa majeur, 1 composé en 1799
1801 : 2 en sol majeur, 2 composé en 1799
1801 : 3 en ré majeur, 3 composé en 1798
1801 : 4 en ut mineur, 4 composé en 1799
1801 : 5 en la majeur, 5 composé en 1799
1801 : 6 en si bémol majeur, 6 composé en 1799
1806 : 7 en fa majeur , 1
1806 : 8 en mi mineur , 2
1806 : 9 en ut majeur , 3
1809 : 10 en mi bémol majeur ,
1810 : 11 en fa mineur ,
1824 : 12 en mi bémol majeur,
1825 : 13 en si bémol majeur,
1826 : 14 en ut dièse mineur,
1825 : 15 en la mineur,
1826 : 16 en fa majeur,
1825 : Grande Fugue en si bémol majeur,
Sonates pour violon et piano 1798 : 1 en ré majeur, 1
1798 : 2 en la majeur, 2
1798 : 3 en mi bémol majeur, 3
1801 : 4 en la mineur,
1801 : 5 en fa majeur ,
1802 : 6 en la majeur, 1
1802 : 7 en ut mineur, 2
1802 : 8 en sol majeur, 3
1803 : 9 en la majeur ,
1812 : 10 en sol majeur,
Sonates pour violoncelle et piano1796 : 1 en fa majeur, 1
1796 : 2 en sol mineur, 2
1808 : 3 en la majeur,
1815 : 4 en ut majeur, 1
1815 : 5 en ré majeur, 2
Trios pour piano, violon et violoncelle1794 : 1 en mi bémol majeur, 1
1794 : 2 en sol majeur, 2
1794 : 3 en ut mineur, 3
1798 : 4 en si bémol majeur,
1808 : 5 en ré majeur dite , 1
1808 : 6 en mi bémol majeur, 2
1811 : 7 en si bémol majeur ,
Œuvres diverses1792 : Octuor à vent en mi bémol majeur,
1792 : Trio à cordes 1 en mi bémol majeur,
1796 : Trio à cordes 2 en ré majeur,
1798 : Trio à cordes 3 en sol majeur, 1
1798 : Trio à cordes 4 en ré majeur, 2
1798 : Trio à cordes 5 en ut mineur, 3
1796 : Quintette à cordes 1 en mi bémol majeur,
1801 : Quintette à cordes 2 en ut majeur,
1817 : Quintette à cordes 3 en ut mineur,
1800 : Sonate pour cor et piano en fa majeur,
1800 : Septuor pour cordes et vents en mi bémol majeur,
Musique vocale
Opéra 1814 : Fidelio, composé en 1805
Musique sacrée 1801 : Le Christ au Mont des Oliviers, oratorio,
1807 : Messe en ut majeur,
1827 : Missa solemnis en ré majeur, composé en 1818
Cantate1790 : Cantate funèbre sur la mort de l’empereur , pour solistes, chœur et orchestre WoO87
1790 : Cantate sur l'accession de l'empereur , pour solistes, chœur et orchestre WoO88
1814 : Der glorreiche Augenblick, cantate pour solistes, chœur et orchestre,
1815 : Meeresstille und glückliche Fahrt, cantate pour chœur et orchestre,
1822 : Opferlied ("Die Flamme lodert"), pour soprano, chœur et orchestre,
Mélodies'1796 : Adélaïde, cantate pour une voix,
1796 : Ah ! Perfido, scène et air pour soprano et orchestre sur un texte de Métastase
1803 : Six lieder sur des poèmes de Christian Fürchtegott Gellert,
1809 : Six lieder sur des poèmes de Goethe,
1810 : Trois lieder sur des poèmes de Goethe,
1813 : À l’espérance, lied,
1816 : À la Bien-aimée lointaine, cycle de six lieder,
Utilisation contemporaine
Aujourd’hui, son œuvre est reprise dans de nombreux films, génériques d’émissions radiodiffusées et publicités. On peut citer notamment :
1971 : dans Orange mécanique de Stanley Kubrick, Alex De Large écoute le second mouvement de symphonie ainsi que lOde à la joie ;
1985 : l’hymne de l’Union européenne est tiré de la Symphonie ;
La vie de Beethoven a aussi inspiré plusieurs films, entre autres :
1909 : Beethoven de Victorin Jasset avec Harry Baur ;
1936 : Un grand amour de Beethoven d'Abel Gance avec Harry Baur ;
1942 : Aimé des dieux de Karl Hartl avec René Deltgen ;
1949 : Eroïca de Walter Kolm-Veltée avec Ewald Balser dans le rôle de Beethoven ;
1994 : Ludwig van B. de Bernard Rose avec Gary Oldman dans le rôle de Beethoven ;
2005 : de Agnieszka Holland met en scène le compositeur joué par Ed Harris amoureux de son assistante, Anna Holtz, incarnée par Diane Kruger ;
2020 : Louis van Beethoven est un film biographique qui est venu en commémoration du anniversaire de la naissance de Beethoven.
Des enregistrements faits avec des instruments de l'époque de Beethoven
Malcolm Bilson, Tom Beghin, David Breitman, Ursula Dütschler, Zvi Meniker, Bart van Oort, Andrew Willis. Ludwig van Beethoven. The complete Piano Sonatas on Period Instruments András Schiff. Ludwig van Beethoven. Beethoven’s Broadwood Piano Robert Levin, John Eliot Gardiner. Ludwig van Beethoven. Piano Concertos. Walter (Paul McNulty)
Ronald Brautigam. Ludwig van Beethoven. Complete Works for Solo Piano. Walter, Stein, Graf (Paul McNulty)
Hommages
Astronomie
En astronomie, sont nommés en son honneur (1815) Beethoven, un astéroïde de la ceinture principale d'astéroïdes, et Beethoven, un cratère de la planète Mercure.
Filmographie
1909 : Beethoven de Victorin Jasset avec Harry Baur ;
1912 : La Gloire et la douleur de Ludwig Van Beethoven de Georges André Lacroix avec Ewald Balser ;
1918 : Martyr of His Heart d'Emil Justitz avec Fritz Kortner ;
1926 : Franz Schuberts letzte Liebe d’Alfred Deutsch-German avec Theodor Weiser ;
1927 :
La chasse sauvage de Lützow. Le destin héroïque de Theodor Körner et son dernier amour de Richard Oswald avec Albert Steinrück,
Beethoven () de Hans Otto avec Fritz Kortner ;
1936 : Un grand amour de Beethoven d'Abel Gance avec Harry Baur ;
1940 : Sérénade de Jean Boyer avec Auguste Boverio ;
1941 : The Great Awakening de Reinhold Schünzel avec Alan Curtis ;
1942 :
Rossini de Mario Bonnard avec Memo Benassi,
Aimé des dieux de Karl Hartl avec René Deltgen ;
1943 : Heavenly Music de Josef Berne avec Steven Geray ;
1948 : The Mozart Story de Karl Hartl et Frank Wisbar avec René Deltgen ;
1949 : Eroïca de Walter Kolm-Veltée avec Ewald Balser ;
1955 : Napoléon de Sacha Guitry avec Erich von Stroheim ;
1958 : La Maison des trois jeunes filles d'Ernst Marischka avec Ewald Balser ;
1962 : The Magnificent Rebel de Georg Tressler avec Carl Boehm ;
1969 : Ludwig van de Mauricio Kagel, Beethoven est mentionné ;
1976 : Beethoven – Days in a Life de Horst Seemann avec Donatas Banionis ;
1977 : I cuaderni di conversazione di Ludwig van Beethoven de Silverio Blasi avec Maurice Mariaud ;
1985 : Le Neveu de Beethoven de Paul Morrissey avec Wolfgang Reichmann ;
1989 : L'Excellente Aventure de Bill de Stephen Herek avec Clifford David ;
1991 :
Rossini ! de Mario Monicelli avec Vittorio Gassman,
Not Mozart : Letters, Riddles and Writs de Jeremy Newson avec Tony Rohr ;
1992 : Beethoven Lives Upstairs de David Devine avec Neil Munro ;
1994 : Ludwig van B. de Bernard Rose avec Gary Oldman ;
2003 : Eroica de Simon Cellan Jones avec Ian Hart ;
2005 : d'Agnieszka Holland met en scène le compositeur joué par Ed Harris amoureux de son assistante, Anna Holtz, incarnée par Diane Kruger.
2020 : Louis van Beethoven de Niki Stein avec Colin Pütz (enfant), Anselm Bresgott (jeune) et Tobias Moretti (adutle).
Anecdotes
Le , un manuscrit original comportant de la Grande Fugue (une version pour piano à quatre mains du final du Quatuor à cordes ) a été vendu à Londres par la maison Sotheby's pour d’euros. Le manuscrit avait été retrouvé dans les caves du Séminaire théologique Palmer à Philadelphie en .
Expositions
2017 : à la Philharmonie de Paris, commissariat Marie-Pauline Martin et Colin Lemoine.
2018 : , centre Beethoven de l'université d'État de San José.
Publications
En 1833, un prétendu Traité d’harmonie et de composition de Beethoven a été publé dans une traduction française par François-Joseph Fétis. En fait, Beethoven n'a jamais voulu rédiger de traité d'harmonie et de composition. Voici l'histoire de l'ouvrage que François-Joseph Fétis a traduit:
L’archiduc Rodolphe, frère cadet de l'empereur d'Autriche, décida de prendre des cours de composition avec Beethoven. Celui-ci « ne pouvait pas refuser ce souhait à une personnalité aussi haut placée, bien qu’il ait eu peu envie de donner des cours de composition à qui que ce soit et n’avait pas d’expérience en la matière. »
Ce matériel constituait la base théorique. Pour la pratique, Beethoven utilisa la méthode de l’enseignement concret : Il fit transcrire et arranger à son élève les chefs-d’œuvre les plus divers. Comme Rodolphe de Habsbourg collectionnait les partitions, il avait beaucoup de musique à disposition.
« En 1832, ce « cours » fut publié par le chef d’orchestre Ignaz Seyfried sous le titre « Ludwig van Beethoven’s Studien im Generalbasse, Contrapuncte und in der Compositions-Lehre ». Seyfried donna ainsi la fausse impression que Beethoven avait lui-même rédigé un traité de composition. »
Notes et références
Notes
Références
Voir aussi
Bibliographie
Erik Orsenna La passion de la Fraternité : Beethoven Stock/Fayard, 2021
François Buhler, Ludwig van Beethoven in Quatre Grands Compositeurs bipolaires, Art et santé mentale, t. 2, Publibook, Paris, 7 novembre 2019, p. 51-70, .
;
;
;
;
Benedetta Saglietti (trad. R. Temperini), “Reecritures perpetuelles du masque sur le vif de Beethoven”. In: Ludwig van. Le Mythe Beethoven, catalogue de l’exposition, Paris, Gallimard-Cité de la musique-Philharmonie de Paris, 2016, pp. 38-45
Beethoven: Die Seyfried Papiere. Facsimilé et transcription de manuscrit autographe de Biographische Notitzen et Charakterzüge & Anekdoten'' avec exposé. BoD, Norderstedt, 2019. .
Articles connexes
Musique classique
Liste des œuvres de Ludwig van Beethoven
Liens externes
Association Beethoven France
Beethoven Ludwig van sur Musicologie
Notices
Compositeur allemand de la période classique
Compositeur allemand d'opéra
Compositeur allemand de musique sacrée
Compositeur allemand d'oratorio
Compositeur allemand de symphonie
Personnalité sourde allemande
Musicien sourd
Éponyme d'un objet céleste
Naissance en décembre 1770
Naissance à Bonn
Naissance dans l'électorat de Cologne
Décès en mars 1827
Décès à 56 ans
Décès à Vienne (Autriche)
Décès dans l'empire d'Autriche
Personnalité inhumée au cimetière central de Vienne (Autriche) |
Sport1 (eigene Schreibweise: sport1, bis 18. Juli 2013: SPORT1) ist ein deutscher Fernsehsender und Internetportal der Sport1 Medien AG. Es entstand am 11. April 2010 mit dem Zusammenschluss aus dem Deutschen Sportfernsehen (DSF) und sport1.de.
Sport1 sendet ganztägig ohne Unterbrechung Sport, Dokumentationen, Teleshopping, nachts e-Sport, Erotiksendungen und Call-in-Gewinnspiele. Sitz des Senders ist Ismaning bei München.
Geschichte
Das DSF entstand am 1. Januar 1993 aus dem Sender Tele 5, der wiederum am 11. Januar 1988 aus dem Musikvideo-Kanal musicbox gebildet worden war. 1999 hatte DSF mit dem Gesellschafter Taurus TV GmbH (100 %), einer Tochtergesellschaft der KirchMedia GmbH & Co. KG, eine Reichweite von 28,9 Millionen Haushalten in Deutschland und einen Marktanteil von 1,9 Prozent. Der Brutto-Werbeumsatz betrug 1999 rund 351 Millionen DM.
Im Februar 2005 wurden alle Anteile, die von der KarstadtQuelle AG und dem Schweizer Sportinvestor Hans-Dieter Cleven gehalten wurden, von der EM.TV AG (2007 umbenannt in EM.Sport Media AG, im April 2009 in Constantin Medien AG) aus Ismaning übernommen, die seitdem Alleineigentümerin ist. Geschäftsführer ist Olaf G. Schröder.
Die medienrechtliche Genehmigung für das Deutsche Sportfernsehen wurde am 22. März 2007 um weitere acht Jahre durch einen Beschluss des Medienrates der Bayerischen Landesanstalt für neue Medien verlängert.
Das Deutsche Sportfernsehen wurde zum 11. April 2010 im Rahmen einer konzeptionellen Überarbeitung in Sport1 – Das Sport Fernsehen (mit Leerzeichen im Kompositum; Eigenschreibung SPORT1 – DAS SPORT FERNSEHEN) umbenannt und mit dem Online-Portal sport1.de fusioniert. Zu diesem Zeitpunkt wurden neue Sendungen ins Programm integriert und der Beginn der Ausstrahlung der umstrittenen Erotik-Quiz-Formate wurde von 23:00 Uhr auf 00:00 Uhr verschoben. Dennoch blieb der Sportanteil unter 50 Prozent.
Sport1 gibt es seit September 2010 zusätzlich als Simulcast-Variante in HD. Dieser Sender ist in Deutschland auf den IPTV-Angeboten T-Home Entertain und Vodafone TV, über die Plattform Astra HD+, im Portfolio von Vodafone Kabel Deutschland, Unitymedia und in einem kostenpflichtigen Paket auch bei KabelBW zu empfangen. Nach anfänglichen Schwierigkeiten war es Sport1 erst seit dem 24. August 2011 möglich, Material in nativem HD zu senden. Dabei werden neben hochauflösend vorliegenden Sportübertragungen auch Sendungen wie Bundesliga aktuell oder Die PS-Profis in HD ausgestrahlt. Sport1 HD wird dabei über Satellit in 1920 × 1080 Pixel gesendet.
Ende 2012 wurde bekannt, dass Sport 1 unter zunehmenden Einbußen bei der Zuschauerquote leidet. Dies wurde auch auf den geringen Sportanteil im Programm zurückgeführt, der unter 50 Prozent lag.
Nachdem bereits im April 2013 mit der René Schwuchow Show, einer Sex-Talkshow mit Pornodarstellerinnen, eine weitere Sendung abseits des Sports eingeführt worden war, wurde zusammen mit einem neuen Logo im Juli 2013 mit Fantausch auch eine Doku-Soap aufgenommen, womit die Rückkehr zu Formaten, die lediglich einen entfernten Bezug zum Sport haben, ausgeweitet wurde. An den bestehenden Sendeformaten wurden bis dato jedoch keine Änderungen vorgenommen, dies sollte 2014 mit einer Erhöhung des Sportanteils auf 50 Prozent geschehen. Zudem startete ebenfalls am 19. Juli 2013 das Sportradio sport1.FM, welches auch das neu eingeführte Logo verwendet.
Für die Spielzeiten von 2015 bis 2018 sicherte sich die Sport 1 GmbH die Rechte für die UEFA Europa League, die zuvor auf Kabel1 übertragen worden war. Pro Spielrunde wird ein Spiel ab 21:00 Uhr live übertragen und von den nicht gezeigten Spielen des vorangegangenen Sendetermins um 19:00 Uhr live berichtet und analysiert. Den größten Quotenerfolg gab es beim Europa-League-Spiel zwischen Dortmund und Liverpool im Jahr 2016, hierbei schauten 19,1 % (Marktanteil) zu.
Für den FIFA-Konföderationen-Pokal 2017 erwarb man von der ARD und dem ZDF die Rechte für die Übertragung dreier Vorrunden-Spiele.
Sendungen
Zum Sendestart am 1. Januar 1993 strahlte das DSF anfangs eine Vielzahl von Sendungen ohne jeglichen sportlichen Bezug aus, insbesondere auch Quiz- und Erotikformate. So wurden z. B. werktäglich die zuvor bei Tele 5 ausgestrahlte Spielshow Hopp oder Top, um 13:00 Uhr das einstündige Format Telebörse und an den Wochenenden Unterhaltungsshows wie Bitte lächeln, Koffer Hoffer und Sonntags-Streiche ausgestrahlt. Während von Bitte lächeln neue Folgen produziert wurden, zeigte das DSF von den anderen Sendungen nur alte Ausgaben. Ebenfalls im Wochenendprogramm wurde die Dokumentarfilmreihe Wildlife gesendet. Täglich ausgestrahlt wurde die Nachrichtensendung 5 vor, welche sich nicht nur auf sportliche Inhalte konzentrierte, sondern eine klassische Nachrichtensendung mit Nachrichten und Wetter war. Die Sendung wurde bis zu fünfmal am Tag zwischen 11:55 Uhr und 23:00 Uhr gesendet. Im Abendprogramm wurde um 20:00 Uhr die werktägliche Talkshow Offensiv mit einer breiten Themenpalette zum Thema Sport ausgestrahlt. Mittags war nach den Nachrichten um 12:00 Uhr das Magazin Alles o.k. zu finden. Hier gab es Tipps zu den Themen Reise, Mode und Schönheit. Zudem war im Abendprogramm einmal wöchentlich gegen 23:00 Uhr das Format Lifestyle – Mode, Scheinheit, Prominente im Programm des Sportsenders. Abgerundet wurde das Programm in der Anfangszeit auch mit Spielfilmen wie zum Beispiel Le Mans und Als Amerika nach Olympia kam, welche jedoch thematisch dem Sport nahestanden.
Vom Frühjahr bis zum Sommer 1993 wurden die Sendungen ohne sportlichen Bezug nach und nach aus dem Programm genommen oder auf unpopuläre Sendeplätze verschoben. Der Grund, weshalb das DSF diese Sendungen aus dem Programm nahm, waren nicht die Quoten, sondern vielmehr die mangelnde Kompatibilität dieser Programminhalte mit einem Sportprogramm. Die Telebörse blieb noch bis zum Jahresende 1993 beim DSF im Programm, die Dokumentarreihe Wildlife war sogar noch 1995 auf Sendung. Jedoch wurden auch in der Folgezeit weiterhin Quiz- und Erotikformate gesendet. Die einzige Sendung ohne jeglichen sportlichen Bezug, welche bereits beim Vorgängerprogramm Tele 5 zu sehen war und seitdem durchgängig bei DSF und Sport 1 ausgestrahlt wird, ist das Magazin von behinderten Menschen für behinderte Menschen: Normal.
Kritik
Kritiker bemängeln, dass Call-in-Shows, sportfremde Doku-Soaps wie Yukon Gold und Storage Wars, Werbung und die Sexy Sport Clips den Großteil der Sendezeit in Anspruch nähmen. Der Sender könne seinem Anspruch als Sportfernsehen so schwer gerecht werden. Der Sender verweist hingegen auf die Möglichkeit, dadurch die immer teurer werdenden Sportrechte zu finanzieren, obwohl Hauptkonkurrent Eurosport ohne diese Formate auskommt. Auch die ausgestrahlten Magazine haben oftmals wenig oder gar keinen Bezug zum Sport. Um diese Entwicklung zu stoppen, wurde der Anteil von Live-Sport im Programm 2007 erhöht. In der Folge wurden jedoch wieder vermehrt sportferne Sendungen aufgenommen. Tage ohne eine einzige Sportsendung kommen durchaus vor.
Die Pokersendungen werden von der bayerischen Landeszentrale für neue Medien kritisch hinsichtlich des Jugendschutzes beobachtet, da diese eine Anreizwirkung für Glücksspiele hätten. Auch wurden in der Vergangenheit von der Aufsichtsbehörde die Erotik- sowie die Call-in-Sendungen beanstandet.
Am 1. Oktober 2010 sorgte bei zahlreichen TV-Zuschauern die digital-terrestrische Abschaltung von Sport1 für den Großraum Berlin für Unmut, da sie unangekündigt erfolgte und die Zuschauer so überraschend die Live-Übertragung eines Zweitligafußballspiels von Hertha BSC nicht per DVB-T sehen konnten. Der Sender ist auch in anderen Bundesländern wie z. B. Nordrhein-Westfalen nicht über DVB-T empfangbar. In einer Ausschreibung der Niedersächsischen Landesmedienanstalt setzte sich Sport1 bei der Nachfolge von Anixe SD auf dem Privat-4-Mux in der Region Hannover-Braunschweig gegen sixx durch und wird seit Anfang Oktober 2015 erstmals seit über fünf Jahren wieder über das Antennenfernsehen verbreitet.
Fehler in der Berichterstattung werden trotz Hinweisen nicht korrigiert. Das betraf beispielsweise den Beitrag „Vor 53 Jahren: Als die Bayern erstmals Meister wurden“, dessen falsche Aussage im Juni 2022 von Udo Muras wiederholt wurde.
Aktuelle und ehemalige Moderatoren und Kommentatoren
Experten
Basketball: Ademola Okulaja, Stephan Baeck, Pascal Roller
Beachvolleyball: Jörg Ahmann
Darts: Sebastian Schwele, Robert Marijanović
Eishockey: Rick Goldmann
Fußball: Mario Basler, Stefan Effenberg, Peter Neururer, Olaf Thon, Alfred Draxler
Handball: Stefan Kretzschmar, Bob Hanning, Daniel Stephan
Motorsport: Armin Schwarz
Tennis: Carl-Uwe Steeb
sport1.de
sport1.de ist ein Sport- und Boulevardportal in Deutschland. Neben Berichten und Nachrichten präsentiert es Livestreams, Videos, Kolumnen, Umfragen und die Programmübersicht von Sport1. Der Live-Ticker wird auch von anderen Internetseiten übernommen.
Mitte März 2010 startete die Webserie Jabhook, die das Leben zweier fiktiver Boxpromoter namens Highroller und Tank behandelt. Die Hauptrollen spielen die Schauspieler Daniel Wiemer und Raphael Rubino. Geschrieben und inszeniert wurde die Serie von Christopher Becker und Daniel Rakete Siegel.
Seit der Fußball-Bundesliga 2010/11 kann man als virtueller Bundesliga-Manager Spieler kaufen und sich so seine Startelf aufstellen. Die Spieler werden anhand ihrer Leistung bewertet, womit der Manager Punkte sammelt. Das Bewertungssystem beeinflusst auch den Marktwert der Spieler. Die Teilnahme ist kostenlos, doch durch eine Gebühr werden erweiterte Möglichkeiten freigeschaltet (u. a. mehr Geld für Transfers). Der Spieler mit den meisten Punkten am Saisonende hat gewonnen, dazu kann man an freien Gruppen teilnehmen, oder eine Gruppe für sich und seine Freunde erstellen.
In Kooperation mit der Wrestling-Organisation TNA bietet Sport1 zusätzlich zur Ausstrahlung der TV-Show Impact Wrestling auf der Webseite ein Video-On-Demand-Angebot mit Highlights und Live-Events. Die drei Großveranstaltungen „TNA Lockdown“, „TNA Slammiversary“ und „TNA Bound for Glory“ werden dort 2013 als Live-Streams zur Verfügung stehen.
Mobile
Sport1 bietet mehrere Handyapplikationen an, in denen man Ergebnisse verschiedener Sportereignisse auf einen Blick hat und einen Toralarm aktivieren kann.
Sport1+ (HD)
Sport1+ ist ein Pay-TV-Sender der Sport1 Medien AG. Er ist der Schwestersender von Sport1 und in Deutschland, Österreich und der Schweiz zu empfangen. Der Sender ist am 4. Oktober 2010 sowohl in einer SD- als auch in einer HD-Variante gestartet. Gezeigt werden unter anderem 85 zusätzliche Spiele der Handball-Bundesliga, mehr Fußballspiele live (Ligue 1, Jupiler Pro League, Sky Bet Championship, Copa Libertadores, Copa Sudamericana), die Basketball-Bundesliga live, Tennis der ATP-Tour (Erste Bank Open) und der WTA-Tour (WTA Cincinnati), Motorsport (u. a. FIM-Speedway, die Rennen des ADAC Masters Weekend ohne Werbeunterbrechungen, die Rennen des Porsche Supercup) und die Eishockey-Weltmeisterschaft. Die MLB und die NHL, für die Sport1 US über das Jahr 2018 hinaus Rechte erworben hatte, werden seit dem 24. Januar 2019 bei Sport1+ gezeigt. Das Sportangebot soll noch erweitert werden und alle Sport1-Rechte optimal ausnutzen (z. B. wenn Sport1 Sportübertragungen nicht komplett zeigen kann).
eSports1
Der Pay-TV-Sender eSports1 ging am 24. Januar 2019 um 20 Uhr als laut eigener Aussage der erste 24/7-E-Sport-Sender on Air. Der Pay-TV-Kanal wird aktuell über die Plattformen von Vodafone Deutschland, sky, HD+, Deutsche Telekom, Unitymedia, 1&1, Magenta Telekom, A1 Telekom, UPC Schweiz und Zattoo verbreitet. Zudem sind die Inhalte von eSports1 auch auf einer eigenen eSports-App verfügbar. Siehe auch GIGA TV von 2006–2009.
Ehemalige Pay-TV-Versionen
Sport1 US (HD)
Sport1 US war ein Pay-TV-Sender der Constantin Medien AG. Er war der Schwestersender von Sport1 und Sport1+. Der Sendestart war am 1. August 2013. Gezeigt wurden neben NFL, NBA, NHL und MLB auch NCAA College Football und College Basketball sowie die IndyCar Series. Die HD-Version wurde zum Sendestart exklusiv via Sky verbreitet, war inzwischen aber auch über andere Anbieter zu empfangen. Der Sender wurde am 24. Januar 2019 durch eSports1 (HD und SD) ersetzt.
Von 1997 bis 1999 gab es drei Ableger des Senders: DSF ACTION, DSF GOLF und DSF PLUS. Diese konnten über das Pay-TV-Paket von DF1 gesehen werden.
DSF ACTION befasste sich mit der Welt des Wrestlings
DSF GOLF befasste sich mit der Sportart Golf
DSF PLUS befasste sich mit populären Sportarten wie Motorsport inklusive Formel 1, internationalem Fußball, Tennis, Boxen, Radsport, Eishockey, American Football und vielem mehr.
Senderlogos
Weblinks
Offizielle Website von sport1
DWDL.de – Kai Blasberg schreibt: Mein DSF: Die Geschichte einer großen Liebe – Teil 1 Teil 2 Teil 3
DWDL.de – Aus DSF wird Sport1: Der Relaunch des Sportsenders
Constantin Medien-Gruppe startet im Rahmen der Multimedia-Strategie neuen Pay-TV-Sender SPORT1+
Einzelnachweise
Fernsehsender (Bayern)
Sportjournalismus (Deutschland)
Sportfernsehsender
Unternehmen (Ismaning)
Gegründet 1993
Deutschsprachiger Fernsehsender
Medien und Fußball
Medienunternehmen (Landkreis München) |
Thimphu (/ tɪmˈpuː /; dzongkha: ཐིམ་ཕུ [tʰim˥.pʰu˥]; prej napisano kot Thimbu ali Thimpu) je glavno in največje mesto Kraljevine Butan. Leži v zahodnem osrednjem delu Butana, okoliška dolina pa je eno od dzongkhag - okrožje (okraj Thimphu| Thimphu]]. Staro glavno mesto Punakha so leta 1955 zamenjali s Thimphujem, leta 1961 pa ga je njegovo veličanstvo 3. Druk Gyalpo Džigme Dordži Vangčuk (Jigme Dorji Wangchuck) razglasil za prestolnico Kraljevine Butan.
Mesto se razteza v smeri sever-jug na zahodnem bregu doline, ki jo oblikuje reka Raidāk, ki je v Butanu znana kot Wang Čhu ali Thimphu Čhu. Thimphu je četrta najvišja prestolnica na svetu po nadmorski višini in se razteza med 2248 do 2648 metri. Nenavadno za glavno mesto, Thimphu nima svojega letališča, ampak se zanaša na letališče v Paru, ki je s cesto povezan približno 54 kilometrov stran.
Thimphu, kot politično in gospodarsko središče Butana, ima prevladujočo kmetijsko in živinorejsko bazo, kar prispeva 45 % BNP države. Turizem, čeprav prispeva k gospodarstvu, je strogo urejen in ohranja ravnotežje med tradicionalnim, razvojem in modernizacijo. Thimphu ima večino pomembnih političnih zgradb v Butanu, vključno z državnim zborom novo ustanovljene parlamentarne demokracije in palačo Dečenčoling, uradno rezidenco kralja, ki je severno od mesta. Thimphu usklajuje Thimphujev strukturni načrt, urbanistični razvojni načrt, ki je nastal leta 1998 z namenom varovanja krhke ekologije doline. Ta razvoj poteka s finančno pomočjo Svetovne banke in Azijske razvojne banke.
Kultura Butana se v Thimphuju v celoti odraža v literaturi, veroizpovedi, običajih in nacionalnih oblačilih, pri meniških praksah samostanov, glasbi in plesu ter v medijih. Tšeču je pomemben festival, ko se na dvoriščih Tašičho dzonga odvijajo plesi za maske, popularno znani kot ples Čam. Gre za štiridnevni festival, ki poteka vsako leto v septembru ali oktobru, na datume, ki ustrezajo butanskemu koledarju.
Zgodovina
Pred letom 1960 je Thimphu predstavljal gručo hiš v dolini z zaselki Motitang, Čangangka, Čanglimitang, Langčupaka in Taba, od katerih večina danes sestavlja mestno območje. Leta 1885 se je na območju sedanjega mesta (sedaj športno igrišče Čanglimitang) odvila bitka, ki jo je zmagal Ugjen Vangčuk, prvi kralj Butana, po kateri je kontroliral celotno državo. Moderni stadion Čanglimitang je bil zgrajen na istem mestu leta 1974.
Pod rodbino Vangčuk je v državi vladal mir in počasen napredek v okviru zaporednih reformističnih vladarjev. Tretji kralj, Džigme Dordži Vangčuk, je reformiral stari psevdo-fevdalni sistem z ukinitvijo tlačanstva, izvedel prerazporeditev zemlje in davčno reformo. Prav tako je uvedel številne izvršilne, zakonodajne in pravosodne reforme v okviru katerih je bila leta 1952 sprejeta odločitev, da se premakne glavno mesto iz starodavne prestolnice Punakha v Thimphu. Četrti kralj Džigme Singje Vangčuk je z reformami nadaljeval in leta 1961 je Thimphu uradno postal glavno mesto Butana.
Geografija
Thimphu leži v omejeni dolini reke Raidāk, ki je znana tudi kot reka Thimphu (Thimpu Čhu). Medtem ko so okoliški hribi v višinskem razponu od 2000 do 3800 metrov, ima samo mesto višinski razpon med 2248 in 2648 metri (toplo zmerno podnebje med 2000 do 3000 metri in hladno zmerno območje med 3000 in 3800 metri). Prav ti dve različici nadmorske višine in podnebja določata bivalna območja in tipologijo vegetacije v dolini. Dolina je redko gozdnata in se razprostira na severu in zahodu. Na južnem koncu mesta most Lungten Zampa povezuje vzhodni in zahodni breg reke Wang Čhu, ki teče skozi središče mesta.
Reka Raidāk izvira v snežnih poljih na nadmorski višini približno 7000 metrov. Ima veliko pritokov, ki tečejo izpod himalajskih vrhov, ki v veliki meri narekujejo topografijo doline Thimphu. Tako nastala dolina je omejena s strmim vzhodnim grebenom, ki se dviga od struge reke in dolinskega sloja s postopno nagnjeno topografijo, ki sega od Dečenčolinga in Simtokhe, na zahodnih bregovih Raidaka. Severno-južna orientacija hribovja doline pomeni, da so izpostavljeni vlažnim monsunskim vetrom, ki zajamejo Nizko Himalajo in njene spodnje doline. Vendar pa imajo vetrovne in zavetne strani hribovja različne vzorce vegetacije, ki so odvisni od različnih pojavov padavin na obeh straneh. Dolina Thimphu, ki leži na zavetni strani gore, je sorazmerno suha in vsebuje drugačno vegetacijo v primerjavi z vetrovno stranjo. Zato se temu pojavu pripisujejo iglavci v dolini. Punakha, stara prestolnica Butana, je na vetrni strani, zato v topografiji prevladujejo široka listnata drevesa.
Mesto doživlja subtropsko visokogorsko podnebje, ki je pod vplivom jugozahodnega monsuna toplega, zmernega podnebja (Cwb). Jugozahodne monsunske padavine se pojavijo sredi junija do septembra. Strela in grmenje sta pogosta pred padavinami v regiji s kumulonimbusnimi oblaki in lahkimi nalivi, ki prevladujejo nad vremenom. Zaradi neprekinjenega deževja se po nekaj dneh pojavijo plazovi in zapore cest. Potoki in reke narastejo in nosijo ogromne količine odpadkov iz gozdov. Globoke lokve, gosto blato in zemeljski plazovi ob cestah so ovire za promet. Hladni vetrovi, nizke temperature ponoči in zmerne temperature čez dan, oblačnost, lahke nevihte in snežne padavine na tem območju označujejo zimsko vreme. Megla povzroča slabo vidljivost, kar ogroža promet vozil v mestu. Ko se približuje pomlad, pokrajino zaznamujejo nasilni vetrovi in razmeroma suho in jasno nebo.
Thimphu doživlja mokro sezono, ki traja od maja do septembra in suho sezono, ki zajema preostanek leta. Padavine v dolini se gibljejo med 500 in 1000 milimetri na leto, večino pa jih prejme v času monsunske mokre sezone. Povprečna temperatura zabeležena pozimi, se giblje med 5–15 ° C, poleti pa med 15–30 ° C. Najhladnejša povprečna nižja temperatura v januarju je -2,6 ° C, povprečna najvišja temperatura, zabeležena v avgustu, pa je 25 ° C.
Demografija
Po popisu prebivalstva 31. maja 2005 je bilo v mestu 79.185 prebivalcev z gostoto 3029 na kvadratni kilometer, v celotnem okrožju pa 92.929 na površini 1843 kvadratnih kilometrov; ustrezna številka, predvidena za leto 2010 za okrožje, je bila 104.200 . Leta 2011 je bilo prebivalcev mesta približno 91.000.
Uprava
Okrožja
Čangangkha
Čangangkha je zahodno osrednje okrožje, ki leži med centrom Čubaču in Motithangom na zahodu. Vsebuje Čangangkha Lhakhang. Tempelj Čangangkha je eden najstarejših templjev v dolini Thimphu, ki ga je ustanovil Phajo Drugom Zhigpo, ustanovitelj sekte Drukpa (sekta Rdečih kap) v Butanu in ga je v 13. stoletju razširil njegov sin Ndžima. V templju je kip Avalokiteśvara Tisočroki, kot tudi zelo velika molitvena kolesa in nenavadno veliki sveti spisi. Tempelj je bil obnovljen v letih 1998-99. Tudi tovarna kadila po imenu Poe Nado, je v Čangangkhi.
Čangzamthok
Čangzamthok je okrožje južno od glavnega središča, ki ga na zahodu meji na območje bolnišnice, Gongphel Lam in reke Wang Čhu na vzhodu.
Čubaču
Čubaču je osrednje okrožje. Na severu ga omejuje reka Čubaču, na vzhodu reka Wang Čhu, na zahodu pa Čangangkha in Motithang. Na zahodnem bregu Wang Čhu je ob koncu tedna tržnica. Na zahodu leži cesta Norzin Lam, ki ločuje Čubaču od Motithanga. Na tej cesti je Butanski tekstilni muzej in Narodna knjižnica Butana. Osrednja cesta okrožja se imenuje Yanden Lam. Vzhodna cesta okrožja je Čogjal Lam, ki teče proti severozahodu in jugovzhodu ob bregovih reke Wang Čhu.
Hospital Area
Območje bolnišnice je osrednje okrožje Thimphuja. Je južno od Spominskega čortena in vsebuje osrednje krožišče, bolnišnico JDWR in državno centralo policije Kraljevine Butan. Cesta Gongphel Lam jo ločuje od okrožja Čangzamthok.
Jungšina
Jungšina je severno okrožje. Vsebuje Wangduetse gompo.
Kavangdžangsa
Kavangdžangsa (ali Kawajangsa) je zahodno okrožje, severno od Motithanga in severno od reke Čubaču. Inštitut za tradicionalno medicino, Inštitut za Zorig Chusum, Narodna knjižnica Butana, Muzej narodne dediščine in telekomunikacijski uradi Butana so v Kavadžangsiju. Svetovni sklad za naravo (WWF) ima tukaj svoj butanski sedež; odgovoren je bil za spodbujanje ohranjanja tigrov v Butanu.
Langjupakha
Langjupakha je severovzhodno okrožje Thimphuja. Je na vzhodnem bregu reke Wang Čhu in vključuje dvorano Royal Bankette, stavbo SAARC in Državni zbor ter Center za študije Butana.
Zgradba SAARCC v Thimphuju je bila prvotno zgrajena za konferenco SAARC (Jugovzhodna Azija za regionalno sodelovanje) v začetku 1990-ih. Stoji čez reko Wang Čhu nasproti Tašičho dzonga. Ta elegantna zgradba je zgrajena v fuziji butanske in moderne arhitekture z visokotehnološkimi objekti. Trenutno sta v njej ministrstvo za načrtovanje in zunanje zadeve. Državni zbor, ki se je v Tašičho dzongu sestajal do leta 1993, je zdaj v tej stavbi, v bogato opremljeni dvorani na koncu dveh dolgo urejenih hodnikov. Državni zbor se tu sestane dvakrat letno. V bližini je tudi banketna dvorana.
Motithang
Motithang je severozahodno okrožje Thimphuja. Reka Čubaču deli okrožje od Kavadžangsa naprej proti severu, Čubaču pa na vzhodu.
Ime pomeni 'travnik biserov', območje, ki se je kot stanovanjsko območje razvilo šele v 1980-ih, po začetni ustanovitvi hotela Motithang leta 1974, ob kronanju Džigme Singje Vangčuka. Hotel je bil takrat sredi gozda, ločen od mesta s kmetijskimi zemljišči, danes pa je to območje pozidano s hišami in vrtovi.
Poleg hotela Motithang je v okrožju več pomembnih državnih gostišč, kot so Kungačoling in Lhundupling, apartmaji Rapten in Amankora Thimphu. Vsebuje tudi Nacionalno komisijo za kulturne zadeve, Unicefovo postajo in več trgovin z živili, vključno s supermarketom Lhatshog. Šole so višja srednja šola Motithang in šola Džigme Namgyal. Druge stavbe v Mottithangu so tabor za kraljeve telesne stražarje in Mladinski center.
V okrožju je tudi zatočišče za divje živali rezervat Motithang Takin.
Sangyegang
Sangyegang je zahodno okrožje, severno od reke Čubaču, vendar južno od Zilukhe. Vsebuje telekomunikacijski stolp Sangyegang in igrišče za golf na vzhodu, ki se razteza proti severu v delu mesta Zilukha.
Yangčenphug
Yangčenphug je vzhodno okrožje čez reko Wang Čhu iz središča mesta in vsebuje srednjo šolo Lungten Zampa in srednjo šolo Yangčenphug. Glavna cesta je Dečen Lam, ki sledi črti reke in povezuje okrožje z Zamazijo na jugu.
Zamazingka
Zamazingka je vzhodno okrožje reko Wang Čhu iz središča mesta. Glavna cesta je Dečen Lam, ki sledi črti reke in povezuje okrožje z Yangčenphugom na severu in na koncu pripelje do Para na jug.
Zilukha
Zilukha je severno okrožje med Jungšino na severu in Sangyegangom na jugu. Vsebuje samostan Drubthob gompa / Zilukha, ki je nekoč pripadal Drubthobu Thang Thong Gyalpu, pogosto imenovanem 'kralj odprtega polja'. V začetku 15. stoletja je s svojimi mnogimi talenti popularno postal Leonardo da Vinci iz Visoke Himalaje. Kraj ima tudi čudovit razgled na veličasten Tašičho dzong ('trdnjava slavne religije') in vladna poslopja v bližini. Igrišče za golf zajema večino okrožja ob spodnjem vzhodnem delu.
Mestni načrt
Thimphu je bil leta 1952 izbran za prestolnico Butana, vendar do leta 1961 ni bil uradno ustanovljen kot glavno mesto. Takrat je bil zaselek nekaj hiš, zgrajenih okrog Tašičho dzonga. Mesto se je skozi leta počasi širilo ob bregovih reke in na višjih predelih. Spodnje ravnine ob reki so prav tako pozidane. Šele po odprtju države za tuje obiskovalce je hitro raslo. Thimphu je zdaj glavno mesto z vsemi državljanskimi dobrinami, kot so dobro načrtovane široke ceste s prometno policijo, ki nadzoruje promet, bankami, hoteli in restavracijami, ustanovami umetnosti, kulture, medijev, športa ter tudi tradicionalnimi dzongi, samostani in čorteni. Zato so se razcvetele vrednosti nepremičnin v mestu Thimphu.
Stanovanjska površina mesta predstavlja 38,3 % celotne površine. Na nerezidenčnih območjih 9,3 % mesta sestavljajo upravne stavbe, 4 % komercialnih ustanov, 10,1 % jih zavzemajo zdravstvene, izobraževalne ali institucionalne strukture, 2 % industrijski obrati in 3,8 % varščina. Preostalih 32,5 % mesta predstavlja razpršeni odprti prostori s praznimi zemljišči, ki jih je treba ohraniti pri vsakem prihodnjem načrtovanju in širjenju.
Thimphujev strukturni načrt je sodoben urbanistični načrt za mesto, ki so ga začeli razvijati leta 1998, da bi zaščitili krhko ekologijo doline, vključno z njenimi rekami in gozdovi. To načrtovanje je bilo potrebno zaradi rasti prometa in pritiska na javnozdravstveno infrastrukturo v središču mesta, omejitve za pokritost zemljišč in višine stavb. Načrt je odobril Svet ministrov leta 2003. Izvoljeni organ, občinska korporacija Thimphu, izvaja načrt, ki ga je pripravil ameriški arhitekt Christopher Charles Benninger. Ta načrt bo po zaključku ocenjen na več kot milijardo dolarjev. Sredstva za izvajanje načrta zagotavljajo Svetovna banka in Azijska razvojna banka. Obstaja nekaj spornih področij med lastniki zemljišč in zainteresiranimi stranmi, kar je povzročilo, da sta Svetovna banka in Azijska razvojna banka zahtevali od Ministrstva za delo in človekove poravnave (MOWHS), da ta vprašanja rešuje s postopkom sporazuma, preden se sprostijo nadaljnja sredstva.
Jasni koncepti načrtovanja, ki so bili vzpostavljeni v okviru strukturnega načrta so: Tašičho dzong, Wang Čhu in potoki, Green Hills in njihova pokritost z gozdovi, samostani, templji, čorteni in molilne zastave, mestno jedro, mestne vasi in mestni koridor. Južni vhod mesta pri Simtokha dzong sidra meje mesta s severno in zahodno mejo doline Wang Čhu.
V skladu z aktualnim razvojnim načrtom za leto 2027 bo velik del mesta spremenjen v cone za pešce brez avtomobilov, polne arkadnih sprehajališč, trgov, dvorišč, kavarn in razstav, z avtomobilskim prometom, omejenim na robove mesta. Ob rekah se bodo razvijali parki in pešpoti, gradnja pa ne bo dovoljena na razdalji 30 metrov od reke ali potokov. Načrtovalci mesta so prav tako napovedali, da se bo strožje uveljavilo pravilo, da so zgradbe oblikovane tako, da odražajo tradicionalno butansko arhitekturo, ki je bila v preteklosti pogosto kršena. Mnoge gospodarske dejavnosti, ki potekajo v mestu, skupaj z vojaško in policijsko infrastrukturo, bi bile premaknjene. Pričakuje se, da se bo do tega časa prebivalstvo mesta povečalo na 162.000.
Širitev mesta
V zadnjih 50 letih, od svoje ustanovitve kot glavnega mesta Butana, je bil Thimphu priča širjenju, sprva počasnemu, nato pa hitremu po tem, ko se je država leta 1974 odprla za zunanji svet med kronanjem četrtega kralja, Džigme Singje Vangčuka, ko so bili prisotni mednarodni mediji in ki so zaznamovali prvi nastop Butana na svetovni sceni. Na splošno so naravni sistemi mesta pod tremi kategorijami in sicer naravni (gozd, pokrov grmičevja, reka in porečja), kmetijski (sadovnjaki, riževa polja, pašniki) in rekreacijski (javni odprti prostor, parki, stadion).
Širitev mesta je dobila strukturiran razvojni načrt za leto 2027. Stavbe bodo še naprej gradili, ohranili bodo starodavno butansko kulturo in arhitekturne sloge, vendar z izmerjeno in modulirano mešanico sodobnega razvoja, ki izpolnjuje zahteve nacionalnih in državljanskih uprav in vseh osnovnih državljanskih dobrin, kot so ceste, oskrba z vodo in kanalizacija, bolnišnice, šole, središča za medije in tako naprej. Spomeniki ali pomembne zgradbe so razpršene: Tašičho dzong, zgrajen kot trdnjava, ki je središče butanske uprave, pa tudi samostansko središče, Spominski čorten in Državni zbor novo oblikovane parlamentarne demokracije v okviru monarhije. Kraljeva palača, ki je severno od mesta, imenovana palača Dečenčoling, uradna rezidenca kralja, je impresivna zgradba, ki zagotavlja veličasten pogled na mesto.
Hitra širitev, ki sledi vzorcu priseljevanja s podeželja, je povzročila precejšnjo obnovo mestnega središča in širjenje primestnega razvoja drugje. Norzin Lam, nedavno nadgrajena glavna smer, je obdana s trgovinami, restavracijami, trgovinskimi arkadami in javnimi zgradbami.
V središču mesta je mešanica stanovanjskih blokov, majhnih družinskih hiš in družinskih trgovin. Po predpisih morajo biti vse zgradbe oblikovane v tradicionalnem slogu z budističnimi slikami in motivi. Živahna tržnica ob koncu tedna ob reki oskrbuje z mesom, zelenjavo in turističnimi predmeti. Večina mestne lahke industrije je južno od glavnega mostu. Thimphu ima vedno večje število komercialnih storitev in pisarn, ki zagotavljajo vedno večje lokalne potrebe.
Arhitektura
Tradicionalni arhitekturni spomeniki v Thimphuju, kot tudi v preostalem Butanu, so tipične butanske arhitekture samostanov, dzongov (najbolj izrazitih tipov trdnjav), čortenov, vhodnih vrat, lhakhangov, drugih svetih krajev in kraljevih palač, ki so najbolj značilne arhitekturne oblike Butana. Molitvene zastave, stene Mani in molilna kolesa predstavljajo ugodno okolje v mestnem aglomeratu Thimphuja. Najbolj znane arhitekturno elegantne, tradicionalne butanske stavbe v mestu so Tašičho dzong, Drubthob gompa (zdaj ženski samostan Zilluka), Tango gompa ali Čeri gompa, Spominski čorten, Dečen Phodrang in Čangangkha Lhakhang, vsi starinski spomeniki z bogato zgodovino.
Te so dodatno posvečene nedavnim dopolnitvam arhitekturne odličnosti stavb, združitvi tradicionalne in moderne arhitekture, ki je večinoma po letu 1962, potem ko je Thimphu postal prestolnica Butana in se je odprl za turizem v okviru petletnih razvojnih načrtov. Stavbe v tej kategoriji so Nacionalni inštitut Zorig Čusum, Narodna knjižnica, Državna skupščina cum SAARC Building, Nacionalni inštitut za tradicionalno medicino, Nacionalni tekstilni muzej, Studio za prostovoljne umetnike, Kraljeva akademija scenskih umetnosti, stolp Telecoma in še veliko več. Tudi stanovanjske stavbe v Thimphuju so spremenile svoje metode gradnje, ne da bi žrtvovale tradicionalne butanske modele, ki naj bi spominjali na švicarske gradove.
Tašičho dzong
Najpomembnejša znamenitost v Thimphuju je Tašičho dzong (pomeni: 'Trdnjava veličastne vere'), ki stoji na zahodnem bregu reke Wang Čhu. Imenitna bela struktura, kot jo vidimo zdaj, je bila skozi več stoletij obnovljena po požarih in potresih. Ko sta lama Phajo in šabdrung, ki sta leta 1641 kupila dzong, uvedla sekto Drukpa, šole Kargju, se je dzong preimenoval v Tašičho dzong. V tem času je bila uvedena praksa uporabe dzongov kot verskih centrov za lame in upravnih centrov za državljansko upravo. Poleg prestolnice in pisarn butanskega kralja kot upravne stavbe je v njej osrednji sekretariat, uradi ministrstev za notranje zadeve in finance. Državni zbor, ki je bil v dzongu, je zdaj v ločeni stavbi, imenovani zgradba SAARC.
Simtokha dzong
Simtokha dzong, znan kot Sangak Zabdhon Phodrang ('Palača globokega pomena tajnih mantr'), naj bi bil najstarejša preživela samostanska trdnjava, ki jo je leta 1629 ustanovil šabdrung Ngavang Namgjal, ki je združil Butan. V 17. stoletju je bila večkrat napadena, vendar je preživela in bila večkrat obnovljena. To je majhen dzong (samo 60 m v kvadrat z vrati na južni smeri), približno 5 km južno od Thimphuja. Sedaj je v njem eden vodilnih Dzongkha inštitutov za učenje jezikov in sicer Inštitut za študije jezika in kulture. Tu se učijo menihi in običajni ljudje. Študenti, ki so končali to šolo, so postali predvsem učitelji Dzongkha.
Samostan Dečen Phodrang
Samostan Dečen Phrodrang pomeni palača velike blaženosti. To je budistični samostan severno od Thimphuja. Samostan je bil prvotno mesto izvirnega Tašičho dzonga. Leta 1971 je bil preurejen v samostansko šolo s 450 študentskimi menihi, vpisanimi v osemletne tečaje. Ima 15 zaposlenih. Hrani številne pomembne zgodovinske butanske artefakte, vključno s slikami iz 12. stoletja, ki jih je spremljal UNESCO in pomemben kip Namgjala na zgornjem nadstropju. V kapelici v spodnjem nadstropju je osrednji Buda Sakjamuni.
Palača Dečenčoling
Palača Dečenčoling (བདེ་ཆེན་ཆོས་གླིང་, Wylie: bde chen chos gling) stoji na severnem koncu doline Thimphu na vzhodnem bregu Thimphu Čhu. Bila je rezidenca pokojne kraljice, popularno znane kot Gayum Phuntsho Choden Vangčuk. Kralj Džigme Singje Vangčuk se je rodil 11. novembra 1955, zdaj pa prebiva v palači Samteling (kraljeva hiša).
Samostan Tango
Samostan Tango stoji severno od Thimphuja v bližini gore Čeri. Ustanovil ga je lama Gjalva Lhanampa v 13. stoletju in ga je v sedanji obliki zgradil Tenzin Rabgje, 4. vladar leta 1688. Po lokalni legendi je lokacija tega samostana sveti kraj, kjer se je Avalokitešvara razodel kot »samoizžarevajoča oblika besnega Hayagriva«. Lokacija je bila prerokovana v Tibetu. Leta 1616 je tibetanski šabdrung Ngawang Namgyal meditiral v njegovi jami. Spada v šolo budizma Kagju v Butanu. Beseda tango v butanskem jeziku pomeni 'konjska glava'. To ime je skladno z glavnim božanstvom Hayagriva (lokalno ime Tandin), ki se časti v samostanu.
Samostan Tango je zgrajen v dzong obliki in ima ukrivljeno (polkrožno) zunanje obzidje in viden glavni stolp z vdolbinami. Pokriva jame, kjer so prvotno meditirali in izvajali čudeže svetniki od 12. stoletja dalje . Za serijo molilnih koles so vgravirani skrilavci. V notranjosti dvorišča je galerija, ki prikazuje voditelje sekte Drukpa, šole Kagju.
Samostan Čeri
Samostan Čeri, imenovan tudi samostan Čagri Dordžeden, je leta 1620 ustanovil šabdrung Ngavang Namgjal; prvi samostan, ki ga je ustanovil pri mlajših 27 letih. Šabdrung se je tri leta strogo umaknil v Čagri in tam prebival skozi vse življenje. V Čagriju je leta 1623 ustanovil prvi samostanski red Drukpa, šole Kagju v Butanu. Samostan, ki je danes glavno središče za poučevanje in umik južnega dela sekte Drukpa, šole Kagju, je na severnem koncu doline Thimphu, približno 15 kilometrov od glavnega mesta. Stoji na hribu nad koncem ceste pri Dodejni in je dosegljiv približno uro hoje po strmem hribu. Glede na versko zgodovino Butana je mesto prvič obiskal Padmasambhava v 8. stoletju. V 13. stoletju ga je obiskal Phajo Drugom Zhigpo, tibetanski lama, ki je v Butanu prvič uveljavil tradicijo Drukpa, šole Kagju. V samostanu je srebrni čorten, ki vsebuje pepel šabdrungovega očeta.
Kip Bude Dordenma
Buda Dordenma je bronastkip, 'Vajra prestol' Bude, ki je zgrajen sredi ruševin Kuensel Phodranga, s pogledom na mesto Thimphu, približno 100 metrov nad strugo reke Wang Čhu. Slavnostna otvoritev je bila leta 2015 ob proslavitvi 60-letnice četrtega butanskega kralja Džigme Singje Vangčuka. Poleg spomina na stoletnico butanske monarhije izpolnjuje dve prerokbi. V 20. stoletju je znani jogi Sonam Zangpo napovedal, da bo v regiji zgrajen velik kip Padmasambhave, Bude ali phurbe, ki bo podaril blagoslov, mir in srečo po vsem svetu. Poleg tega je kip omenjen v starodavni termi guruja Padmasambhave, ki je izhajal iz približno 8. stoletja in ga je pred približno 800 leti obnovil terton Pema Lingpa.
Spominski čorten
Spominski čorten, znan tudi kot Thimphu Chorten, je čorten v Thimphuju, na ulici Doeboom Lam v južnem osrednjem delu mesta v bližini glavnega krožišča in indijske vojaške bolnišnice. Čorten, ki dominira na obzorju Thimphuja, je bil zgrajen leta 1974 v čast 3. kralja Butana, Džigme Dordži Vangčuka (1928–1972). Ta znamenitost mesta ima zlate zvonike in zvonove. Leta 2008 so ga obsežno prenovili. Posvetil ga je pozni Duddžom Rinpoče. Ta čorten je drugačen od drugih, saj ne vsebuje posmrtnih ostankov pokojnega kralja. Samo kraljeva fotografija v obredni obleki krasi dvorano v pritličju. Ko je bil živ, je hotel zgraditi čorten, ki predstavlja um Bude. Zasnovan je v tibetanskem slogu, imenovan tudi Jangčup čorten, oblikovan po klasični stupi, s piramidnim stebrom, ki ga kronata polmesec Lune in Sonce. Značilnost, ki se tukaj razlikuje, je navzven žgan zaobljen del v obliki vaze, ne pa kupole. Čorten prikazuje slike tantričnih božanstev, ki so nadčloveške velikosti, od katerih jih je 36 v erotičnih pozicijah.
Druge znamenitosti
Obstaja več drugih znamenitosti v Thimphuju, kot so nacionalni poštni urad, trg s stolpno uro in rezervat Motithang Takin (nekdanji živalski vrt).
Državna pošta
Nacionalni poštni urad, ki je v severnem krilu velike stavbe na Dremton Lam, je znamenit butanski filatelistični urad, ki prodaja znamke in spominke butanskih znamk. Zaradi svoje barvite predstavitve in omejene izdaje, zbiralci žigov po vsem svetu vedo, da je Butan prva država, ki je diverzificirala in izvozila kakovostne znamke; predvsem pa so 3D žigi zbirateljski predmeti. Stare znamke se zdaj prodajajo za dobiček.
Trg s stolpno uro
Trg s stolpno uro je pred kratkim obnovljen trg, obdan z trgovinami in restavracijami. Vodnjaki in tradicionalna butanski mani ali molilna kolesa naredijo prostor bolj udoben. Na eni strani je razkošen hotel Druk. Tu potekajo različni programi in dejavnosti. To je bila tudi kontrolna točka za SAARC Car Rally.
Rezervat Motithang Takin
Rezervat Motithang Takin v Thimphuju je območje rezervata za takina (Budorcas taxicolor), narodno žival Butana. Prvotno je bil mini živalski vrt, spremenjen pa v rezervat, ko so odkrili, da se živali ne zadržujejo v okoliškem gozdu, tudi ko so svobodne. Razlog za razglasitev takina kot nacionalno butansko žival 25. novembra 2005 je pripisana legendi o nastanku živali v Butanu v 15. stoletju, ki jo je ustvaril lama Kunley. Butanski kralj je verjel, da je za budistično državo neprimerno, da živali omejuje iz verskih in okoljskih razlogov, zato je odredil zaprtje mini živalskega vrta in izpust živali v gozd. Takin pa je ostal zakoreninjen v mestu in so ga opazili, da je hodil po ulicah Thimphua in iskal krmo. Zato so ustvarili rezervat za njihovo svobodno življenje.
Gospodarstvo
Thimphu je politično in gospodarsko središče Butana in lokacija centralne vlade.
Ob koncu tedna se na osrednjem trgu odvija jutranja tržnica. To so edini dnevi, ko lahko prebivalci Thimphuja kupujejo sveže sadje in zelenjavo. Prebivalci se ves teden zanašajo na supermarkete. Na tržnici prodajajo tudi jakovo maslo, sir, lesene sklede in tkanine, kot tudi številni poceni spominki iz Nepala. Za odprto tržnico je več trgovin, ki prodajajo kitajsko in bangladeško posodo, aparate, čevlje, svilo in preproge. Trgovci so dolga leta prihajali na osrednji trg iz vsega Butana in tržili svoje blago ter spali na prostem. Leta 1986 so bile zgrajene ploščadi, leta 1989 pa so bile nad ploščadmi zgrajene pokrite tržne dvorane. Na severni strani trga je bila zgrajena posebna zgradba za mesne izdelke. Leta 2006 se je del obrti preselil na nove stojnice na drugi strani novega mostu, zgrajenega v tradicionalnem slogu leta 2005.
Fundacija Loden, prva registrirana dobrodelna ustanova Butana, ima sedež v Thimphuju od leta 2007. Vodi jo skrbniški odbor, ki ga sestavljajo ugledni državljani, fundacija pa ima delovno skupino v Združenem kraljestvu (Združeno kraljestvo). Organizacija je bila ustanovljena za podporo izobraževanju in spodbujanju učenja in podjetništva v Butanu in na drugih himalajskih območjih ter za spodbujanje kulture in religije Butana v drugih delih sveta.
Butan se zdaj osredotoča na samozaposlitev in inovativne poslovne rešitve za reševanje odvisnosti od tuje pomoči. Eden od uspešnih subjektov je www.druksell.com, največje spletno tržišče Butana, ki povezuje umetnike, kmete in ustvarjalce iz vseh delov Butana in ga povezuje s kupci iz ostalega sveta.
Turizem
Ko je bil leta 1974 Butan odprt za turizem, je bila v Thimphuju ustanovljena turistična korporacija v lasti vlade, ki je spodbujala in organizirala individualne in skupinske ture na lokacije kulturnega pomena v Butanu, osredotočene na budizem, tkanje, ptice, naravo in treking in posebne pakete. Ta organizacija je bila privatizirana leta 1994 in imenovana Butanska razvojna korporacija za turizem. Družba ima v lasti in upravlja hotele in turistične lodže v vseh večjih turističnih središčih Butana. Ima lastno floto avtomobilov in tudi tolmače v več mednarodnih jezikih, ki so namenjeni turistom različnih veroizpovedi.
Thimphu nima živahnega nočnega življenja, vendar pa število nočnih klubov in prostorov z bazeni za mlade, hitro narašča. Pomemben je Om Bar, ki privablja številno butansko elito in izseljence, ki jedo in razpravljajo o svojih poslovnih podvigih. Restavracijo Plum obiskujejo javni uslužbenci. Ostali nočni klubi in biljardnice so Buzz Lounge, nočni klub Space 34 in biljardnica 4 Degrees in Zone.
Glavna ulica Norzim Lam vsebuje številne trgovine in manjše hotele in restavracije. Butanski tekstilni muzej, Narodna knjižnica, hotel Peling, hotel Wangchuck, Chang Lam Plaza, Art Cafe, kavarna Khamsa, Švicarska pekarna, Gostilna Yeedzin, restavracija Mid-Point South Indian, restavracija Benez, restavracija Benez Butanska kuhinja in športno igrišče so opazne zgradbe na tem območju. Drugi znani hoteli na tem območju so eleganten hotel Druk, penzion Druk Sherig, hotel Jumolhari (znan po svoji indijski kuhinji), hotel Dragon Roots (ustanovljen leta 2004) in hotel Senge. V bližini glavnega trga je ura, okrašena z zmaji, ki je zdaj gledališče na prostem, trgovine z umetniškimi in obrtnimi izdelki ter supermarket Tashi. V stavbi pred starim kinom je kitajska restavracija in treking trgovine. Nekatere trgovine z živili, kot je Sharchopa, so znane po svojih sirih in sicer Bumthang in Gogona.
Ulica Drentoen Lam je ob glavni ulici in ima pošto, banko in upravne zgradbe ter več glasbenih trgovin. Cesta Doebum Lam poteka vzporedno z glavno Norzim Lam, kjer je tudi Gospodarska zbornica, Ministrstvo za turizem in stavbe Ministrstva za trgovino ter pekarno. Leta 2006 se je odprla nova nakupovalna četrt med Doebum Lam in Norzim Lam, ki vključuje nakupovalni kompleks Zangdopelri, italijansko restavracijo Phuntsho Pelri Hotel and Seasons.
Kultura
Kultura Butana se v glavnem mestu v celoti odraža v literaturi, veroizpovedi, navadah in oblačenju, meniški praksi, glasbi, plesu, literaturi in v medijih. Modernost se meša brez žrtvovanja tradicionalnega budističnega etosa.
Literatura
V Narodni knjižnici je ohranjena starodavna književnost Butana. Pisava uporabljena v butanski književnosti je butanska pisava (čeprav je nastala iz tibetanske pisave), znana kot jo yig, razvita v 16. stoletju. Tiskanje teh knjig na ročno izdelanem papirju in vezavi so razstavni predmeti v Narodni knjižnici. Sodobna literatura se še razvija, verska biografija žensk z naslovom delog je priljubljeno versko delo. Veliko je pisateljev, ki zdaj pišejo v angleščini, večinoma kratke zgodbe in zbirke ljudskih pripovedi iz Butana; priljubljen avtor je Kunzang Choeden.
Kraljeva akademija scenskih umetnosti
Kraljeva akademija za scenske umetnosti (RAPA) v Thimphuju je bila ustanovljena na pobudo pokojnega kralja Džigme Dordži Vangčuka leta 1954, z osnovnim ciljem ohranjanja in spodbujanja tradicij uprizoritvenih umetnosti Butana. Leta 1967 je bila ustanovljena kot akademija, ustanovljena pa je bila skupina Kraljevi plesalci. Institucija zagotavlja usposabljanje v narodnih plesnih oblikah Butana, kot so plesi mask in ohranja ljudsko plesno dediščino. Profesionalni plesalci Akademije imajo nastope med letnim plesnim festivalom tšeču, ki poteka v prostorih Tašičho dzonga. Predstave, ki trajajo eno uro, so prirejene tudi za posebej zahtevane priložnosti. Sedanje dejavnosti na akademiji se reorganizirajo z nadaljnjo širitvijo programov, vključno z razvojem učnega načrta za poučevanje.
Narodna knjižnica
Ustanovljena je bila leta 1967, zgrajena v slogu tradicionalnega templja. V njej je veliko starih besedil v jeziku dzongkha in tibetanščini. Načrtovana je bila kot »velika zbirka in raziskovalna zbirka, namenjena ohranjanju in spodbujanju bogate književne, kulturne in verske dediščine« Butana. Stavba je zelo bogato okrašena in naj bi predstavljala najboljšo živahno butansko arhitekturo. V pritličju te stavbe, med zelo cenjenimi zbirkami, je bila objavljena knjiga, ki je bila najtežja na svetu, tehta 59 kilogramov, znana kot Butan: vizualna odiseja čez zadnje himalajsko kraljestvo. Tu so ohranjene tudi tradicionalne knjige in zgodovinski rokopisi, napisani v tibetanskem slogu, na ročno izdelanem papirju, ki je vezan med lesenimi povezanimi platnicami. V knjižnici je tudi stara tiskarna, ki je bila uporabljena za tiskanje knjig in molitvenih zastav. Knjižnico obkrožajo tudi bhakte kot znamenje bogoslužja, saj so v njih zapisane svete knjige in podobe slavnih ljudi Butana, kot so šabdrung Namgyal, Pema Linga in guru Rinpoče. Na ogled so tudi modeli Punakha dzonga in arhitekture čortenov.
Glasba
Glasba Butana ima tradicionalne žanre, kot so šungdra in boedra. Vpliv Drukpa (sekta Rdečih kap) budizma in budistične glasbe na butansko kulturo je pomemben. Številne ljudske pesmi in napevi izhajajo iz glasbe omenjene sekte. V 17. stoletju se je v času vladavine šabdrunga Ngavang Namgjala (1594–1652) zgodil velik razcvet ljudske glasbe in plesa (cham). Instrumenti iz tega časa so lingm (flavta), dramnjen (lutnja) in čivang (violina). Jnagčen je instrument, narejen iz votlega lesa z 72 strunami, ki se »udarjajo z dvema bambusovima palicama«. Rigsarska glasba je postala priljubljena v Thimphuju in Butanu in se izvaja na električnem klavirju in sintesajzerju. Je pa združitev tradicionalnih butanskih in tibetanskih melodij, na katere vpliva tudi glasba Hindi. Glasbene albume proizvaja veliko priljubljenih pevcev iz Butana in ne le v Rigsarjevi glasbi, ampak tudi v tradicionalnih ljudskih pesmih in verskih pesmih. Štiri glasbene zgoščenke verske ljudske glasbe, imenovane »tibetanski budistični obredi«, ki so jih izdali samostani s posnetkom, ki ga poje manif (potujoči asket) in spominja na prihod šabdrunga Ngavang Namgjala v Butanu v 17. stoletju, je priljubljena.
Za spodbujanje glasbe v Butanu sta bili v Thimphuju ustanovljeni dve glasbeni šoli in sicer glasbena šola Kilu in nedavno ustanovljena himalajska glasbena šola. Glasbena šola Kilu, ustanovljena marca 2005, je prva te vrste, kjer se učence poučuje o bistvenih značilnostih glasbe, kot so: vaditi svoje glasbene sposobnosti branja in pisanja ter izboljšati svoje sposobnosti poslušanja.
Kheng Sonam Dordži iz vasi Kaktong v okrožju Šemgang je priznani glasbenik, vokalist in skladatelj, ki prebiva v Thimphuju. Igral je številne inštrumente iz Butana in Indije. Naučil se je drangjen pod starejšimi butanskimi ljudskimi izročili. Njegov prispevek k butanski kulturi je niz hitov Rigsar (butanski pop) albumi in zvočni posnetki priljubljenega butanskega filma, Travellers and Magicians (2004). Sodeloval je tudi na ameriškem Folklife Smithsonian festivalu (2008).
Tšeču festival
Plesi mask, popularno znani kot Čam plesi, se izvajajo v dvoriščih Tašičho dzonga v Thimphuju v času štiridnevnega festivala tšeču, ki poteka vsako leto jeseni (september / oktober) na datume, ki ustrezajo butanskemu koledarju. Tšeču pomeni 'deseti', zato se festival odvija na 10. dan butanskega meseca. Gre za versko ljudsko plesno obliko Drukpa (sekta Rdečih kap) budizma, ki je bil ustanovljen leta 1670. Tšeču je serija plesov, ki jih izvajajo menihi in tudi usposobljene plesne skupine za čast dejanjem Padmasambhave ali guruja Rinpočeja. So tudi družabni dogodki, ko se ljudje pojavijo v svoji najboljši obleki, z ženskami, ki so še posebej okrašene in veliko število priča obrednim plesom in tudi absorbira verska znanja o budizmu. Izvaja se v vsakem okrožju Butana v različnih obdobjih. V Thimphuju in Paru sta najbolj priljubljena. Thimphu tšeču, ki traja štiri dni, običajno obiskuje kraljeva družina in glavni opat Butana ter drugi vladni uradniki. Dan odprtja in zaključni dnevi so pomembni in vsak dan ima določen program. Ti barvito oblečeni, maskirani plesi so običajno sporočilni ali pa temeljijo na dogodkih iz življenja učitelja 9. stoletja Nigisampe Padmasambhave in drugih svetnikov.
Umetnost in obrt
Umetnost in obrt Butana, ki predstavljata izključno »duh in identiteto himalajskega kraljestva«, sta opredeljeni kot umetnost Zorig Chosum, kar pomeni 'trinajst Butanskih umetnosti in obrti'. Umetnost in obrt v Thimphuju in drugih krajih Butana, vključuje tekstil, slike, skulpture, izdelavo papirja, rezbarjenje v lesu, izdelovanje mečev in kovaštvo, izdelava čevljev, izdelke iz bambusa, izdelava loka in puščic ter nakit.
Narodni inštitut Zorig Chusum
Nacionalni inštitut Zorig Chusum je središče izobraževanja butanske umetnosti. Ustanovila ga je vlada Butana, katere edini cilj je ohranitev bogate kulture in tradicije Butana ter usposabljanje študentov v vseh tradicionalnih oblikah umetnosti. Slikarstvo je glavna tema inštituta, ki zagotavlja 4-6 let usposabljanja v butanskih tradicionalnih umetnostnih oblikah. Kurikulum zajema celovit tečaj risanja, slikanja, rezbarstva, vezenja in izdelave kipov.
Obrtniške delavnice
V bližini nacionalnega inštituta Zorig Chusum je velika vladna blagovnica, ki se ukvarja z vrhunskimi obrtmi, tradicionalnimi umetnostmi in nakitom; Gho in Kira, nacionalna obleka butanskih moških in žensk, sta na voljo tukaj. Mesto ima še veliko drugih zasebnih podjetij, ki se ukvarjajo s thangami, slikami, maskami, medenino, starinskim nakitom, poslikanimi tablami, ki so znane kot choektse, bobni, tibetanskimi violinami in tako naprej. Zangma Handicrafts Emporium prodaja zlasti obrtne izdelke, izdelane v inštitutu Zorig Chusum.
Muzej ljudske umetnosti
Muzej ljudske dediščine v kraju Kawajangsa, Thimphu je zgrajen na linijah tradicionalne butanske kmetije z več kot 100 let starim pohištvom. Zgrajen je kot tri nadstropna zgradba z utrjenimi zidovi iz blata in lesenimi vrati, okni in streho, prekrito s skrilavci. Veliko razkriva o butanskem podeželskem življenju.
Studio za amaterske umetnike
Namen amaterskega umetniškega studia je spodbujati tradicionalne in sodobne umetniške oblike med mladimi iz Thimphua, ki si želijo izvajati te umetniške oblike. Dela teh mladih umetnikov so na voljo tudi v prodaji v galeriji Art Shop studia.
Narodni tekstilni muzej
Narodni tekstilni muzej v Thimphu prikazuje različne butanske tekstilije, ki so obsežne in bogate s tradicionalno kulturo. Razstavlja tudi pisane in redke ženske obleke kira in moške ghos.
Religija
Vadžrajanski budizem je državna religija in prevladujoča etnična skupina je Drukpa, šole Kagju budizma, medtem ko v južnem Butanu prevladujejo hindujci nepalskega etničnega porekla. Glavno meniško telo, ki ima 1160 menihov, vodi glavni opat, ki preživi šest mesecev v Tašečho dzongu v Thimphuju in ostalih šest mesecev v Punakhi. Svet cerkvenih zadev, ki je pod predsedstvom glavnega opata je v Thimphuju in je odgovoren za upravljanje nacionalnega Spominskega čortena in vseh budističnih meditacijskih centrov, šol budističnih študij in tudi osrednje in okrožne menihe. Vsakodnevne zadeve sveta so pod nadzorom glavnega opata.
Pobratena mesta
Manokwari, Indonezija
Hokaido, Japonska
Glej tudi
Punakha, bivša prestolnica Butana
Dordži Vangmo Vangčuk
Sklici
Dodatni viri
Zunanje povezave
Thimphu v Bhutannica
Ministrstvo za turizem Butana (angl.)
Mapa mesta RAO online
Thimphu Dzongkhag
Mesta v Butanu
Glavna mesta Azije
Thimphu |
Johan Gottfried Herder eller Johann Gottfried von Herder (født 25. august 1744 i Mohrungen i Østpreussen som på dette tidspunkt hørte under Preussen, død 18. december 1803 i Weimar) var en tysk digter, filosof og teolog under den tyske Weimar-klassicisme og på sin tid en af de mest indflydelsesrige forfattere og tænkere i Tyskland; han regnes til den klassiske «firstjerne» fra Weimar – zum klassischen „Viergestirn“ von Weimar – sammen med Christoph Martin Wieland, Johann Wolfgang von Goethe og Friedrich von Schiller.
Efter almindelig skolegang i de lokale skoler påbegyndte Herder i 1762 sine studier i teologi, filosofi og litteratur i Königsberg. Her stiftede han bekendtskab med både Immanuel Kant og Johann Georg Hamann og hentede inspiration fra dem begge.
Kritisk over for fokusering på menneskets rationelle evner
Herder blev, som Giambattista Vico, kritisk indstillet over for oplysningstidens fokusering på menneskets rationelle evner. I modsætning til Vico så Herder ikke sproget som funderet på forestillingskraft og forsynethed, givet af Gud, men på de umiddelbare menneskelige følelser.
Giambattista Vico og følelserne
Det kan minde om Vico, der på baggrund af det menneskelige forsyn og den menneskelige forestillingskraft talte om det menneskelige sjæleliv, der giver sig til udtryk igennem stræben, kæmpen, mål, motiver, håb og frygt, der jo er menneskelige følelser. Denne form for følelser må dog ifølge Herder være mere afledte komplekse følelser. De følelser Herder henviser til er de mere direkte følelser mennesket har igennem dets sanser. På den vis er han mere inspireret af empirismen end Vico. Sanserne forbinder mennesket til virkeligheden på umiddelbart samme vis, som ved empirismen.
Den menneskelige fornuft og sproget
Mennesket er i sit udgangspunkt, som John Locke beskriver det, uden medfødt fornuftsindhold. Der er ingen a priori kategorier som mennesket erkender verden igennem fra første færd. Der er intet artikuleret før-sprogligt sprog, der er betingende for vort første sprogs opbygning og derved vores verdensforståelse.
Nærmest analogt til Giambattista Vico var Herder overbevist om, at mennesket med svie og smerte må erhverve sig en veludviklet fornuft. Det er ikke noget vi er givet fra fødselen. Hverken fra det enkelte menneskes barnsben eller menneskeslægtens fødsel.
Fornuften arbejder med og ud fra begreber. Begreber er ikke blot billeder af fænomener, forstået som direkte kopier af et fænomener. Begreber er mere almene og dækker fænomener og ikke et enkeltstående partikulært fænomen, som ellers ville være tilfældet, hvis der var tale om den slagt direkte kopiering af et fænomen.
Fænomen er dog også et begreb, et begreb der først må have indhold for brugeren, inden denne overhovedet kan siges at se et bestemt fænomen forskelligt fra et andet. At bruge begreber er at bruge sprog, og sprog er ikke kun ord bestående af tegn, så som bogstaver. Sprog består af begreber og dermed må fornuft også være sprogligt betinget, på samme måde som sproget må være betinget af sproget. Pointen her er blot at mennesket ifølge Herder først ud fra sine medfødte evner igennem udvikling skaber sig et sprog og dermed en fornuft. Hvorledes det må gå for sig behandles i næste afsnit om sprogets oprindelse.
Herder lagde vægt på menneskehedens og slægtens historie. Herudfra kan vi allerede nu slutte, og se, at han dermed lægger vægt på hvordan denne udvikling forløber. Herder var overbevist om, at denne udvikling måske nok sker i faser, men at disse faser ikke er tydeligt afmærket.
Herders forståelse af menneskeslægtens udvikling er meget dynamisk. Menneskeslægtens udvikling må komme ubetinget fra menneskets egen natur. Kort sagt ville den titel David Hume valgte til sit hovedværk være lige så passende på Herders afhandling om sprogets oprindelse. En afhandling om sprogets oprindelse må nødvendigvis samtidig være en afhandling om menneskets natur.
"Afhandling om sprogets oprindelse" fra 1772
Herders Abhandlung über den Ursprung der Sprache, "Afhandling om sprogets oprindelse"
udkom første gang i 1772, som resultat af en essaykonkurrence omkring netop sprogets oprindelse. Det kunne umiddelbart se ud som om, det ikke bekymrede Herder synderligt om hans argumenter rent stringent hænger sammen, eller følger hinanden. Der er argumenter i Herders afhandling, og mange af dem er stringente, men det synes ikke umiddelbart vigtigst om der i den teori Herder opstillede, skulle være dele, der ikke ganske stringent hænger sammen efter logikkens regler. Dette kan forekomme tilsigtet. Logik er ifølge Herder en menneskelig opfindelse, hvorfor den har sine begrænsninger og ikke kan beskrive alt.
Herders variant af empirismen
Så meget empirist er Herder, at han tror på at vi kan få viden om verden og os selv igennem empiriske undersøgelser, hvor man dog må huske på at selv sådanne ikke er umiddelbare som hos for eksempel John Locke. Empiriske undersøgelser er, som alt hvad mennesket kan foretage sig, sprogligt ladet. Her kan Herder minde om Kant, man må dog igen huske på, at det menneskelige sprog er i udvikling og ikke givet fra begyndelsen som hos Kant. Så selv om vi måtte erfare verden igennem kategorier, så er disse kategorier flygtige og ikke evig gyldige. Dette må man have for øje, hvis man vil dyrke empirisk videnskab.
Verden, menneskets natur og sproget
Det betyder, at vil man ifølge Herder vide noget om verden, eller menneskets natur, eller sproget, så må man ud fra den sammensætning disse tre gensidigt afhængige størrelser udgør i og for os undersøge dem alle på en gang. Dette vil igen sige, at sådan noget som eviggyldige universelle sandheder om nogen af disse størrelser ikke kan findes uden at de alle tages i betragtning i deres forhold til hinanden. En epistemologisk undersøgelse vil altså samtidig være både en antropologisk, etymologisk, grammatisk, og historisk undersøgelse.
"Allerede som dyr har mennesket et sprog"
Men det er forskellen mellem sprogene der er afgørende
Herder indledte sit essay med ordene Schon als Tier hat der Mensch Sprache, "Allerede som dyr har mennesket et sprog". Denne bemærkning handler ikke kun om, hvad mennesker er for nogen størrelser, men ligeledes om, hvad forholdet imellem dyr og mennesker er og ikke mindst om, hvad sprog er for en størrelse. Vi får her i første sætning at vide, at mennesket ikke er et dyr, og ser man på mennesket som dyr, da må man ligeledes sige, at det har en slags sprog. Hermed får man implicit også at vide, at det sprog mennesker har ikke er af samme slags som det dyr har, og hermed også at det ifølge Herder netop er i forskellen imellem disse former for sprog forskellen imellem dyr og mennesker skal findes.
Sprog består ikke kun af grammatik
Samtidig får Herder sagt, at sprog ikke udelukkende er at forstå som sammensætningen af grammatiske tegn eller ytringen af disse. Hvis mennesket allerede som dyr har sprog, så kan sprog ikke være begrænset til at bestå af abstrakte tegns relationer, da dyr ikke kan tænke abstrakt på samme måde som mennesker. Herders begreb om sprog må da være meget mere omfattende. Sprog er for Herder det medie gennem hvilket både dyr og mennesker udtrykker deres følelser, og vi mennesker tænker ikke kun rationelt.
Trods fælles udgangspunkt, forskelligt resultat
Inden vi så faktisk kan tillade os at slutte til, at sprog ikke kun kan bestå af grammatik, så må vi dog undersøge hvorledes sprog hos såvel dyr som mennesker kan komme i stand. Hvad er det dyr og mennesker har tilfælles, og hvor er det mennesket adskiller sig fra dyr. Herder har allerede igennem sin første sætning antydet, at grundbetingelsen for sprog hos dyr og mennesker er den samme. I udgangspunktet må vi (dyr og mennesker) være betinget af det samme. Dog på en måde, hvor dette det samme kan føre til forskellige resultater for dyr og mennesker.
Det smertens skrig, som det sårede dyr og det sårede menneske udstøder har noget tilfælles. De er begge betinget af, hvilket væsen de er. Og hvilket væsen man er, er ikke kun betinget af, hvad Vico kalder det indre. Det er også betinget af det ydre. Legemet og ånden er forbundet og uadskillelige. Hvad der sker i det indre må afhænge af, hvilke ydre instanser man har, og hvordan disse formidler indtryk af virkeligheden. Det er ved hjælp af og ud fra disse et væsens virkelighedssfære dannes. Og det er inden for denne sfære at et væsens verden dannes.
Alle i arten deler dette sprog
Selv om sproget for mennesker altså er tankens medie, så er det ikke tilfældet, at sproget består af ideer, som enten kausalt er dannet af indtryk, eller via konvention er blevet associeret med bestemte udtryk, der så udgør en sproglig kode, som af andre væsner, der har nøglen til denne kode, kan blive afkodet, hvorved tanker bliver formidlet.
Sprog er ikke et nødvendigt onde opfundet på grund af manglende evne til telepati. Sprog er noget naturligt ved et væsen. Hvordan dette sprog så dannes og udvikles må afhænge af væsenets indre såvel som ydre egenskaber. Et væsens sprog må da være noget fælles, som alle medlemmer af arten deler.
Herder skriver:
Eigentlich ist diese Sprache der Natur eine Völkersprache für jede Gattung unter sich, und so hat auch der Mensch die seinige.
Egentlig er dette naturens sprog et (folke)sprog for hver art for sig, og således har også mennesket et sådant sprog.
Der findes intet "Det Naturlige Sprog"
Et væsens naturlige sprog er dog ikke Det Naturlige Sprog. Der er ikke ét sprog, der er fælles for alle arter. Der er sprog, der er fælles for arterne, men ikke arterne imellem. Des større forskel der er imellem arterne des mindre mulighed er der for de forskellige arter at komme til at forstå det.
Herder formulerer det således:
Ich merke also an, daß je weniger die menschliche Natur mit einer Tierart verwandt, je ungleichartiger sie mit ihr am Nervenbaue ist: desto weniger ist ihre Natursprache uns verständlich
Jeg bemærker altså, at jo mindre den menneskelige natur er forbundet med en dyreart, jo mere forskellig den er i nerveopbygningen, desto mindre er denne dyrearts natursprog forståeligt for os.
Det er mennesketsprogets oprindelse der ledes efter
Desto mindre det minder om et menneske, desto mindre er det os muligt at forstå dets natursprog. Herder nærmer sig her den senere Wittgensteins bemærkning ”Wenn ein Löwe sprechen könnte, wir könnten ihn nicht verstehen“ – 'Hvis en løve kunne tale, kunne vi (alligevel) ikke forstå den'. –
Mennesker benytter sig af menneskesprog, ikke af et universelt sprog, det være Fornuftens eller Naturens. Hermed har vi også fået afklaret hvorfor Herder har kaldt sit essay for ”en afhandling om sprogets oprindelse”, og ikke ”en afhandling om sprogenes oprindelse”. Det er menneskesprogets oprindelse vi med Herder er på udkig efter, og den finder vi samme sted som naturens sprogs oprindelse. Dette kan man ifølge Herder ikke se direkte i vores eget nutidige sprog, da:
In einer feinen, spät erfundnen metaphysischen Sprache, die von der ursprünglichen wilden Mutter des menschlichen Geschlechts eine Abart vielleicht im vierten Gliede und nach langen Jahrtausenden der Abartung selbst wieder Jahrhunderte ihres Lebens hindurch verfeinert, zivilisiert und humanisiert worden: eine solche Sprache, das Kind der Vernunft und Gesellschaft, kann wenig oder nichts mehr von der Kindheit ihrer ersten Mutter wissen
(I) et fint, sent opfundet metafysisk sprog, måske (i en afart) i fjerde led og mange årtusinder siden den oprindelige vilde moder til den menneskelige art, og hvor denne art selv derefter har gennenmået århundreders forfining, civilisering og humanisering: et sådant sprog – barn af fornuft og samfund – kan kun vide lidt eller intet om den første moders barndom.
I de gamle sprog kan man måske opspore sprogets forhold til følelserne
Derfor må man se på de gamle sprog, der er i nærmere kontakt med naturen end vores civiliserede fornuftsprægede sprog. I de såkaldt vilde menneskers sprog kan man se, hvorledes udtrykkene er bundet til sanserne og dermed direkte til de menneskelige umiddelbare følelser.
Blandt mennesker, der endnu ikke er blevet ofre for civilisationens dyrkelse af fornuften, er der mulighed for stadigt at finde elementer af menneskets første naturbundne sprog. Herder er altså enig med Vico i, at en art etymologisk, grammatisk undersøgelse af antikke og endda ældre sproglige udfoldelser også må være en art antropologisk undersøgelse. Herder er dog mere opmærksom end Vico på, at man skal passe på med at fokusere på tekster, da disse må bære præg af en form for civiliseret sprogdannelse. Hvis det var muligt ville Herder ty til faktiske udfoldelser af riter og ritualer hos såkaldt primitive eller vilde folkeslag.
Herder skriver:
In ihren Elegien tönen, wie bei den Wilden auf ihren Gräben, jene Heul- und Klagetöne, eine fortgehende Interjektion der Natursprache; in ihren Lobpsalmen das Freudengeschrei und die wiederkommenden Hallelujas, die Shaw aus dem munde der Klageweiber erkläret und die bei uns so oft feierlicher Unsinn sind.
I deres elegier lyder disse hyle- og klagetoner som hos vilde ved graven, en vedvarende interjektion, indslag af natursprog; i deres lovsange frydeskrig og genkommende halleluja'er, som Shaw tilskrev klagekonerne og som hos os så ofte er festlig nonsens. (?)
Herder er en mere praktisk empirisk antropolog end Vico
Herder er på den måde mere en praktisk empirisk antropolog end Vico, der udelukkende ville undersøge den nedskrevne grammatik og ordlyd. En måde at gennemføre en undersøgelse på, der i forhold til Herders, kan karakteriseres som nærmest spekulativ.
Herders kritik af, om det skulle være muligt, at menneskets sprog vitterligt skulle kunne have en guddommelig oprindelse tager sit udgangspunkt i denne empirisk tilegnede viden.
Så vidt Herder skulle det ifølge Süßmilch
være at reducere alle meningsfulde lyde et menneske kan ytre, til de lyde vi forbinder med vores alfabet.
Dette må ifølge Herder være en fejlagtig opfattelse, da alle vore bogstaver kan udtales på flere og ikke kun én måde, hvilket gør tegnets betydning ganske usikker om end ikke meningsløs, da det ud fra det blotte tegn ikke kan læses, om det skal udtales på den ene eller anden vis, og det altså ikke kan vides hvilken lyd tegnet refererer til. Dette problem vejer begge veje. Herder henviser til forskellige praktiske forsøg på at reducere fremmede sprog til en vis kombination af bogstaver, der er slået fejl. Det er ikke på grund af mangel på ekspertise eller sprogøre, at sådanne forsøg er slået fejl. Det ville såmænd også slå fejl, hvis man forsøgte at reducere allerede kendte talte sprog til en sådan form for grammatik, hvor hvert enkelt bogstav skulle referere til en bestemt lyd.
Det er simpelthen ifølge Herder ikke muligt at reducere menneskesproget til en sådan form for grammatik. Hvis det var muligt, så burde det også være muligt at lære at tale et sprog ud fra en given tekst; og det ikke kun et andet nulevende sprog, men et hvilket som helst sprog, også nu uddøde sprog. Selv om der er mange teorier og ideer om, hvordan oldgræsk eller klassisk latin skal udtales, så er det for det første kun netop ideer og forestillinger ikke fakta, og for det andet er disse ideer og forestillinger kun ganske generelle. Der er vel ingen, der vil hævde at kunne vide præcist hvordan en given græker i det antikke Grækenland ville udtale et givent oldgræsk ord.
Herder hævder derfor direkte, at des mere levende et sprog er des mere umuligt er det at reducere det til skriftsprog, da des mere levende det er des mere må det udvikle sig, des mere dynamisk må det være.
Herders kritik af Süßmilch som dog også rammer mere moderne sprogfilosoffer
I sin kritik af Süßmilch viser Herder ikke kun, at det ikke kan lade sig gøre, at vor sprog skulle være givet til os igennem bogstaver, der hver især skulle forestille at referere til en lyd, men ligeledes, hvad der må være af endog større betydning den dag i dag, at forestillingen om, at det skulle være muligt at reducere sprog til skrifttegn må bero på en misforståelse.
Herders kritik rammer derfor ikke kun Süßmilch, men også for eksempel Vico, der må fundere hele sin nye videnskab på en opfattelse af, at sprog i sin essens består af skrifttegn, og det er igennem en undersøgelse af deres reference og referenceskift, og dermed betydning og betydningsskift, at vi kan opnå sand viden omkring mennesket og dets historie. Men også mere moderne sprogfilosoffer rammes af Herders kritik.
Noter
Eksterne henvisninger
Herder og oplysningskritikken , af Johannes Adamsen
Om Herder på Kaliope.org
"Herder, nationen och det musikaliska kulturarvet" , svensk side
Herder Bibliography
Johann Gottfried Herder.de, tysk Herder-side
Omfattende artikel fra Stanford Encyclopedia of Philosophy
Digtere fra Tyskland
Faglitterære forfattere fra Tyskland
Romantikken
Walhalla
Frimurere fra Danmark
Filosoffer fra Tyskland
Kritikere fra Tyskland
Personer fra Bückeburg
Personer fra Weimar |
Zamach na kościół baptystów przy 16th Street w Birmingham – atak terrorystyczny przeprowadzony przez członków radykalnej frakcji Ku Klux Klanu 15 września 1963 roku w kościele baptystów przy 16th Street w Birmingham w amerykańskim stanie Alabama.
Kościół przy 16th Street był uczęszczany przez afroamerykańską społeczność i stanowił ważny ośrodek miejscowego ruchu praw obywatelskich. Zamach nastąpił niedługo po tym, gdy po serii pokojowych protestów zwolennicy zniesienia segregacji rasowej zdołali wywalczyć częściową desegregację szkół publicznych w Birmingham. Na skutek eksplozji ładunku wybuchowego z zapalnikiem czasowym zginęły cztery nastoletnie dziewczynki, a co najmniej kilkanaście osób zostało rannych.
Zamach na kościół baptystów w Birmingham jest uznawany za najtragiczniejszy przypadek przemocy na tle rasowym, do którego doszło w okresie walki o zniesienie segregacji rasowej na amerykańskim Południu. Odbił się szerokim echem w USA i poza ich granicami, przekładając się na wzrost poparcia dla postulatów ruchu praw obywatelskich.
Geneza
Na początku lat 60. XX wieku Birmingham w stanie Alabama było miastem, w którym szczególnie restrykcyjnie egzekwowano prawa Jima Crowa. We wszystkich miejscach publicznych obowiązywała ścisła segregacja rasowa, a Afroamerykanie mogli wykonywać co najwyżej niskopłatne prace fizyczne. Martin Luther King określał Birmingham mianem „najbardziej segregacyjnego miasta w Ameryce”.
Zapoczątkowana w połowie lat 50. pokojowa walka o równouprawnienie czarnych mieszkańców Południa objęła także Birmingham. Co więcej, miasto stało się wkrótce polem szczególnie zaciętych zmagań o zniesienie segregacji rasowej. Wiosną 1963 roku wysiłki pastora Freda Shuttleswortha i innych miejscowych liderów ruchu praw obywatelskich wsparł Martin Luther King oraz jego współpracownicy z Konferencji Chrześcijańskich Przywódców Południa. Jako metody pokojowej walki stosowane były marsze protestacyjne, bojkot gospodarczy oraz zajmowanie miejsc siedzących w jadłodajniach przeznaczonych wyłącznie dla białych (tzw. Sit-in). Wkrótce z powodu aresztowania znacznej liczby dorosłych uczestników protestów, a także z inspiracji Kinga, któremu zależało na możliwie jak największym nagłośnieniu wydarzeń rozgrywających się w Birmingham, w akcjach ruchu praw obywatelskich zaczęła uczestniczyć coraz większa liczba niepełnoletnich Afroamerykanów. W konsekwencji do odbywających się w mieście protestów przeciw segregacji rasowej przylgnęło określenie „krucjata dziecięca”.
Działania ruchu praw obywatelskich spotkały się z zaciekłym oporem ze strony zwolenników białej supremacji. Miejscowe służby policyjne, którymi kierował znany z brutalności i rasistowskich poglądów komisarz ds. bezpieczeństwa publicznego T. Eugene „Bull” Connor, rozbijały organizowane przez Afroamerykanów protesty. Wielokrotnie demonstranci trafiali do aresztu, zanim nawet zdążyli dojść do dzielnicy handlowej, gdzie znajdowały się lokale przeznaczone wyłącznie dla białych. Pokojowe marsze rozpraszano z wykorzystaniem policyjnych psów i pomp strażackich, co odbiło się szerokim echem w całym kraju. Działaniom władz miejskich towarzyszyła kampania terroru rozpętana przez Ku Klux Klan, którego miejscowy odłam (Eastview 13 Klavern) był uznawany za najbardziej brutalny na całym Południu. W maju 1961 roku na dworcu autobusowym w Birmingham tłum złożony z członków i sympatyków Klanu, przy cichym wsparciu ze strony „Bulla” Connora i policji, ciężko pobił grupę przybyłych do miasta „Jeźdźców Wolności” (Freedom Riders). W latach 1945–1963 biali suprematyści przeprowadzili w Birmingham ponad 40 zamachów bombowych (bez ofiar śmiertelnych). W konsekwencji miasto zyskało przydomek Bombingham, a jego północna dzielnica, zamieszkiwana przez czarnoskórą społeczność, stała się znana jako Dynamite Hill (pol. „Dynamitowe wzgórze”).
Fatalny wizerunek w kraju i za granicą, który przylgnął do miasta na skutek działań Ku Klux Klanu i „Bulla” Connora, zaczął być wkrótce postrzegany jako poważny problem przez liderów lokalnej społeczności biznesowej. 10 maja, po negocjacjach z udziałem mediatorów – urzędników Departamentu Sprawiedliwości, ogłoszono zawarcie porozumienia, na mocy którego czarni liderzy zgodzili się zaprzestać publicznych protestów. W zamian Afroamerykanie po raz pierwszy uzyskali prawo do korzystania z restauracji, toalet i ujęć wody pitnej w centrum Birmingham. Uzgodniono także zwolnienie aresztowanych oraz powołanie wielorasowego komitetu, który miał nadzorować proces znoszenia segregacji rasowej w mieście. Ponadto biali biznesmeni zgodzili się zatrudnić pewną liczbę czarnoskórych sprzedawców. Większości postanowień tego porozumienia nie zrealizowano lub zrealizowano tylko częściowo, niemniej stanowiło ono pierwszy sygnał zmian zachodzących w mieście. Z kolei 19 sierpnia tego samego roku sąd federalny zatwierdził plany miejskiej Rady ds. Edukacji dotyczące desegregacji szkół publicznych, umożliwiając po raz pierwszy czarnoskórym uczniom podjęcie nauki w placówkach przeznaczonych dotąd wyłącznie dla białych dzieci.
Niemniej sytuacja w mieście i stanie nadal pozostawała bardzo napięta. Tego samego dnia, w którym ogłoszono zawarcie porozumienia między ruchem praw obywatelskich a białymi liderami biznesu, podłożone przez Ku Klux Klan bomby eksplodowały w Gaston Motel, w którym zatrzymał się Martin Luther King, a także w domu jego brata A. D. Kinga. W Birmingham wybuchły wtedy gwałtowne zamieszki, w których udział wzięło 2,5 tys. Afroamerykanów, a blisko 50 osób zostało rannych. W sierpniu i wrześniu miały miejsce kolejne zamachy bombowe, w tym dwukrotnie na dom Arthura Shoresa – czarnoskórego prawnika związanego z ruchem praw obywatelskich. Jednocześnie nowo wybrany gubernator Alabamy George Wallace konsekwentnie starał się budować kapitał polityczny na sprzeciwie wobec zniesienia segregacji rasowej. W czerwcu 1963 roku zdobył ogólnokrajowy rozgłos, gdy stanął w bramie wejściowej uniwersytetu stanowego, usiłując powstrzymać dwoje czarnych studentów przed zapisaniem się na zajęcia. 4 września, gdy pierwsi czarni uczniowie usiłowali zapisać się do nowo zintegrowanej szkoły w Birmingham, radykalni zwolennicy segregacji wywołali w mieście gwałtowne zamieszki. Tego samego wieczora – po drugim już zamachu na dom Shoresa, w wyniku którego lekkie obrażenia odniosła jego żona – na ulice wyszli także Afroamerykanie. Doszło do starć z policją, podczas których jeden czarnoskóry mężczyzna został zastrzelony, a kolejnych 21 osób, w tym policjanci, odniosło rany. Wydarzenia te posłużyły gubernatorowi jako pretekst do wydania rozporządzenia, które pod hasłem konieczności ochrony porządku publicznego zakazywało integracji rasowej w publicznych szkołach w Alabamie. W odpowiedzi sąd federalny wydał zabezpieczenie, które zakazywało gubernatorowi i innym organom publicznym podważania postanowień wcześniejszych zarządzeń sądowych dotyczących desegregacji szkół publicznych. Z kolei prezydent John F. Kennedy objął zarządem federalnym Gwardię Narodową stanu Alabama, uniemożliwiając w ten sposób Wallace’owi jej wykorzystanie do zablokowania czarnym dzieciom dostępu do szkół. Ostatecznie 10 września pierwszych pięcioro afroamerykańskich uczniów podjęło naukę w szkołach w Birmingham.
Przebieg zamachu
Szczególną rolę w działaniach ruchu praw obywatelskich odgrywał uczęszczany przez Afroamerykanów kościół baptystów przy 16th Street w Birmingham. Ze względu na fakt, że był położony w niewielkiej odległości od handlowej dzielnicy miasta, stał się swoistym punktem zbornym, z którego najczęściej wyruszały marsze protestacyjne. Niejednokrotnie wygłaszał w nim kazania Martin Luther King. W jego pomieszczeniach aktywiści ruchu praw obywatelskich uczyli młodzież pokojowych metod protestu. W konsekwencji kościół stał się symbolem walki o zniesienie segregacji rasowej w Birmingham. Był wielokrotnie obiektem fałszywych alarmów bombowych.
W niedzielę 15 września 1963 roku w kościele baptystów miał się odbyć pierwszy z comiesięcznych „Dni Młodzieży”, podczas których oprawę muzyczną porannego nabożeństwa zapewniał młodzieżowy chór. Nabożeństwo miało się rozpocząć o godzinie 11:00. Podczas gdy dorośli parafianie stopniowo gromadzili się w kościele, w salach w podziemiu już od godziny 9:30 trwały zajęcia szkółki niedzielnej. Około godziny 10:22 sekretarz szkółki niedzielnej, piętnastoletnia Carolyn McKinstry, odebrała telefon. Usłyszała wypowiedziane męskim głosem słowa: „trzy minuty”, po czym nieznajomy rozmówca odłożył słuchawkę. Chwilę później pod zewnętrznymi schodami, które prowadziły do bocznego wejścia w północno wschodnim narożniku kościoła, eksplodował ładunek wybuchowy z zapalnikiem czasowym. Został on podłożony poprzedniej nocy i był wykonany z około 10–20 lasek dynamitu. Na skutek eksplozji zawaliła się część zewnętrznej ściany i fundamentów. Ponad półmetrowa warstwa cegieł, kamieni i zaprawy zasypała damską toaletę, która znajdowała się w podziemiach budynku, w bezpośrednim sąsiedztwie wysadzonych schodów. Siła eksplozji była tak duża, że zaparkowane w pobliżu samochody zostały zniszczone i odrzucone podmuchem na odległość prawie półtora metra. W sąsiednich budynkach odnotowano liczne uszkodzenia.
W chwili eksplozji w damskiej toalecie przebywało pięć dziewcząt. Cztery z nich: Addie Mae Collins, Denise McNair, Carole Robertson, Cynthia Wesley, poniosły śmierć. Piąta dziewczynka, Sarah Collins (młodsza siostra zabitej Addie), przeżyła zamach, jednakże odniosła poważne obrażenia i straciła prawe oko. Szpital opuściła dopiero po dwóch miesiącach. Trzynaście innych osób odniosło lżejsze obrażenia (według innych źródeł – dwadzieścia dwie).
Najmłodsza z ofiar śmiertelnych, Denise McNair, liczyła 11 lat, pozostałe – 14 lat. Żadna z zabitych dziewczynek nie uczestniczyła wcześniej w akcjach i protestach organizowanych przez ruch praw obywatelskich.
Na wieść o zamachu przy skrzyżowaniu 16th Street i 7th North Avenue zgromadził się tłum wzburzonych Afroamerykanów. Niektórzy z młodych mężczyzn zaczęli obrzucać kamieniami przybyłą w pełnym rynsztunku policję, a także samochody kierowane przez białych kierowców. Doszło również do podpaleń. Od policyjnej kuli zginął wtedy szesnastoletni Johnny Robinson Jr. Nie była to jednak ostatnia ofiara śmiertelna, która padła tego dnia. Niespełna 10 mil od miejsca zamachu trzynastoletni Virgil Ware, który wraz z bratem jechał rowerem ulicą jednego z przedmieść Birmingham, został zastrzelony przez białego nastolatka, który wracał z wiecu zwolenników segregacji.
Konsekwencje
Zamach na kościół baptystów w Birmingham jest uznawany za najtragiczniejszy przypadek przemocy na tle rasowym, do którego doszło w okresie walki o zniesienie segregacji rasowej na amerykańskim Południu.
Na wieść o zamachu Martin Luther King wystosował depeszę do George Wallace’a, w której oskarżał: „krew czworga małych dzieci […] jest na pańskich rękach […] pańskie nieodpowiedzialne i błędne postępowanie zrodziło w Birmingham i Alabamie atmosferę, która stała się powodem nieustającej przemocy, a teraz – morderstwa”. Pod wpływem powszechnego oburzenia Wallace był zmuszony publicznie potępić sprawców zamachu i wyznaczyć nagrodę w wysokości 5 tys. dolarów za ich ujęcie. Dzień po zamachu głos zabrał także prezydent John F. Kennedy, wzywając do pokojowego i sprawiedliwego rozwiązania problemów rasowych na amerykańskim Południu.
Rodzice Carole Robertson zdecydowali się zorganizować osobną ceremonię pogrzebową, niezależnie od uroczystości organizowanych przez ruch praw obywatelskich. Pogrzeb dziewczynki odbył się 17 września. W nabożeństwie żałobnym, które odprawiono w St. John A.M.E. Church, udział wzięło blisko 2 tys. osób. Następnego dnia odbył się pogrzeb pozostałych trzech ofiar. Uroczystość poprowadził pastor John Porter z kościoła baptystów przy 6th Avenue, a udział wzięło w niej blisko 7–8 tys. osób. W czasie pogrzebu przemówienie wygłosił pastor King, który określił zamordowane dziewczynki mianem „współczesnych bohaterek świętej krucjaty”, wyrażając jednocześnie nadzieję, że ich śmierć okaże się „odkupieńczą siłą, która przyniesie światło temu mrocznemu miastu”. Wezwał czarnoskórą ludność do powstrzymania się od odwetu. Potępił także milczenie umiarkowanych białych oraz bierną postawę władz federalnych w odniesieniu do problemu segregacji rasowej na Południu. Przedstawiciele władz miejskich nie wzięli udziału w uroczystości.
Tragedia w Birmingham odbiła się szerokim echem w USA oraz poza jej granicami. Wielu historyków jest przekonanych, że właśnie to wydarzenie „wyrwało z apatii” białych mieszkańców USA i znacznie zwiększyło poparcie dla postulatów ruchu praw obywatelskich, przyczyniając się do przyjęcia w 1964 roku przez Kongres Stanów Zjednoczonych przełomowej ustawy o prawach obywatelskich (Civil Rights Act of 1964).
Dzięki krajowym i zagranicznym darowiznom udało się sfinansować odbudowę zniszczeń spowodowanych zamachem. Odbudowę i renowację kościoła baptystów zakończono do czerwca 1964 roku.
Osądzenie sprawców
Niemal natychmiast po zamachu na kościół śledztwo w tej sprawie – niezależnie od służb stanowych – podjęło Federalne Biuro Śledcze (FBI). Już na wstępnym etapie dochodzenia agenci FBI zdołali ustalić personalia głównych podejrzanych. Byli to Robert Chambliss, Thomas E. Blanton Jr., Bobby Frank Cherry i Herman Cash. Tworzyli oni grupę znaną jako Cahaba Bridge Boys – skrajną frakcję Ku Klux Klanu, która odłączyła się od działającej w Birmingham Eastview 13 Klavern, uznając ją za zbyt mało radykalną. Chambliss był odpowiedzialny lub zamieszany w szereg innych zamachów bombowych, do których doszło w Birmingham w latach 50. i 60. Z tego powodu przylgnął do niego przydomek Dynamite Bob (pol. „Dynamitowy Bob”).
Pod koniec września 1963 roku Chambliss oraz dwaj inni mężczyźni, John Wesley Hall i Charles Cagle, zostali zatrzymani przez lokalną policję, jednakże wyłącznie pod zarzutem nielegalnego posiadania materiałów wybuchowych. Ukarano ich grzywną w wysokości 1000 dolarów oraz skazano na 6 miesięcy więzienia w zawieszeniu. Z kolei dyrektor FBI J. Edgar Hoover nie zgodził się na przekazanie federalnym prokuratorom dowodów zgromadzonych przez agentów Biura, uniemożliwiając tym samym postawienie podejrzanych w stan oskarżenia. Kwestia motywów, którymi się kierował, jest przedmiotem kontrowersji. Część autorów jest przekonana, że Hoover rozmyślnie zablokował jakoby pomyślnie rozwijające się śledztwo. Inni uznają, że za jego decyzją stało uzasadnione przekonanie, że zgromadzone przez agentów FBI dowody są zbyt słabe, by w ówczesnych realiach było możliwe uzyskanie na ich podstawie wyroku skazującego. Jako że w świetle obowiązującego wtedy prawodawstwa FBI mogło prowadzić sprawę zamachu tylko przez pięć lat, po 15 września 1968 roku wygasła możliwość, aby domniemanym sprawcom zostały postawione zarzuty przez prokuratorów federalnych.
W 1970 roku na stanowisko prokuratora stanowego Alabamy został wybrany Bill Baxley. Był on zdeterminowany, by doprowadzić do osądzenia sprawców zamachu na kościół baptystów. Przez długi czas śledztwo nie mogło jednak ruszyć z miejsca, gdyż Baxleyowi odmówiono dostępu do akt dochodzenia, które FBI prowadziło w latach 60. Dopiero w 1975 roku – z pomocą szefa waszyngtońskiego biura „Los Angeles Times” Jacka Nelsona, który zagroził prokuratorowi generalnemu USA Edwardowi H. Leviemu upublicznieniem informacji o obstrukcji stosowanej przez FBI – Baxley uzyskał dostęp do części akt. Po dwuletnim śledztwie prokurator stanowy i jego współpracownicy zidentyfikowali tych samych podejrzanych, których niespełna dwa lata wcześniej wskazało dochodzenie FBI. Ostatecznie zdecydowali się jednak wnieść oskarżenie tylko przeciwko Robertowi Chamblissowi, którego obciążały najpoważniejsze dowody: zeznania dwojga naocznych świadków, w tym jego siostrzenicy. We wrześniu 1977 roku prokuratura stanowa postawiła mu zarzut zabójstwa Denise McNair. 18 listopada tego samego roku Chambliss został uznany winnym zarzucanego czynu i skazany na karę dożywotniego pozbawienia wolności. Zmarł w więzieniu w 1985 roku.
W 1995 roku pod naciskiem liderów afroamerykańskiej społeczności Birmingham miejscowe biuro FBI zgodziło się wznowić śledztwo przeciwko pozostałym podejrzanym. Trwało ono kilka lat, w jego trakcie przesłuchano setki świadków. Ostatecznie w maju 2000 roku Thomas Blanton i Bobby Frank Cherry zostali aresztowani i postawieni w stan oskarżenia pod zarzutem zamordowania czterech dziewcząt w zamachu 15 września 1963 roku. Oskarżenie reprezentował zespół prokuratorów stanowych i federalnych pod przewodnictwem prokuratora federalnego Douga Jonesa. Początkowo zakładano, że obaj oskarżeni będą sądzeni w ramach jednego postępowania, jednakże w listopadzie 2000 roku, ze względu na konieczność rozstrzygnięcia, czy stan zdrowia pozwala Cherry’emu na udział w procesie, sprawy rozdzielono. Proces Blantona rozpoczął się w kwietniu 2001 roku. 2 maja tego samego roku wielka ława przysięgłych hrabstwa Jefferson uznała go winnym zarzucanych czynów. Kluczowym dowodem okazały się odnalezione w archiwach FBI taśmy z podsłuchu, założonego niedługo po zamachu, na których Blanton w rozmowie z żoną przyznawał się do uczestnictwa w planowaniu ataku na kościół i przygotowywaniu ładunku wybuchowego. Został skazany na karę dożywotniego pozbawienia wolności. Zmarł w więzieniu w czerwcu 2020 roku.
Tymczasem szczegółowe badania pozwoliły ustalić, że Bobby Frank Cherry jedynie pozoruje demencję i jest zdolny do udziału w postępowaniu sądowym. Jego proces rozpoczął się w maju 2002 roku. Został uznany winnym zamordowania czterech dziewcząt. W tym wypadku jednym z kluczowych dowodów okazało się własnoręcznie spisane przez Cherry’ego zeznanie, które wskazywało, że wieczorem 13 września 1963 roku przebywał wraz z Chamblissem i Blantonem w siedzibie Modern Sign Company. Było to wówczas popularne miejsce spotkań członków Ku Klux Klanu, a taśmy z podsłuchu FBI, które wcześniej posłużyły jako kluczowy dowód przeciw Blantonowi, pozwoliły także ustalić, że właśnie tam i tego wieczora zaplanowano zamach na kościół baptystów, a być może również przygotowano ładunek wybuchowy. Cherry został skazany na karę dożywotniego pozbawienia wolności. Zmarł w więzieniu w listopadzie 2004 roku.
Czwarty podejrzany, Herman Cash, zmarł w 1994 roku, nigdy nieosądzony za swój domniemany udział w zamachu na kościół baptystów.
Upamiętnienie i odniesienia w kulturze
Tragedia w Birmingham wywołała duże poruszenie w amerykańskim środowisku artystycznym. Powstało kilka utworów muzycznych inspirowanych tymi wydarzeniami, z których najsłynniejszym jest protest song Birmingham Sunday napisany przez Richarda Fariñę, a nagrany przez jego szwagierkę Joan Baez. Zamach na kościół baptystów był ponadto inspiracją dla powstania takich utworów muzycznych, jak Mississippi Goddam autorstwa Niny Simone, oraz Alabama skomponowanego przez Johna Coltrane'a.
O zamachu na kościół baptystów przy 16th Street opowiada amerykański film dokumentalny Cztery małe dziewczynki (reż. Spike Lee). W 1997 roku został on nominowany do Oscara za najlepszy pełnometrażowy film dokumentalny.
Śmierć czterech dziewcząt ukazano w pierwszych scenach dramatu historycznego Selma z 2014 roku (reż. Ava DuVernay). Nawiązano do niej również w filmie biograficznym George Wallace z 1997 roku (reż. John Frankenheimer).
Ofiary zamachu upamiętnia m.in. rzeźba That Which Might Have Been, Birmingham, 1963 dłuta Johna Henry'ego Waddella, znajdująca się w Phoenix w Arizonie, a także pamiątkowe krzesło w Katedrze Narodowej w Waszyngtonie. Imię Carole Robertson nosi centrum edukacyjne w Chicago.
15 listopada 1992 roku w Birmingham otwarto Civil Rights Institute – instytucję łączącą funkcję muzeum i centrum edukacyjnego, poświęconą historii walki o zniesienie segregacji rasowej w Birmingham i na całym Południu. Znajduje się na rogu 16th Street and 6th Avenue North, naprzeciwko kościoła baptystów.
Uwagi
Przypisy
Bibliografia
1963 w Stanach Zjednoczonych
Birmingham (Alabama)
Historia stanu Alabama
Ku Klux Klan
Rasizm
Zamachy terrorystyczne w Stanach Zjednoczonych |
Irvington is a township in Essex County, in the U.S. state of New Jersey. As of the 2020 United States census, the township's population was 61,176, an increase of 7,250 (+13.4%) from the 2010 census count of 53,926, which in turn reflected a decline of 6,769 (−11.2%) from the 60,695 counted in the 2000 census.
The township had the ninth-highest property tax rate in New Jersey in 2020, with an equalized rate of 4.890% in 2020, compared to 2.824% in the county as a whole and a statewide average of 2.279%.
History
Clinton Township, which included what is now Irvington, Maplewood and parts of Newark and South Orange, was created on April 14, 1834. The area was known as Camptown until the mid-1800s. In 1850, after Stephen Foster published his ballad, Camptown Races, residents were concerned that the activities described in the song would be associated with their community. The town was renamed, Irvingtown, in honor of Washington Irving.
Irvington was incorporated as an independent village on March 27, 1874, from portions of Clinton Township. What remained of Clinton Township was absorbed into Newark on March 5, 1902. On March 2, 1898, Irvington was incorporated as a Town, replacing Irvington Village. In 1982, the town was one of four Essex County municipalities to pass a referendum to become a township, joining 11 municipalities that had already made the change, of what would ultimately be more than a dozen Essex County municipalities to reclassify themselves as townships in order take advantage of federal revenue sharing policies that allocated townships a greater share of government aid to municipalities on a per capita basis.
From 1887 to 1965, Irvington was home to Olympic Park, a amusement park that straddled the border of Irvington and Maplewood, with the main entrance on Chancellor Avenue and a side entrance on 40th Street. After the park closed, the merry-go-round was sold and transported to Disney World, in Orlando, FL. The book, Smile: A Picture History of Olympic Park, 1887–1965 written by Alan A. Siegel was published in 1983 by Rutgers University Press.
The 1967 Newark riots hastened an exodus of families from that city, many of them moving a few short blocks into neighboring Irvington. Until 1965, Irvington was almost exclusively white. By 1980, the town was nearly 40% black; by 1990 it was 70%.
On July 1, 1980, Fred Bost, was sworn in as East Ward Councilman, making him the first black person to serve on the Town Council. At age 24, Michael G. Steele became the first black elected to public office in Irvington when he won a seat on the school board on March 25, 1980, then became the township's first black mayor ten years later, when he was elected in 1990 and served for four years, followed by Sarah Brockington Bost in 1994. In 1994 Steele returned to the Board of Education to pursue his career as the district's certified School Business Administrator, serving over 22 years. The current Mayor is Tony Vauss.
Geography
According to the United States Census Bureau, the township had a total area of 2.92 square miles (7.55 km2), including 2.91 square miles (7.55 km2) of land and <0.01 square miles (0.01 km2) of water (0.07%).
The Elizabeth River runs through the city passing Civic Square and Clinton Cemetery. Unincorporated communities, localities and place names located partially or completely within the township include Irving Place.
The township is bordered by Maplewood to the west and Newark to the east, both in Essex County, and Hillside to the south and Union to the southwest, both in Union County, New Jersey.
Demographics
2020 census
2010 census
The Census Bureau's 2006–2010 American Community Survey showed that (in 2010 inflation-adjusted dollars) median household income was $42,580, and the median family income was $50,798. Males had a median income of $38,033 versus $36,720 for females. The per capita income for the township was $20,520. About 14.4% of families and 16.8% of the population were below the poverty line, including 24.4% of those under age 18 and 16.7% of those age 65 or over.
2000 census
As of the 2000 United States census there were 60,695 people, 22,032 households, and 14,408 families residing in the township. The population density was 20,528.3 people per square mile (7,917.1/km2). There were 24,116 housing units at an average density of 8,156.5 per square mile (3,145.7/km2). The racial makeup of the township was 81.66% Black or African American, 8.97% White, 0.24% Native American, 1.10% Asian, 0.10% Pacific Islander, 3.68% from other races, and 4.24% from two or more races. Hispanic or Latino of any race were 8.38% of the population.
As part of the 2000 Census, 81.66% of Irvington's residents identified themselves as being Black or African American. This was one of the highest percentages of African American people in the United States, and the third-highest in New Jersey (behind Lawnside at 93.6%, and East Orange at 89.46%) of all places with 1,000 or more residents identifying their ancestry.
There were 22,032 households, out of which 33.9% had children under the age of 18 living with them, 30.2% were married couples living together, 27.6% had a female householder with no husband present, and 34.6% were non-families. 29.3% of all households were made up of individuals, and 6.4% had someone living alone who was 65 years of age or older. The average household size was 2.74 and the average family size was 3.39.
In the township the age distribution of the population shows 28.0% under the age of 18, 10.7% from 18 to 24, 32.3% from 25 to 44, 21.5% from 45 to 64, and 7.5% who were 65 years of age or older. The median age was 32 years. For every 100 females, there were 87.7 males. For every 100 females age 18 and over, there were 81.5 males.
The median income for a household in the township was $36,575, and the median income for a family was $41,098. Males had a median income of $32,043 versus $27,244 for females. The per capita income for the township was $16,874. About 15.8% of families and 17.4% of the population were below the poverty line, including 22.9% of those under age 18 and 12.2% of those age 65 or over.
Crime
Irvington experienced the crack epidemic of the 1980s and has struggled with its aftermath. The township's violent crime rate was six times higher than New Jersey overall and the murder rate eight times higher than statewide statistics. In 2007, the New Jersey State Police reported that Irvington had a violent crime rate of 22.4 incidents per 1,000 population, the highest of all 15 major urban areas in the state.
According to the New Jersey State Police Uniform Crime Report for 2013, year-to-year between 2012 and 2013, Irvington experienced an overall reduction in crime of 9% (from 49.6 to 45.2 incidents per 1,000), with reductions coming from overall non-violent crime (18%) and aggravated assault (22%), but an increase in the violent crime rate of 16% from 13.1 incidents per 1,000 to 15.3.
Economy
Portions of the township are part of an Urban Enterprise Zone (UEZ), one of 32 zones covering 37 municipalities statewide. Irvington was selected in 1996 as one of a group of seven zones added to participate in the program. In addition to other benefits to encourage employment and investment within the UEZ, shoppers can take advantage of a reduced 3.3125% sales tax rate (half of the % rate charged statewide) at eligible merchants. Established in May 1996, the township's Urban Enterprise Zone status expires in May 2027.
In July 2015, the central business district surrounding the Irvington Bus Terminal on Springfield Avenue was designated as one of 33 transit villages statewide, qualifying it for incentives for revitalization.
Government
Local government
Irvington is governed within the Faulkner Act, formally known as the Optional Municipal Charter Law, under the Mayor-Council form of municipal government, one of 71 municipalities (of the 564) statewide that use this form. The governing body is comprised of the Mayor and the seven-member Township Council, whose members are elected to staggered four-year terms of office on a non-partisan basis in municipal elections held on the second Tuesday in May in even-numbered years. The mayor and the three at-large seats are elected together and two years later the four ward seats are up for vote together. The council selects a president, first vice president and second vice president from among its members at a reorganization meeting held after each election. The council is the legislative body of the township and needs a ⅔ majority to make changes to the budget submitted by the mayor. The mayor is the township's chief executive and is responsible for overseeing the day-to-day operations and submitting a budget, but is not eligible to vote on the council and is not required to attend its meetings.
, the mayor of Irvington is Tony Vauss, whose term of office ends June 30, 2026. Members of the Township Council are Council President Renee C. Burgess (At-large, 2026), Council First Vice President Octavio Hudley (At-large, 2026), Council Second Vice President Charnette Frederic (At-large, 2026), Jamillah Z. Beasley (South Ward, 2024), Vernal C. Cox Sr. (West Ward, 2024), Sean C. Evans (East Ward, 2024) and Orlander Glen Vick (North Ward, 2024).
In April 2019, Jamillah Z. Beasley was appointed to fill the South Ward seat expiring in December 2020 that became vacant following the death of Sandra M. Jones. He served on an interim basis until the November 2019 general election, when he was elected to serve the balance of the term of office.
Council President David Lyons, who had served six terms in office representing the North Ward, died in August 2019.
Federal, state and county representation
Irvington is located in the 10th Congressional District and is part of New Jersey's 28th state legislative district.
Politics
As of March 2011, there were 28,545 registered voters in Irvington, of which 14,694 (51.5%) were registered as Democrats, 404 (1.4%) were registered as Republicans and 13,442 (47.1%) were registered as Unaffiliated. There were 5 voters registered to other parties such as the Libertarian Party and Green Party.
In the 2012 presidential election, Democrat Barack Obama received 97.9% of the vote (18,538 cast), ahead of Republican Mitt Romney with 1.9% (363 votes), and other candidates with 0.2% (38 votes), among the 19,036 ballots cast by the township's 30,744 registered voters (97 ballots were spoiled), for a turnout of 61.9%. In the 2008 presidential election, Democrat Barack Obama received 96.9% of the vote (18,923 cast), ahead of Republican John McCain with 2.5% (493 votes) and other candidates with 0.1% (29 votes), among the 19,533 ballots cast by the township's 28,879 registered voters, for a turnout of 67.6%. In the 2004 presidential election, Democrat John Kerry received 91.8% of the vote (14,885 ballots cast), outpolling Republican George W. Bush with 7.3% (1,189 votes) and other candidates with 0.3% (80 votes), among the 16,211 ballots cast by the township's 26,594 registered voters, for a turnout percentage of 61.0.
In the 2013 gubernatorial election, Democrat Barbara Buono received 86.4% of the vote (6,800 cast), ahead of Republican Chris Christie with 13.1% (1,028 votes), and other candidates with 0.5% (42 votes), among the 8,030 ballots cast by the township's 31,292 registered voters (160 ballots were spoiled), for a turnout of 25.7%. In the 2009 gubernatorial election, Democrat Jon Corzine received 93.2% of the vote (9,218 ballots cast), ahead of Republican Chris Christie with 4.6% (459 votes), Independent Chris Daggett with 0.9% (93 votes) and other candidates with 0.7% (66 votes), among the 9,894 ballots cast by the township's 28,189 registered voters, yielding a 35.1% turnout.
Town of Irvington v. Elouise McDaniel
In 2022, Irvington sued local resident Elouise McDaniel, 82, accusing her of harassment and bullying by using her rights under New Jersey's Open Public Records Act. Both Mayor Vauss and Municipal Clerk Harold Wiener denied filing the lawsuit when interviewed, with Wiener commenting "She does file a lot of OPRAs. That comes with the territory, my territory. I know Ms. McDaniel. I don’t have a problem with her." After being the first to report on the story, WNBC was sent two cease and desist letters by the township, accusing them of harassment as well. After the lawsuit became widely publicized, Irvington dropped it.
Education
The Irvington Public Schools serve students in pre-kindergarten through twelfth grade. The district is one of 31 former Abbott districts statewide that were established pursuant to the decision by the New Jersey Supreme Court in Abbott v. Burke which are now referred to as "SDA Districts" based on the requirement for the state to cover all costs for school building and renovation projects in these districts under the supervision of the New Jersey Schools Development Authority. As of the 2019–20 school year, the district, comprised of 12 schools, had an enrollment of 8,020 students and 530.0 classroom teachers (on an FTE basis), for a student–teacher ratio of 15.1:1. Schools in the district (with 2019–20 enrollment data from the National Center for Education Statistics) are
Augusta Preschool Academy (with 341 students; in Pre-K),
Berkeley Terrace School (387; Pre-K–5),
Chancellor Avenue School (527; K–5),
Florence Avenue School (672; K–5),
Grove Street School (428; Pre-K–5),
Madison Avenue School (410; Pre-K–5),
Thurgood G. Marshall School (398; Pre-K–5),
Mount Vernon Avenue School (542; K–5),
University Elementary School (403; K–5),
Union Avenue Middle School (778; 6–8),
University Middle School (403; 6–8) and
Irvington High School (1,558; 9–12). The district's high school was the 309th-ranked public high school in New Jersey out of 328 schools statewide in New Jersey Monthly magazine's September 2012 cover story on the state's "Top Public High Schools", after being ranked 287th in 2010 out of 322 schools listed.
Transportation
Roads and highways
, the township had a total of of roadways, of which were maintained by the municipality, by Essex County, by the New Jersey Turnpike Authority and by the New Jersey Department of Transportation.
The Garden State Parkway is the most significant highway in Irvington, passing through the center of the township; it is accessible from exits 143 and 144. Interstate 78 also passes through very briefly along the southeastern border at Exit 54. The most significant local roadway passing through Irvington is County Road 509.
Public transportation
The Irvington Bus Terminal, which underwent renovation in the early 2000s, is one of NJ Transit's (NJT) busiest facilities and regional transit hubs. Irvington is served by NJ Transit bus routes 107 to the Port Authority Bus Terminal in Midtown Manhattan; the 1, 13, 25, 27, 37, 39, 42, 70, 90 and 94 to Newark; and local service on the 26, 96. The 375 and the 107X also serves Irvington Bus Terminal as express routes..
Scheduled airline service is available at Newark Liberty International Airport in neighboring Newark and Elizabeth.
Notable people
People who were born in, residents of, or otherwise closely associated with Irvington include:
Harold A. Ackerman (1928–2009), United States district judge of the United States District Court for the District of New Jersey
Richie Adubato (born 1937), former NBA coach for the Detroit Pistons, Orlando Magic and Dallas Mavericks
Paul Boris (born 1955), former pitcher for the Minnesota Twins
Glen Burtnik (born 1955), singer, songwriter, entertainer and multi-instrumentalist, best known as a former member of the band Styx
Asnage Castelly (born 1979), wrestler competing for Haiti at the 2016 Summer Olympics
Cyrus Durand Chapman (1856–1918), artist and architect who achieved fame with his painting The Wedding Bonnet
Rakeem Christmas (born 1991), basketball player for the Fort Wayne Mad Ants, on assignment from the Indiana Pacers of the NBA
Josh Evans (born 1991), free safety who has played in the NFL for the Jacksonville Jaguars
Vera Farmiga (born 1973), Academy Award-nominated actress, film director and producer
Charles Goeller (1901–1955), artist best known for precise and detailed paintings and drawings
Ina Golub (1938–2015), fiber artist specializing in Judaica
Mike Goodson (born 1987), running back who has played in the NFL for the New York Jets
Austin Gunsel (1909–1974), National Football League's interim commissioner following the death of Bert Bell on October 11, 1959
William C. Hill (1917–1998), Associate Justice of the Vermont Supreme Court
Frank Hiller (1920–1987), MLB pitcher from 1946 to 1953 who played for the New York Giants, Chicago Cubs, New York Yankees and Cincinnati Reds
Erna Schneider Hoover (born 1926), mathematician notable for inventing a computerized telephone switching method
James J. Howard (1927–1988), represented New Jersey's 3rd congressional district in the United States House of Representatives from 1965 to 1988
Kareem Huggins (born 1986), running back for the Tampa Bay Buccaneers
Sanford Hunt (1881–1943), member of the Cornell Big Red football team who was a consensus All-American at the guard position in 1901 and later an editor and director of The Newark Sunday Call
Jeff Janiak (born 1976), vocalist of the punk rock band Discharge
Jay W. Jensen (1931–2007), drama teacher
Cullen Jones (born 1984), gold medal-winning swimmer at the 2008 Summer Olympics in Beijing in the Men's 4 × 100 m Freestyle Relay
Ron Karnaugh (born 1966), former competition swimmer who represented the United States at the 1992 Summer Olympics
Jack Kiley (1929–1982), professional basketball player who played for the Fort Wayne Pistons
Martin E. Kravarik (1936–2018), politician who served in the New Jersey General Assembly from District 7B from 1970 to 1972
Queen Latifah (born 1970), rapper, singer, actress, producer
Jerry Lewis (1926–2017), comedian, actor, director
Kevin Lyles (born 1973), former sprinter
Boris Malenko (1933–1994), professional wrestler and professional wrestling trainer
Adrienne A. Mandel (born 1936), politician who represented the 19th District in the Maryland House of Delegates for more than ten years
John J. Miller Jr. (1923–2012), politician who served in the New Jersey General Assembly from 1962 to 1964.
Percy A. Miller Jr. (1899–1984), politician who served as Speaker of the New Jersey General Assembly and was Mayor of Irvington from 1934 to 1938
Joe Morello (1928–2011), drummer best known for his work with The Dave Brubeck Quartet
Raheem Morris (born 1976), former head coach of the Tampa Bay Buccaneers
Sybil Moses (–2009), prosecutor of the "Dr. X" Mario Jascalevich murder case and New Jersey Superior Court judge
Frank Muehlheuser (1926–2006), American football fullback and linebacker who played in the NFL for the Boston Yanks and New York Bulldogs
Al-Quadin Muhammad (born 1995), defensive end for the New Orleans Saints of the National Football League
Napoleon (born 1977), rapper known for being a former member of Tupac Shakur's group, the Outlawz
Rocco Neri (1919–2011), politician who served as a member of the New Jersey General Assembly from 1974 to 1976
Blanche Noyes (1900–1981), pioneering female aviator who was among the first ten women to receive a pilot's license
Bob Perina (1921–1991), running back, quarterback and defensive back who played in the NFL for five seasons
Fabiana Pierre-Louis (born 1980), lawyer who was nominated in June 2020 to serve on the New Jersey Supreme Court
Pras (born 1972), rapper, record producer, songwriter and actor, best known as one of the founding members of the Fugees
Kenneth Raffa (born 1950), entomologist
Robert Randolph (born 1977), singer and guitarist for Robert Randolph & the Family band
Nicholas Reale (1922–1984), watercolorist with a lengthy career in art and teaching
Nate Robinson (born 1985), former football defensive tackle
Mark Rudd (born 1947), educator and anti-war activist
Al Santorini (born 1948), former MLB pitcher who played for the Atlanta Braves, San Diego Padres and St. Louis Cardinals
O. K. Sato (1871–1921), vaudeville performer best known for his comedic juggling
Artie Schroeck (born 1938), composer and arranger
Art Sinsabaugh (1924–1983), photographer
Craig A. Stanley (born 1955), politician who served in the New Jersey General Assembly from 1996 to 2008, where he represented the 28th Legislative District
Gary Saul Stein (born 1933), attorney and former Associate Justice of the New Jersey Supreme Court, who served for 17 years where he wrote over 365 published opinions
Wilbur Summers (1954–2019), American football punter who played in the NFL for the Detroit Lions
Kay Sutton (1915–1988), film actress
Travis Taylor (born 1990), professional basketball player
Bill Wenzel (1918–1987), cartoonist best known as a widely published good girl artist for men's magazines
Lewis Yablonsky (1924–2014), sociologist, criminologist, author, and psychotherapist best known for his innovative and experiential work with gang members
Robert Zoellner (1932–2014), investor and stamp collector who was the second person to have assembled a complete collection of United States postage stamps
Tony Zuzzio (1916–2002), lineman who played for the Detroit Lions during the 1942 NFL season
References
External links
Township of Irvington homepage
Irvington Public Schools
School Data for the Irvington Public Schools, National Center for Education Statistics
Irvington Public Works: trash & recycling schedule
1874 establishments in New Jersey
Faulkner Act (mayor–council)
New Jersey Urban Enterprise Zones
Populated places established in 1874
Townships in Essex County, New Jersey |
Het Pools (język polski, ook wel polszczyzna) is een West-Slavische taal met ongeveer 40 miljoen sprekers. De meeste sprekers van het Pools wonen in Polen (38,6 miljoen inwoners). Andere grote groepen sprekers/Polen wonen onder meer in de Verenigde Staten en in de landen van de voormalige Sovjet-Unie (vooral Wit-Rusland, Oekraïne en Litouwen). Sinds 1 mei 2004 is het Pools een van de officiële werktalen van de Europese Unie.
Binnen de groep van West-Slavische talen - waartoe onder meer ook het Tsjechisch en het Slowaaks behoren - is het Pools de grootste van de zogenoemde Lechitische talen. Een belangrijk kenmerk van deze subgroep binnen het West-Slavisch is het behoud van de Proto-Slavische nasaalvocalen. De andere Lechitische talen zijn het Kasjoebisch en de uitgestorven talen Slovinzisch en Polabisch. Andere kenmerken die het Pools van de meeste andere Slavische talen onderscheiden, zijn sterk gepalataliseerde medeklinkers en een vast woordaccent op de voorlaatste lettergreep.
Geschiedenis van het Pools
De geschiedenis van het geschreven Pools begint in 1136. In een bul van paus Innocentius II komen voor het eerst op grote schaal Poolse namen voor. De eerste volledige Poolse zin vinden we in het Księga henrykowska ('Boek van Henryków', naar de vestigingsplaats van een klooster in Silezië).
De eerste gedocumenteerde periode van het Pools noemt men het Oudpools. Men spreekt van het Oudpools voor de periode van 1136 tot ongeveer 1500. De daaropvolgende periode, het Middelpools, duurt tot ongeveer het midden van de achttiende eeuw. Daarna spreekt men van het Nieuwpools. Er bestaat discussie of de periode van het Nieuwpools tot vandaag de dag voortduurt; het huidige Pools wordt ook wel Modern-Pools genoemd.
Van het midden van de zestiende eeuw tot het begin van de achttiende eeuw was het Pools een hoftaal in Rusland.
De standaardtaal kende in zijn ontwikkeling perioden van pieken en dalen, maar gaat uiteindelijk terug tot de zestiende en het begin van de zeventiende eeuw. Of de Poolse standaardtaal nu het meest gebaseerd is op dialecten van Klein-Polen (Krakau) of Groot-Polen (Poznań, Gniezno) is nog steeds omstreden. Ook dialecten uit de oostelijke randgebieden van Polen (de kresy) genoten een vrij hoog prestige, wat zijn sporen in de standaardtaal heeft nagelaten. De invloed van Mazovië, waarin de hoofdstad Warschau ligt, op de standaardtaal is daarentegen vrij gering.
Historische overeenkomsten
Aangezien het Proto-Slavisch al zeer vroeg van het Proto-Indo-Europees is afgescheiden, is de genetische verwantschap met andere Indo-Europese subfamilies alleen nog te zien aan de vorm van woorden die volledig deel uitmaken van het kernlexicon, zoals ja (vgl. het Franse je), ty (vgl. het Franse tu en het Duitse du) en het werkwoord być (vgl. jest met het Latijnse en Franse est).
Alfabet
Het Pools wordt geschreven met het Poolse alfabet. Het Poolse alfabet telt 35 Latijnse letters, waaronder een aantal letters met diakritische tekens die als aparte letters beschouwd worden.
Het Poolse alfabet luidt als volgt:
Aa, Ąą, Bb, Cc, Ćć, Dd, Ee, Ęę, Ff, Gg, Hh, Ii, Jj, Kk, Ll, Łł, Mm, Nn, Ńń, Oo, Óó, Pp, Qq, Rr, Ss, Śś, Tt, Uu, Vv, Ww, Xx, Yy, Zz, Źź, Żż
De letters q, v en x worden niet tot het Poolse alfabet gerekend, hoewel de letters wel voorkomen in sommige leenwoorden en eigennamen. Het diakritisch teken ´ heet kreska ('streepje'), de ˛ wordt ogonek ('staartje') genoemd, en het puntje op de ż kropka ('puntje').
Spelling en uitspraak
De spelling van het Pools is op het eerste gezicht niet gemakkelijk. Behalve de hierboven genoemde extra letters worden voor een aantal klanken (fonemen) ook lettercombinaties gebruikt, zoals ch, cz en sz. Het schriftbeeld dat ontstaat door de opeenhoping of herhaling hiervan, zoals in na czczo ('op de nuchtere maag') en de plaatsnaam Szczebrzeszyn , vereist een zekere gewenning. Toch is de Poolse spelling vrij regelmatig: als men eenmaal de spelling van een woord kent, weet men in de regel ook hoe het moet worden uitgesproken.
Algemeen
Alle Poolse woorden zijn in principe paroxytona, dus de klemtoon ligt op de voorlaatste lettergreep. Een uitzondering hierop zijn sommige werkwoordsvormen en enkele leenwoorden, zoals matematyka ('wiskunde'), fizyka ('natuurkunde') en uniwersytet ('universiteit').
Klinkers
Na de letters b, f, g, k, m, n, p en w drukt de i geen eigen klank uit, maar geeft hij aan dat de voorgaande klank palataal ('zacht') is. De lettercombinatie ni - zoals in nie ('nee, niet') - wordt dus ongeveer uitgesproken als nj in het Nederlandse woord franje.
Een ogonek onder de klinkers a en e geeft nasalisatie van deze klinkers weer – het tekentje heeft wel iets van een cedille. De nasale klanken ą en ę worden vooral voor fricatieven (wrijfklanken) als zuivere nasalen uitgesproken (bijvoorbeeld in mąż ('man, echtgenoot')). Ook aan het eind van een woord wordt de ą nasaal uitgesproken, zoals in robią ('zij doen, zij maken'). De ę wordt in die positie echter meestal als een ongenasaliseerde e uitgesproken, zoals in idę ('ik ga'). In andere posities wordt ą als /om/ of /on/ uitgesproken. Voorbeelden hiervan zijn dąb ('eik'; als /om/) en mądry ('wijs', als /on/). Iets soortgelijks geldt voor de ę, die als /em/ of /en/ wordt uitgesproken: zęby ('tanden', als /em/) en będzie ('hij/zij/het zal zijn'; als /en/).
De genasaliseerde Poolse klinkers worden gezien als een restant uit het Proto-Slavisch. In andere Slavische talen zijn ze nagenoeg verdwenen. De status van deze klinkers als aparte fonemen in het Pools wordt de laatste tijd door sommige taalkundigen betwist.
Medeklinkers
Voor klinkers worden in plaats van de letters ć, ń, ś en ź de lettercombinaties ci, ni, si en zi gebruikt. Zo luidt de genitief van koń ('paard') bijvoorbeeld konia (vergelijk syn ('zoon'), met de genitief syna).
Stemhebbende medeklinkers (b, d, dz, dź, dż, g, rz, w, z, ź, ż) worden aan het einde van een woord stemloos uitgesproken: róg /roek/ ('hoek'), raz /ras/ ('keer').
Taalstructuur
De Poolse syntaxis heeft een aantal kenmerken die meteen in het oog springen.
Zelfstandige naamwoorden
Een belangrijk kenmerk van de Poolse grammatica is een uitgebreid systeem van zeven naamvallen: de nominatief (mianownik), genitief (dopełniacz), datief (celownik), accusatief (biernik), locatief (miejscownik), instrumentalis (narzędnik) en vocatief (wołacz). Deze naamvallen worden ook wel aangeduid met een nummer van 1 tot 7, waarbij de genoemde volgorde wordt aangehouden. De verbuiging naar naamvallen speelt een rol in het hele nominale systeem, dat wil zeggen bij zelfstandige naamwoorden, bijvoeglijke naamwoorden, voornaamwoorden en telwoorden. Enkele telwoorden (met name jeden, "een", en dwa, "twee",) worden daarnaast net als bijvoeglijke naamwoorden verbogen naar grammaticaal geslacht.
De verbuiging van zelfstandige naamwoorden is een zeer gecompliceerd onderdeel van de Poolse grammatica. Zelfstandige naamwoorden worden ten eerste onderverdeeld in de volgende vijf verschillende verbuigingsklassen:
mannelijk bezield en persoonlijk;
mannelijk bezield en dierlijk;
mannelijk onbezield;
vrouwelijk concreet en/of bezield;
onzijdig.
De verbuiging van elk der klassen afzonderlijk gaat bovendien nog gepaard met vrij veel onregelmatigheden.
Werkwoorden
Het Pools is een pro-droptaal, wat wil zeggen dat het onderwerp in principe altijd kan worden weggelaten omdat alleen de persoonsvorm al genoeg informatie bevat. Werkwoorden beschikken daarnaast over een extra aspect als aparte grammaticale categorie. Dit houdt concreet in dat in principe elk werkwoord perfectief of juist imperfectief is. Daarnaast wordt bij de vervoeging van werkwoorden in de perfectieve vorm door middel van de persoonsvorm onderscheid gemaakt tussen een mannelijk en een vrouwelijk onderwerp. Aldus kunnen bijvoorbeeld de volgende zinnen worden gevormd:
Czytałem/Czytałam list (imperfectief) .
Przeczytałem/Przeczytałam list (perfectief)
Hoewel beide zinnen in de verleden tijd staan en vertaald kunnen worden met 'Ik (m/v) las de brief.', wordt het imperfectieve czytać ('lezen') gebruikt in een context als 'Ik (m/v) las de brief (ik was de brief aan het lezen)' (vergelijkbaar met Engelse past progressive tense). De perfectieve tegenhanger przeczytać ('lezen') in een context als 'Ik (m/v) las de brief (en heb hem ook uitgelezen).'
Het prefix prze- heeft de allomorf z- in een vorm als zrobić (< robić, "doen, handelen").
Hetzelfde onderscheid bestaat in veel andere Slavische talen zoals het Russisch. In het Nederlands blijft dit verschil in beschouwing vaak onuitgedrukt; in het Pools móét deze keuze gemaakt worden.
In de tegenwoordige tijd drukken perfectieve werkwoorden de toekomende tijd uit: Przeczytam list 'Ik zal de brief lezen'. Imperfectieve werkwoorden geven een onvoltooide handeling in de tegenwoordige tijd aan: Czytam list: 'Ik lees de brief' (ik ben de brief aan het lezen).
De echte toekomende tijd is de enige tempus die in het Pools op analytisch wijze wordt gevormd, door een combinatie van het hulpwerkwoord być ("zijn") en een infinitief of voltooid deelwoord (będę, będziesz..., enz.). Tussen de infinitief en het voltooid deelwoord bestaat in dit geval geen betekenisverschil: Będziecie robić/robili → "Jullie zullen doen/handelen".
Het werkwoord "być" (zijn) wordt als volgt vervoegd in de tegenwoordige tijd:
Ja jestem – Ik ben
Ty jesteś – Jij bent
On/ona/ono jest – Hij/zij/het is
My jesteśmy – Wij zijn
Wy jesteście – Jullie zijn
Oni/one są – Zij (mannelijk/vrouwelijk) zijn
Pan/Pani jest – U (mannelijk/vrouwelijk enkelvoud) bent
Państwo są – U (meervoud) bent
Panowie są – U (mannelijk meervoud) bent
Panie są – U (vrouwelijk meervoud) bent
Vervoeging van "być" (zijn) in de onvoltooid verleden tijd, waarbij de persoonsvorm vaak congrueert met het geslacht van het onderwerp:
Ja byłem/byłam – Ik (mannelijk/vrouwelijk) was
Ty byłeś/byłaś – Jij (mannelijk/vrouwelijk) was
On był/ona była/ono było – Hij / Zij / Het was
My byliśmy/byłyśmy – Wij () waren
Wy byliście/byłyście – Jullie (mannelijk/vrouwelijk) waren
Oni byli/one były – Zij (mannelijk/vrouwelijk) waren
Pan był/Pani była – U (mannelijk/vrouwelijk enkelvoud) was
Państwo byli – U (meervoud) was
Panowie byli – U (mannelijk meervoud) was
Panie były – U (vrouwelijk meervoud) was
De meeste verleden tijd worden op dezelfde manier gevormd, dus door de uitgang "-ć" van de infinitief te vervangen door "-ł + persoonsuitgang".
Vervoeging van "być" in de toekomende tijd (deze vormen drukken tevens bepaalde modaliteiten uit):
Ja będę – Ik zal zijn
Ty będziesz – Jij zult zijn
On/ona/ono będzie – Hij / Zij/ Het zal zijn
My będziemy – Wij (mannelijk/vrouwelijk) zullen zijn
Wy będziecie – Jullie (mannelijk/vrouwelijk) zullen zijn
Oni/one będą – Zij (mannelijk/vrouwelijk) zullen zijn
Pan/Pani będzie – U (mannelijk/vrouwelijk enkelvoud) zult zijn
Państwo będą – U (meervoud) zult zijn
Panowie będą – U (mannelijk meervoud) zult zijn
Panie będą – U (vrouwelijk meervoud) zult zijn
Vervoeging van "iść" ("gaan, lopen") in de tegenwoordige tijd:
Ja idę – Ik ga
Ty idziesz – Jij gaat
On/ona/ono idzie – Hij/Zij/Het gaat
My idziemy – Wij gaan
Wy idziecie – Jullie gaan
Oni/one idą – Zij gaan
Pan/Pani idzie – U (mannelijk/vrouwelijk enkelvoud) gaat
Państwo idą – U (meervoud) gaat
Panowie idą – U (mannelijk meervoud) gaat
Panie idą – U (vrouwelijk meervoud) gaat
Vervoeging van "iść" ("gaan, lopen") in de verleden tijd:
Ja szedłem – (mannelijk) – Ja szłam (vrouwelijk) – Ik ging
Ty szedłeś – (mannelijk) – Ty szłaś (vrouwelijk) – Jij ging
On szedł – (mae) – Ona szła (vrouwelijk) – Ono szło (onzijdig) – Hij/Zij/Het ging
Pan szedł – (mannelijk) – Pani szła (vrouwelijk) – Jullie gingen (polite)
My szliśmy - Wij gingen
My szłyśmy (inf, myśmy szły) – Wij (alleen vrouwen) gingen
Wy szliście (inf. wyście szli) – Jullie gingen
Wy szłyście (inf. wyście szły) – Jullie (alleen vrouwen) gingen
Oni szli - Zij gingen
One szły – Zij (alleen vrouwen) gingen
Państwo szli – U (meervoud) ging
Panie szły – U (alleen vrouwen) ging
Bijwoorden
Bijwoorden in het Pools zijn onderverdeeld in kwalitatief (jakościowe) en adverbiaal (okolicznościowe). Sommige bijwoorden hebben verschillende trappen van vergelijking.
Andere kenmerken
Opvallend zijn verder de frequente klankalternanties binnen sommige paradigma's, bijvoorbeeld:
miasto ('stad (nominatief)'), maar mieście ('stad (locatief)'
pies ('hond (nominatief)'), maar psa ('hond (genitief/accusatief)')
góra ('berg (nominatief)'), maar górze ('berg (datief/locatief)')
nosić ('dragen (infinitief)', met een /ś/), maar noszę ('ik draag')
ząb ('tand'), maar zęby ('tanden')
Andere, minder opvallende kenmerken:
Het Pools heeft, net als de meeste andere Slavische talen (behalve het Bulgaars en het Macedonisch), geen lidwoorden.
Er wordt een onderscheid gemaakt tussen enkelvoud en meervoud. De oude Slavische dualis ('tweevoud') is slechts in drie woorden bewaard gebleven in de vorm van versteende uitgangen. Deze woorden duiden alle drie lichaamsdelen aan die gewoonlijk in paren voorkomen: oko ('oog'), ucho ('oor') en ręka (' hand').
Er wordt bij de verbuiging van naamwoorden een verschil gemaakt tussen mannelijk, vrouwelijk en onzijdig. Bij mannelijke woorden spelen bovendien twee semantische opposities een rol: 'bezield - onbezield' (in het enkelvoud) en 'personen - niet-personen' (in het meervoud). Op die manier kan globaal de volgende indeling worden gemaakt (de voornaamwoorden zijn paradigma's van de derde persoon):
Woordenschat
Leenwoorden
De kern van de Poolse woordenschat is natuurlijk Slavisch. Wel kent het Pools in vergelijking met andere Slavische talen veel leenwoorden en leenvertalingen. Een grote groep historische leenwoorden komt uit het Duits, als gevolg van het eeuwenlange contact tussen deze twee talen. Deze woorden zijn niet allemaal in dezelfde tijd ontleend. Een voorbeeld van een zeer oud leenwoord is szkoda ('schade', maar ook 'jammer'). Recentere leenwoorden hebben vaak betrekking op handel en bestuur, zoals burmistrz ('burgemeester'), handlowy ('handel-'), meldować ('melden'), rachunek ('rekening'), ratusz ('raadhuis, stadhuis') en regał ('toonbank'). Een voorbeeld van een leenvertaling is listonosz ('postbode'). Dit woord bestaat uit list ('brief') en een afleiding van nosić ('dragen'), gevormd naar het Duitse Briefträger.
Het Pools is gedurende lange tijd meerdere malen beïnvloed door het Tsjechisch. De eerste keer was in de tiende eeuw, toen christelijke terminologie (uit het Latijn of uit het Duits) werd geïmporteerd via het Tsjechisch. Ook in de veertiende en vijftiende eeuw - de bloeitijd van de Tsjechische cultuur - werd het Pools weer beïnvloed door het Tsjechisch. In de negentiende eeuw vond een omgekeerde beïnvloeding plaats: tijdens de wedergeboorte van het Tsjechisch als cultuurtaal nam deze taal weer woorden uit het Pools over.
Daarnaast heeft het Pools uiteraard ook de woordenschat van andere talen beïnvloed, met name die van het Duits en hierdoor indirect ook die van het Nederlands. Het bekendste Nederlandse woord met een Poolse herkomst is waarschijnlijk grens. Dit woord is via het Duitse Grenze afgeleid van het Poolse granica.
Uiteraard heeft het Pools ook leenwoorden uit andere talen overgenomen, zoals uit het Latijn (uniwersytet, profesor), het Italiaans (pomidor, "tomaat") en het Frans (bagietka, "stokbrood"). De meeste ontleningen in het Pools zijn tegenwoordig uit het Engels (e-mail, komputer, menedżer).
Persoonlijke voornaamwoorden
Telwoorden
Chronologie
Weer
Seizoenen
Plaatsen
Dialecten
Voor een taal met zo veel sprekers kent het Poolse weinig dialecten. De meeste Polen spreken iets wat de standaard relatief dicht benadert. Traditioneel worden er vijf grote dialectgroepen onderscheiden: Groot-Pools (in Groot-Polen, de streek rond Poznań), Klein-Pools (in Klein-Polen, rond Krakau), Mazovisch (in Mazovië, rond Warschau), Silezisch (in Opper-Silezië) en Kasjoebisch (in het noorden, ten westen van Gdańsk). De belangrijkste kleinere dialecten van het Pools zijn het Podhale-dialect van de bergbewoners (górale) in de Podhale en het nog door de oudere generatie gesproken dialect van Kresy, dat vóór de Russische annexatie van 1939 in een veel groter deel van Oost-Polen werd gesproken. Dit dialect vertoont met name overeenkomst met het Oekraïens en Roetheens, bijvoorbeeld op het gebied van klinkerlengte.
Tegenwoordig wordt het Kasjoebisch over het algemeen als aparte taal beschouwd. Ook het Silezisch geniet in toenemende mate erkenning als zelfstandige taal. Bovendien zijn er in het westen en zuidwesten nieuwe, gemengde dialecten bij gekomen door de nasleep van de Tweede Wereldoorlog: de dialectatlas van het Pools veranderde ingrijpend door de massale verhuizing van Polen uit voormalig Poolse gebieden in het oosten (Wit-Rusland, Oekraïne, Litouwen) naar voormalig Duitse gebieden in het westen (Pommeren, Silezië). Deze volksverhuizing heeft het dialectonderzoek na de oorlog aanzienlijk bemoeilijkt.
De belangrijkste tegenstelling is die tussen de gebieden die wél en de gebieden die níét 'mazureren'. Mazureren houdt in dat sz, ż/rz, cz en dż (alveolaire fricatieven en affricaten) worden vervangen worden door gewone dentalen (s, z, c en dz). Gebieden waarin dit verschijnsel voorkomt, zijn Mazovië, Klein-Polen en een deel van Silezië. Een ander dialectverschil betreft de uitspraak van stemhebbende medeklinkers in woordverbindingen voor klinkers en sonoranten (l, m, n en r)). In Mazovië wordt de ż in już idzie ('hij gaat al') en już robi ('hij doet het al') stemloos uitgesproken (dus als sz), in Klein-Polen, Silezië en Groot-Polen (inclusief Poznań) stemhebbend. .
Zie ook
Lijst van cijfers in slavische talen
Externe link
Rada Języka Polskiego (Raad van het Pools; officieel overheidsorgaan)
Taal in Wit-Rusland
Taal in Oekraïne
Taal in Litouwen |
Aleja glagoljaša, spomenički je kompleks spomen-obilježja glagoljaštvu i glagoljašima. Nalazi se u Hrvatskoj, u Istri, uz cestu između Roča i Huma.
O Aleji glagoljaša
Napomena: Tekst u nastavku uglavnom sadrži skup citata iz knjige Josipa Bratulića, Aleja glagoljaša: stoljeća hrvatske glagoljice, Zagreb : Znamen, 2019. [kratica: Bratulić (2019.)]. Citati su omeđeni navodnicima, a na kraju svakoga je oznaka izvora s brojem stranice u tiskanoj knjizi. Tekst bez navodnika je urednički.
"Aleja glagoljaša osebujan je spomenički kompleks od jedanaest spomen-obilježja uz cestu između Roča i Huma. Spomen je na veličanstveno djelo Ćirila i Metoda, njihovih učenika te posveta kulturnim djelatnicima i prosvjetiteljima, hrvatskim popovima glagoljašima koji su gradili našu uljudbu sela i grada. Označava razvojni put i povijesnu ukorijenjenost glagoljice među Hrvatima, posebice u Istri. Aleja je smještena uz cestu što [u duljini od sedam kilometara] vodi od Roča do Huma."
Nastanak Aleje glagoljaša
"Roč i Hum, snažna su središta žive glagoljaške djelatnosti što joj se iskon nazire u dalekoj prošlosti, prema dostupnim podacima još u počecima slavenske pismenosti, one, dakle, pismenosti što su je utemeljili Konstantin - Ćiril i Metod, slavenski prosvjetitelji, sveci Katoličke Crkve i Pravoslavne Crkve.
Pojavu glagoljice u Istri, njeno ukorijenjivanje u Roču i Humu u gorovitoj Istri, možemo smjestiti u 11. odnosno 12. stoljeće. Glagoljašku tradiciju, njenu povijest u Hrvatskoj i u Istri možemo pratiti prema spomenicima od tog vremena do danas. U Roču je postojala glagoljaška škola, o čemu imamo nesumnjivih dokaza u spomenicima što su tamo nastali ili su neko vrijeme tamo bili."
Nastala je kao projekt Čakavskog sabora.
Aleju je osmislio Josip Bratulić, kiparski je izveo Želimir Janeš, a naziv joj je dao Zvane Črnja. Pokazuje put slavenskog i potom hrvatskog glagoljaštva, svjedoči o središtima hrvatske srednjovjekovne glagoljske književnosti na području Istre, upućuje na slavenske korijene te pismenosti i njezin kontinuitet od 11. stoljeća do današnjih dana. Također uprizoruje način očuvanja nacionalne samosvojnosti vlastitom duhovnošću, kojom je ujedno uspostavljena veza s ostalim slavenskim i europskim narodima.
"Povijest njenog nastanka splet je povoljnih okolnosti, sretnih trenutaka i skupa sjajnih ljudi, suvremenih glagoljaša, koji su iskoristili okolnosti i trenutak te pod znakom Čakavskog sabora stvorili spomenički kompleks što je svojom monumentalnošću i ljudskošću, sraslošću s prirodom i uronjenošću u stoljeća glagoljaške duhovnosti, trajni spomen i znamen na tisućljetnu visoku kulturu u ovom naoko zabačenom istarskom krajoliku. Stoga nam vrijedi krenuti od početka i pratiti kako je riječ spomenikom postala." Autor Aleje glagoljaša i istoimene knjige (3. izdanje, 2019.), akademik Josip Bratulić, sjeća se kako je sve počelo:
"Jedne nedjelje 1976. godine, nakon svečanosti Dana Huma, poveo sam Želimira zavojitim putem od Huma prema Roču. Zaustavljali bismo se na pojedinim mjestima, izvikivali smo što bi tu moglo biti postavljeno i osmišljeno kao da tu stoji već više od tisuću godina. U prostoru našeg izvidničkog puta gledali smo u mašti sve što će niknuti u zbilji. Vidjeli smo mjesto, oblik, sadržaj i simboliku svakog obilježja. Od prvotne ideje, dakle od tih prazamisli, do ostvarenih, izvedenih obilježja, ništa nije trebalo mijenjati. Trebalo ih je samo stvoriti i postaviti. Po dovršetku uklopili su se u prostor kao da su oduvijek tu, kao da nisu umjetnikovom voljom i mišlju stvoreni, nego da su od prirode, kraja ili povijesti postavljeni, kao da su izrasli sami od sebe.
Sutradan smo ranim vlakom otputovali iz Roča za Zagreb. Želimir je toga dana na Akademiji likovnih umjetnosti u Zagrebu, u Ilici, izradio prve crteže po sjećanju (nije se moglo ni snimati jer je padala noć, a i dan je bio kišovit) i oni svjedoče više nego riječi. Što je tada nacrtao, provedeno je u cijelosti".
Spomen-obilježja u Aleji glagoljaša
Aleju čini 11 spomen-obilježja, od kojih je deset kamenih, a samo su Vrata Huma bakrena.
1. Stup Čakavskog sabora
"Godine 1977. otkriveno je prvo obilježje Aleje glagoljaša: Stup Čakavskog sabora. Na početku djelovanja Čakavski sabor je za svoj zaštitni znak izabrao glagoljsko slovo S. Slično je lijepo oblikovanoj gljivi s naših polja. Idejno rješenje za zaštitni znak dao je slikar i kipar Josip Diminić. U staroslavenskoj azbuci slovo s naziva se “Slovo”. Riječ slovo označava više pojmova, poimence: um, razum, razlog, riječ, logos, Riječ (drugu Božansku osobu) itd."
2. Stol Ćirila i Metodija
"Stol Ćirila i Metodija postavljen je podno sela Forčići i svečano otkriven 1978. godine kao spomen na solunsku Svetu Braću, misionare Konstantina Ćirila i Metoda, Ćirilov izum glagoljice i glagoljicu kao samosvojno slavensko i potom hrvatsko pismo.
Zaista je to stol. Negdje se zove i trpeza (prema grčkom trapeza, prvotno četveronožni stol), latinski mensa. Golem je to kameni blok, elipsa bijelog istarskog kamena. Stoji na tri stupa, na tri kamene noge (prema uzrečici: “Sve trojno je savršeno” = Omne trinum perfectum). Na obodu stola je zapisan naziv obilježja latinicom, starom ćirilicom i uglatom glagoljicom." Josip Bratulić o stolu piše:
"Zašto je naziv ovoga obilježja Stol Ćirila i Metodija? Zašto baš stol? Stol je mjesto u domu što okuplja članove obitelji na blagovanje, razgovor i dogovor. Na stol se iznose darovi rada i zalaganja, zemlje i spretnih ruku, plodovi srca i uma, dobiti i sreće, zajedništva i ljubavi. Stol je kod slavenskih naroda značio mjesto okupljanja, jednako kao i ognjište. Za stol su svi dolazili. Za stolom se okupljala cijela porodica.
Konstantin - Ćiril je izmislio glagoljicu, uredio je slavensko bogoslužje, liturgiju, preveo temeljne tekstove potrebne za kulturnu i crkvenu organizaciju Slavena kao stol oko koga će se okupljati svi slavenski narodi i s njega blagovati duhovnu hranu. Stol najbolje prispodobljuje ljepotu i dobrotu Ćirilovog poslanja jer označava zajedništvo, hranu, bratstvo, a svojom okrugloćom i jednakopravnost ljudi koji se okupljaju oko stola jer za okruglim stolom svi imaju jednako važno mjesto."
3. Sijelo Klimenta Ohridskog
"Sijelo Klimenta Ohridskog, otkriveno je 1978., iste godine kada i Stol Ćirila i Metodija. Nalazi se na stazi što skreće s glavne ceste prema selu Kras. Smješteno je ispod hrasta punog imelinih gnijezda (od bijele imele na Humšćini prave poznatu rakiju - “bisku”, po recepturi svećenika i travara Josipa Vidaua). Na Krasu od starine postoji crkva sv. Klimenta, onog Klimanta, pape Klementa I. čije su moći Konstantin - Ćiril i Metod nosili u Rim, i po kome si je Kliment Ohridski odabrao ime."
4. Glagoljski lapidarij
"Glagoljski lapidarij je postavljen 1985. godine, kronološki kao posljednje, jedanaesto oblježje Aleje glagoljaša iako je četvrto u nizu. Sadrži jedanaest replika starih glagoljskih spomenika. Već u počecima Aleje glagoljaša bio je predviđen prostor za lapidarij uz crkvicu Gospe od Snijega u selu Brnobići. Do crkve je mjesna lokva, iza crkve je terasa gdje se nedjeljom i blagdanom održavaju plesovi. [...]
Postavljanje Glagoljskog lapidarija povjereno je Branku Fučiću, istraživaču glagoljaške tradicije, čovjeku koji je otkrio, pročitao i opisao najveći broj glagoljskih kamenih natpisa i glagoljskih grafita. Njegova golema knjiga Glagoljski natpisi objavljena je među Djelima Jugoslavenske akademije znanosti i umjetnosti 1982. godine. U knjizi je opisao više od 500 natpisa i grafita, a neke je pronašao i opisao nakon objave knjige.
U zid sličan istarskom suhozidu, što se u blagoj zaobljenoj crti obavija oko trga (agora, forum) pod granatom lipom na mjestu gdje su se oduvijek sastajali mještani, Branko Fučić i njegov brat Drago Fučić uzidali su replike u umjetnom kamenu najstarijih i najvažnijih glagoljskih ulomaka, odlomaka i cjelovitih natpisa". Tu su: Plominski ulomak, Kninski ulomak, Valunska ploča, Krčki natpis, Plastovski ulomak, Baščanska ploča, Kamenica za blagoslovljenu vodu iz Mošćenica, Grdoselski ulomak, Kustodija iz Vrha, Senjska ploča i Supetarski ulomak.
5. Klanac hrvatskog Lucidara
"Hrvatskom Lucidaru posvećen je Klanac hrvatskog Lucidara postavljen uz put prema selu Grabri, svečano otkriven 1983. godine. Uz podanak brdašca postavljen je kameni zid što se iz širokog podnožja uzdiže do velikog kamena oblikovanog kao bijeli oblak. Takvi se oblaci vide na Učki i naviještaju kakv će biti dan: hoće li kišiti ili će biti lijepo vrijeme? Po sredini kamenog oblaka uklesane su riječi iz Lucidara:
ZOVET SE ISTRIJA. OLINFOS JE UČKA. IDE POD OBLAKI.
Lucidar je priručnik srednjovjekovnog znanja iz teologije, astronomije, medicine i zemljopisa (geografije). To je srednjovjekovna enciklopedija, knjiga općeg znanja, nastala u europskoj srednjovjekovnoj književnosti. Još od 12. stoljeća Europom su kružili teološki priručnici na latinskom jeziku različitih naziva: Elucidarium, Elucidarius ili Lucidarius. [...]
Hrvatski Lucidar je sastavljan u tada uobičajenom obliku razgovora (dijaloga): u 96 pitanja i odgovora, učenik pita, a učitelj odgovara na pitanja iz kršćanskih osnova, medicine, zemljopisa, kozmografije, astronomije, meteorologije, prirodnih znanosti i sl. Naš tekst tu knjigu zove još Mudrost velika.
Nepoznati prevoditelj jamačno je bio Istranin. Kako inače objasniti bilješku što se ne nalazi ni u češkom niti u njemačkom tekstu? U hrvatskom Lucidaru čitamo zanosnu pjesmu o Istri i Učki što ju je glagoljaš upisao u šturu enciklopedijsku prozu:
Vaspet je jedna vlast
jaže zovet se Istrija.
I v tej zemlji je jedna gora
jaže zovet se latinski Olinfos
ježe je Učka.
I te gori visokost
ide daže pod oblaki."
6. Vidikovac Grgura Ninskog
"Vidikovac Grgura Ninskog, spomen-obilježje nakon Klanca hrvatskog Lucidara, postavljen je 1979. godine. Nadomak sela Brnobići, ispod sela Grabri, na zaravanku s koga se vidi Humska dolina podignut je veliki kameni blok u obliku zatvorene knjige kako “gleda” u nebo i na prolaznike. S njegove jugozapadne strane, u suncu, uklesana su tri pisma što su se ravnopravno rabila u našoj povijesti i kulturi: dvije azbuke - glagoljica i ćirilica te jedna abeceda - latinica. Pisma su poredana tako da se slova lako i jednostavno prepoznaju."
"Zbog svog povišenog zemljopisnog položaja obilježje je nazvano “vidikovac”, a zbog pogleda u povijest naših pisama posvećeno je Grguru Ninskom. Zato su na njemu izdubljena slova tri pisma što na vitkom kamenom bloku dijele isti životni prostor spajajući u cjelinu hrvatske kulturne obzore od ranog srednjeg vijeka do 15. i 16. stoljeća."
7. Uspon Istarskog razvoda
"Dana 27. srpnja 1980. g. svečano je otkriveno spomen-obilježje Uspon Istarskog razvoda posvećeno Istarskom razvodu, glagoljskom rukopisu iznimne pravne i povijesne vrijednosti. Do njega dolazimo nakon Vidikovca Grgura Ninskog. Postavljeno je na prostoru gdje se cesta iz Roča za Hum uspinje prema Humu. Na prostoru opasanom lûkom ceste postavljeni su kameni kipovi što stiliziranim glagoljskim slovima ispisuju tekst:
ISTARSKI RAZVOD
penjući se stazom od podnožja livade prema gornjoj cesti. Samo obilježje čini neku vrst nekropole s osebujnim stećcima. Na podnožju se nalaze kamena vrata postavljena u obliku glagoljskog slova L), na čijem dovratniku stoji glagoljicom ispisano:
RAZVOD ISTRIJANSKI
kako ga je pod tim nazivom u latiničkoj transkripciji objavio 1852. godine dr. Ante Starčević (1823. – 1896.) u časopisu Arkiv za povjestnicu jugoslavensku što ga je uređivao Ivan Kukuljević Sakcinski. Na lijevoj strani slova zabilježene su ustanove i istarske općine što su svojim prilozima pomogle postaviti ovaj spomenik srednjovjekovnoj istarskoj seoskoj samoupravi: Buje, Buzet, Labin, Pazin, Poreč, Pula i Rovinj. S druge je strane znak Čakavskog sabora, glagoljsko slovo S. Do vrha livade kamenovi-slova se penju i njihov se hod smiruje na zaravni gdje je postavljen županski stol. Seoski kòmuni su imali sastajalište pred crkvom, pod ladonjom (Celtis australis) za kamenim stolom kakav je i dandanas u Tinjanu, i tu su rješavali važne poslove za seosku zajednicu. Na našem županskom stolu ucrtana je popularna dječja igra “mlin”, u Istri poznata kao “trija” ili “trilja”. Nek’ se djeca igraju!
Četrnaest kipova što ispisuju naziv ISTARSKI RAZVOD podsjeća na predmete kakve srećemo po istarskim raskrižjima: to su likovi krušnih peći, dimnjaka, seoskih crkava, feudalnih mjera “starića”. Ti osebujni oblici godinama su zaokupljali pozornost kipara Želimira Janeša, i on ih je prenio u kamene blokove pridajući im novu simboliku."
Istarski razvod je skup isprava iz XIII. i XIV. stoljeća o razgraničenju posjeda feudalnih gospodara Istre: akvilejskog patrijarhata, Pazinske knežije i Mlečana. Isprave su bile pisane latinskim, njemačkim i hrvatskim jezikom, a sačuvan je prijepis na hrvatskom jeziku kojeg je sastavio pop glagoljaš Mikula Gologorički.
8. Zid hrvatskih protestanata i heretika
"Neposredno iznad Uspona Istarskog razvoda, na stazi što služi kao prečac s donje na gornju cestu, postavljeno je 1982. godine spomen-obilježje Zid hrvatskih protestanata i heretika.
Zašto baš zid? Zato što se pred zidom, kao pred vratima vječnosti, izriču posljednje istine - istine važnije od života. Svi su heretici, tj. oni koji se ne mire s ustaljenim pogledima na život i svijet, bili pred zidom izbora gdje je trebalo donijeti odluku trajniju, jaču i sudbonosniju od volje za životom. Pred zidom smrti nema laži.
To je obilježje doista zid. Zidao ga je domaći majstor, u suhozidu, kao mnoge stare istarske zidove, što brane posjed od štetočina. Nije to zagrađen posjed, nego zaštićeno dobro. Sličan zid nalazi se u Glagoljskom lapidariju kao njegova noseća osnova.
Posred zida je kameni blok od bijela kamena, a u njegovoj sredini, kao u negativu, uklesano je stilizirano glagoljsko slovo S. Na stranicama udubina, tj. na gornjim bokovima slova, uklesana su imena značajnijih protestanata i heretika, među kojima su:
poimence i redom [nap. ur. samo neki od njih] kako su uklesana u gornje udubljenje s desne strane:
Anton Dalmatin (početak 16. st. - 1579.)
Mark-Anton Dominis (Markantun de Dominis) (1560. – 1624.)
Matija Vlačić Ilirik (1520. – 1575.)
Stipan Konzul Istrijan (Stjepan Konzul Istranin) (1521. - oko 1579.)
Baldo Lupetina (1502. – 1556 ili 1562.),
Petar Pavao Vergerije [mlađi] (1498. – 1565.)
Juraj Križanić (1617. do 1619. – 1683.).
Imena su poredana tako da ih sunce kao na sunčanom satu otkriva i pokriva dok putuje nebosklonom.
U zidu su na pločama preuzetima s nekadašnjeg opločnika trga u Motovunu ispisani citati iz protestantskih knjiga, iz njihovih pisama i predgovora - istrgnuti iz cjeline djela jednako kao što je od djelovanja hrvatskih protestanata u našoj povijesti i kulturi ostao samo trup (torzo). Citati su upisani, upravo uklesani, različitim vrstama latiničnog pisma: versalom, kursivom, renesansnim pismom, frakturom. Sva su se ta pisma nekoć upotrebljavala, a na ovom povijesnom zidu ostao je njihov trag."
9. Odmorište žakna Jurja
"Spomen obilježje Odmorište žakna Jurja postavljeno je 1981. kao prva javna priredba u Hrvatskoj povodom 500. obljetnice tiskanja hrvatskoglagoljskog Misala po zakonu rimskoga dvora iz 1483. godine - hrvatski Prvotisak. Ovo obilježje nalazi se uz cestu s koje se odvaja put za zapadnu Humšćinu, a neposredno je iznad Zida hrvatskih protestanata i heretika. Sastoji se od osam kamenih članova. U sredini je visoki kameni stup sličan zatvorenoj knjizi na čijoj je korici poput naslova uklesan zapis žakna Jurja iz Roča:
VITA VITA
ŠTAMPA NAŠA
GORI GRE
1482
[glagoljsko slovo S]
Žaknu Jurju, vjesniku prve hrvatske tiskane knjige, Čakavski sabor je već ranije u Roču nad Velikim vratima postavio spomen-ploču, a potom poprsje ostavljeno ispred župne crkve sv. Bartola, rad kipara Alojza Čargonje iz Buzeta. Podizanje Odmorišta pomogla je novčanim prilogom skupština općine Izola u Sloveniji.
Niži kameni blokovi, ukupno njih sedam, simboliziraju i oblikom podsjećaju na glagoljska tiskarska slova za ručno slaganje, kako je i složena naša prva tiskana knjiga te ispisuju dvije riječi: ŽAKN JuRI.
Među autorima pothvata izrade hrvatskog Prvotiska morao je biti žakan Juri iz Roča. Zato smo ovo obilježje podigli na spomen njemu, vjesniku hrvatskog Prvijenca i novog kulturnog doba kod Hrvata - vijeka tiskane knjige. Želimir Janeš o obilježju govori:
'Na ovom spomeničkom obilježju, Odmorištu žakna Jurja, samim oblikom tog obilježja htio sam vizualno označiti kako je riječ o tiskanoj knjizi. Te sam oblike, u karakteru materijala, olovnih slova, obradio i koncipirao tako da se to lako može uočiti. Poredana slova ispisuju ime žakna Jurja. Među slovima se nalazi knjiga što upozorava na važnost izuma tiska. Slova, tu prisutna, govore o tisku i tiskarstvu. Ta slova mogu služiti kao stolci za sjedenje'.
Zašto je nazvano 'Odmorište'? Ono je za umorne ljude, izletnike koji se penju od Uspona Istarskog razvoda, uza Zid hrvatskih protestanata i heretika do Odmorišta žakna Jurja. To je znatan uspon i tko ga prođe zaslužio je sjesti i odmoriti se. I žakan Juri, noseći velik i težak Misal kneza Novaka [iz 1368.] što je poslužio kao sadržajni predložak Prvotiska, morao je putem češće zastati i odmoriti se."
10. Spomenik otporu i slobodi
"U studenom 1979. godine otkriven je Spomenik otporu i slobodi. Već je ranije na kraju Aleje, prije ulaska u Hum, bio predviđen Obelisk bratstvu i jednakosti. Stajao bi nasuprot starom hrastu, ali ga je upravo te godine oborio ljetni grom pa od stogodišnjaka nije ostalo ništa, a naša zamisao je time izgubila izvornu cjelovitost. S druge strane, mjesna zajednica je željela postaviti spomenik partizanskim borcima i žrtvama rata Humšćine. Predložili su neka ga mi izradimo i dali nam odriješene ruke što se tiče koncepcije spomenika. Tako je umjesto apstraktnog simbola Obeliska nastao Spomenik otporu i slobodi i posve se uklopio u projekt Aleje glagoljaša.
Spomenik je postavljen nadomak Humu, na maloj čistini nakon uspona prema gradu, na početku zaravni što vodi ravno prema Vratima Huma. To su tri kamena bloka, goleme kocke povezane zajedničkom kičmom. Svaka je kocka malo vodoravno pomaknuta u odnosu na os kičme i čini posebnu cjelinu. Te kocke obilježavaju velike epohe razvoja naše civilizacije: stari vijek (antiku), srednji vijek i novi vijek. Težnja slobodi i otpor nasilju konstanta je svakog čistog ljudskog čina, ali i društva, naroda, šire i uže zajednice, pa i kulturnog prostora."
11. Vrata Huma
"Nakon deset klesanih kamenih spomenika, Aleja nas vodi pred posljednje - kovano i lijevano metalno spomen-obilježje. Godine 1981., na dan otkrivanja Odmorišta žakna Jurja, svečano su zvonjavom crkvenih zvona i uz poseban obred prvi put otvorena Vrata Huma. Dvokrilna su to teška vrata, sastavljena od velikih bakrenih ploča. Imaju goleme krilate rukohvate (bukranij) vitih i čvrstih rogova istarskog vola boškarina. Na svakom krilu nalazi se po jedna alka (kucalo), a na njoj zapis. Lijevo kucalo nosi stari glagoljski natpis na staroslavenskom jeziku, a ispod alke latinična transliteracija kaže:
I VRATA NE ZATVORET SE
V DNE
NI NOĆI NĚST TU
I NE VNIDI SKVR’NAN
V’ GRAD’ SI
Prevedeno na suvremeni hrvatski jezik to znači: “Vrata se ne zatvaraju danju, nema noći u ovom gradu. I nek’ ne uđe tko je okaljan.”
Na desnom kucalu je latinicom upisana pozivna pjesma u Hum, Ročanina i pjesnika Vladimira Pernića:
Tom malom
gradiću
u pohode dođi
na kamenu tvrdu
toplina vri
Transkripcija glagoljicom urezana je u vrata ispod alke. Ovdje se sastaju dva vida jednog jezika, dva pisma istog glasa: trenutak i trajanje."
"Humska vrata nose još jedno osebujno obilježje. Kalendarij je niz od dvanaest medaljona što slijede oblik vratnica u obliku luka. Na svakom vratnom krilu je po šest medaljona i svaki prikazuje radove u polju i u kući, onako kako su sačuvani u starim glagoljskim brevijarima i misalima. Prizori iz seoskog i seljačkog života dobili su na medaljonima Želimira Janeša dvije dimenzije: povijesnu i suvremenu. U kružni svijet pojedinog medaljona umjetnik naglašava vezanost uz glagoljaški crtež, ali istodobno suvremenom tankoćutnošću slobodno rješava osobit likovni zadatak."
Bilješke
Autor opisuje nastanak imena 'Aleja glagoljaša'. "Ondašnji glavni tajnik Čakavskog sabora, Zvane Črnja (1920. – 1991.), predložio je neka se Hum i njegova sela proglase i urede kao etnopark, da taj divan kraj netaknut civilizacijom (još je vodila bijela cesta od podnožja Roča do Huma) ostane onakav kakav je bio, valjda, od srednjeg vijeka do tada. [...] Predložio sam da od Roča do Huma protegnemo Glagoljaški put. [...] Nije mu se svidio naziv ‘put’. “Bolje je” - reče [Črnja] - “tu cestu nazvati ‘Aleja glagoljaša’”. Rado sam prihvatio novi naziv."
U podrupku 3 na 31 str., autor objašnjava: "Ovo obilježje nazvali smo 'Stol Ćirila i Metodija', iako Ćirilova brata nazivamo danas Metodom, a ne Metodijem. U starijem hrvatskom jeziku njegovo je ime pisano i izgovarano: Metod, Metodije, Metudij, Metudije."
Izvori
Vanjske poveznice
Aleja glagoljaša, Istarska enciklopedija, istra.lzmk.hr
Hrvatska kulturna baština
Spomenici u Hrvatskoj
Glagoljica |
Hitlers tafelgesprekken (Duits: Tischgespräche im Führerhauptquartier; Engels: Hitler's Table Talk; Frans: Libres Propos sur la Guerre et la Paix) is de titel die gegeven is aan een reeks gesprekken en monologen die Adolf Hitler leverde in het bijzijn van zijn legertop en naaste vertrouwelingen tussen 1941 en 1944 tijdens de Tweede Wereldoorlog. Hitlers opmerkingen werden genoteerd door Heinrich Heim, Henry Picker en Martin Bormann, en later gepubliceerd door verschillende auteurs, met verschillende titels in drie verschillende talen.
Stenografen, setting en onderwerpen
Martin Bormann, die dienstdeed als Hitlers privésecretaris, haalde Hitler over om zijn privégesprekken te laten notuleren door een ploeg van speciaal uitgekozen officieren, om later te kunnen gebruiken, bijvoorbeeld voor propaganda na de oorlog. De eerste aantekeningen werden gemaakt door de advocaat Heinrich Heim, die schreef van 5 juli 1941 tot half maart 1942. Henry Picker verving hem vanaf 21 maart 1942 tot 2 augustus 1942, waarna Heinrich Heim en Martin Bormann materiaal bleven toevoegen en weglaten tot 1944.
De gesprekken werden genoteerd in het Führerhauptquartier in het gezelschap van Hitlers naaste medewerkers. Ze gaan niet slechts over de oorlog en buitenlandse zaken, maar onthullen ook enige van Hitlers houdingen ten aanzien van religie, cultuur, filosofie, persoonlijke ambities en zijn gevoelens voor vriend en vijand.
Editiegeschiedenis
Tischgespräche vs. Bormann-Vermerke
Er ontstonden twee versies: Henry Pickers notitieboek omvatten zijn eigen aantekeningen en die van Heinrich Hein, maar niet die van Bormann. Daarentegen gebruikte Bormann zijn eigen aantekeningen ook en daardoor is zijn werk completer, maar hij lijkt ook de tekst te hebben vervormd. Hij pleegde zelfmoord op 2 mei 1945, maar zijn manuscript, dat de historiografische naam Bormann-Vermerke ("Bormann-aantekeningen") heeft gekregen, overleefde de oorlog.
Duits: Tischgespräche (Picker 1951)
Picker publiceerde zijn versie in 1951 in het Duits onder de naam Tischgespräche im Führerhauptquartier ("Tafelgesprekken in het Führerhauptquartier") of kortweg Tischgespräche. Deze versie was oorspronkelijk thematisch ingedeeld. Ook heeft Picker enkele stukken weggelaten die Bormann wel heeft, omdat deze volgens Picker "saaie herhalingen" zouden bevatten.
Frans: Libres Propos (Bormann > Genoud 1952)
De Bormann-Vermerke kwamen ten slotte in handen van de Zwitserse financier François Genoud, die ze in 1952 -het jaar na Pickers uitgave- met eigen bewerkingen in het Frans publiceerde onder de naam Adolf Hitler: Libres Propos sur la Guerre et la Paix ("Betoogboeken over Oorlog en Vrede"). Genoud's versie was in tegenstelling tot die van Picker chronologisch ingedeeld.
Engels: Table Talk (Bormann > Genoud > Trevor-Roper 1953)
In 1953 werd de Franse, op de Bormann-Vermerke gebaseerde uitgave van Genoud naar het Engels vertaald door R. H. Stevens and Norman Cameron, onder toezicht en met mede(be)werking van de Britse historicus Hugh Trevor-Roper en uitgegeven onder de naam Secret Conversations 1941-1944 ("Geheime Gesprekken)", wat in latere edities werd veranderd in Hitler's Table Talk 1941-1944 ("Hitlers Tafelgesprekken/Tafelpraat"), meer in overeenstemming met de Duitse titel van Pickers versie.
Latere uitgaven
Omdat Picker na het zien van de door Genoud overgeleverde Vermerke ontevreden was over "Bormanns veranderingen, zonder mijn toestemming", heeft hij later een nieuwe editie van zijn werk uitgegeven in 1963, die uitgebreider was, zorgvuldig geannoteerd, chronologisch geordend en voorzien van een inleiding door de Duitse historicus Percy Ernst Schramm. Zowel zijn tweede (1963) als derde (1976) edities bevatten verscheidene getuigenissen van mede-officieren die ook in de bunker waren en de nauwkeurigheid en authenticiteit van het boek bevestigen, waaronder generaal Gerhard Engel. Picker heeft verscheidene rechtszaken aangespannen tegen François Genoud en Hugh Trevor-Roper over de auteursrechten van het werk.
Pas in 1980 zijn de oorspronkelijke Duitstalige Bormann-Vermerke uitgegeven door Werner Jochmann. Jochmanns editie is echter incompleet omdat hij de 100 lemmata van Picker tussen 12 maart en 1 september 1942 niet heeft opgenomen. Desondanks maakte dit het veel makkelijker om de mogelijke vervormingen door de verschillende auteurs aan de kaak te stellen.
Controverses
Hoewel de overgeleverde notities als authentiek worden beschouwd, blijven er discussiepunten over bepaalde aspecten van het werk, waaronder de betrouwbaarheid van bepaalde vertaalde uitspraken in de Franse en Engelse edities, de twijfelachtige wijze waarop Martin Bormann zijn aantekeningen wellicht heeft bewerkt, aanbevolen voorzichtigheid om de Tafelgesprekken als historische bron te gebruiken, en onenigheid over welke editie het betrouwbaarst is.
Hitlers commentaar op religie
Vrijwel alle omstreden zinsneden in de Tafelgesprekken gaan over hoe Hitler tegen religie aankeek, omdat hierin de verschillende edities sterk verschillen. In de vertalingen van Genoud en Trevor-Roper doet Hitler een hele reeks antichristelijke uitspraken die niet in de Bormann-Vermerke noch in Pickers Tischgespräche voorkomen. Bovendien merkt historicus Richard Steigmann-Gall op dat Hitlers uitspraken in de Tafelgesprekken "een onmiskenbare breuk met zijn eerdere religieuze houdingen onthullen." Historicus Richard Carrier stelt dat veel van Trevor-Ropers Engelse editie eigenlijk woord voor woord een vertaling is van Genouds Frans, en niet het oorspronkelijke Duits. Carrier beweert dat een tekstanalyse tussen Pickers oorspronkelijke Duitse tekst en Genouds Franse vertaling onthult dat Genouds versie op zijn best een zwakke vertaling is en in sommige gevallen frauduleus. Veel van de citaten die men vaak gebruikt om Hitlers antichristelijke opvattingen te staven, zijn afgeleid van de Genoud/Trevor-Roper-vertaling. Carrier waarschuwt dat niemand "die deze tekst citeert, citeert wat Hitler daadwerkelijk heeft gezegd."
"Ziekte van het christendom"
Eén bekend omstreden voorbeeld gaat over Hitlers uitspraak "Ik geef toe dat men zijn wil niet met geweld kan opleggen, maar ik heb een afschuw voor mensen die plezier halen uit het toebrengen van kwellingen aan andermans lichaam en tirannie op andermans ziel. In ons tijdperk zullen we ongetwijfeld de ziekte van het christendom zien eindigen. Het zal nog honderd jaar duren, tweehonderd misschien. Het zou mij dan spijten dat ik niet, zoals wie de profeet ook was, het beloofde land vanuit de verte kan aanschouwen.". In het oorspronkelijke Duits is te lezen:
"Ich habe noch nie Gefallen gefunden daran, andere zu schinden, wenn ich auch weiß, dass es ohne Gewalt nicht möglich ist, sich in der Welt zu behaupten. Es wird nur dem das Leben gegeben, der am stärksten darum ficht. Das Gesetz des Lebens heißt: Verteidige dich! Die Zeit, in der wir leben, ist die Erscheinung des Zusammenbruchs dieser Sache. Es kann hundert oder zweihundert Jahre noch dauern. Es tut mir leid, daß ich wie Moses das gelobte Land nur aus der Ferne sehen kann."
Dit vertaalt Carrier als: "Ik heb nooit plezier beleefd aan het mishandelen van anderen, ook al weet ik dat het onmogelijk is om jezelf in de wereld zonder geweld te handhaven. Het leven wordt slechts diegenen gegund die het hardst strijden. Het is de wet des levens: Verdedig jezelf! De tijd waarin we leven heeft de schijn van de ineenstorting van dit idee. Het kan nog steeds 100 of 200 jaar duren. Het spijt mij dat ik, net als Mozes, het Beloofde Land enkel kan zien vanuit de verte."
De verschillen zijn duidelijk te zien: Trevor-Roper noemt niets van "in de wereld handhaven", maar laat Hitler in plaats daarvan zeggen dat hij niet gelooft in "wilsoplegging door geweld", waardoor bovendien het woord "maar" geen tegenstelling meer vormt tussen de twee zinsdelen. Ook komt de "wet des levens" in de Engelse editie niet voor. Het belangrijkste verschil is dat Trevor-Roper het woord "christendom" gebruikt, terwijl dat nergens in de Duitse tekst te vinden is, van Picker noch van Bormann/Jochmann. Ook opmerkelijk is dat Mozes wordt genoemd in het Duitse origineel, terwijl Trevor-Roper (als hij niet slechts klakkeloos de Franse woorden van Genoud heeft overgenomen) lijkt te suggereren dat Hitler diens naam niet meer wist en dat dit hem ook niet kon schelen, wat zou wijzen op een ernstig gebrek aan kennis van en/of interesse voor het christendom, waarin Mozes een centrale figuur is als brenger van de tien geboden. Bovendien vertaalt Trevor-Roper het verkeerd: Hitler zegt volgens de Duitse tekst (in overeenstemming met Deuteronomium 34:4) dat Mozes het Beloofde Land ziet, maar nooit zal binnengaan, maar volgens de Engelse tekst krijgt "de profeet" het Beloofde Land niet eens te zien (couldn't behold=niet zou kunnen aanschouwen).
"De christelijke leugen"
Voorts wordt in de Trevor-Roper-versie Hitler het volgende toegedicht: "Ik besef dat de mens in zijn onvolmaaktheid talloze fouten kan begaan, maar mij moedwillig aan fouten toewijden is iets dat ik niet kan. Ik zal mij persoonlijk nooit kunnen verzoenen met de christelijke leugen. Bij het doen van wat ik doe, sta ik ver af van de wens om te beledigen. Maar ik kom in opstand wanneer ik zie dat op deze wijze het idee van de Voorzienigheid wordt bespot. Het is me een grote genoegdoening om mij volkomen vreemd te voelen van die wereld."<ref>"I realise that man, in his imperfection, can commit innumerable errors—but to devote myself deliberately to error, that is something I cannot do. I shall never come personally to terms with the Christian lie. In acting as I do, I'm very far from the wish to scandalise. But I rebel when I see the very idea of Providence flouted in this fashion. It's a great satisfaction for me to feel myself totally foreign to that world.", Hitler's Table Talk 1941-1944 (2000) blz. 343. New York: Engima Books.</ref> Het oorspronkelijke Duits luidt echter:
Ich weiß, dass der Mensch in seiner Fehlerhaftigkeit tausend Dinge falsch machen wird. Aber entgegen dem eigenen Wissen etwas falsch tun, das kommt nicht in Frage! Man darf sich persönlich einer solchen Lüge niemals fügen. Nicht weil ich andere ärgern will, sondern weil ich darin eine Verhöhnung der ewigen Vorsehung erkenne. Ich bin froh, wenn ich mit denen keine innere Verbindung habe.
Wat Carrier vertaalt als: "Ik weet dat mensen in hun tekortkomingen wel duizend dingen fout doen. Maar iets tegen eigen weten in fout doen, daarvan is geen sprake! Men zou persoonlijk nooit zo'n leugen moeten aanvaarden. Niet omdat ik anderen wil ergeren, maar omdat ik daarin het belachelijk maken van de Eeuwige Voorzienigheid herken. Ik ben blij als ik met hen geen interne band heb."
De kleine verschillen hier zijn dat Trevor-Roper "men" verandert in "ik", en "zo'n leugen" in "de christelijke leugen". De context lijkt daarvoor echter geen enkele reden te geven. Het "christelijke" lijkt volstrekt uit de lucht te vallen, aangezien het door Picker noch Bormann/Jochmann wordt genoemd, maar wél voorkomt in Genoud's vertaling: "Je ne m'accommoderai personnellement jamais du mensonge chrétien." Opnieuw lijkt Genoud moedwillig de Bormann-Vermerke te hebben geïnterpoleerd, en Trevor-Roper dit klakkeloos te hebben overgenomen van Genoud.
"Een Scheppingskracht"
Volgens Carrier zijn er ook weglaatmisdrijven te constateren. In de Duitse tekst van Picker (2e editie 1963) en Jochmann verklaarde Hitler:
Das, was der Mensch vor dem Tier voraushat, der vielleicht wunderbarste Beweis für die Überlegenheit des Menschen ist, dass er begriffen hat, dass es eine Schöpferkraft geben muss!
Dit is te vertalen als: "Wat de mens op het dier voorheeft, dat wellicht het wonderlijkste bewijs voor de superioriteit van de mens is, is dat hij heeft begrepen dat er een Scheppingskracht moet zijn!" Deze tekst ontbreekt echter in zowel de vertaling van Genoud als van Trevor-Roper. In plaats daarvan laten zij Hitler zeggen dat hij de clerus een stel "cynische Godsuitbuiters" is, en ironisch opmerkt dat men dan "achteraf verbaasd moet doen dat [de clerici] de echte leveranciers van het atheïsme zijn." Dit stemt dan weer niet overeen met wat Hitler volgens Picker over de clerus zei, namelijk dat hij klaagt dat een deel van "zo'n zelfzuchtige vereniging op zo'n manier de Schepping minacht. Een afgoderij die regelrecht verschrikkelijk is." Dit is weliswaar een antiklerikale, maar zeker geen antireligieuze opmerking, integendeel: in combinatie met zijn opmerking over de "Scheppingskracht" lijkt Hitler verbitterd dat sommige clerici geen ontzag hebben voor God en diens Schepping, en te veel hun eigen gewin najagen, wat hij "afgoderij" noemt.
Externe links
Hitler's Table Talk 1941-1944'' - door Hugh Trevor-Roper
Hitler's table talk and other extraneous sources - door Jim Walker
Adolf Hitler
Boek over de Tweede Wereldoorlog
Historiografie
Pseudogeschiedenis |
Makera Assada is among the areas that form the town of Sokoto state of Nigeria. The area is part of Magajin Gari Ward in the southern part of Sokoto North local government area of Sokoto state, bordered Gidan Haki in the east, Digyar Agyare in the west, Mafara in the north and Helele in the south.
Etymology
According to oral sources Makera Assada was formerly known as Makerar Dutsi. The word Makera is a Hausa name for smithery. The area is known for its blacksmithing, which happened to be the main occupation of the area, the area thus became known as Makera.
On the other hand, the reason why the area is associated with Dutsen Assada, is that in the neighboring area, at the southern part is the place popularly known as Dutsin Assada which extended up to the river of Dundaye. This area is a hilly area with small and flat rocks. There were people who were said to have settled in the place, although the region is not suitable for agriculture people happened to settle there. At that early time, around the 1880s after the formation of Sokoto, Assada was said to be one of the most important personalities who settled near the Dutsi, and he consistently stopped children from climbing it. Consequently, people started calling the place Dutsin Assada.
Assada was very popular in the area; very kind and friendly, he was said to be among the close friends of the sultan and even used to receive sultan visitors in his residence. His house was like gidan baki or guest house.
The reason why Assada is added as a suffix to Makera is to differentiate it from other areas known for blacksmithing. The other places where smithing occurred included: Kofar-Rini the area that specialized in white metal smithing producing earrings and necklaces. There is also Makera in Nupawa that produces hoes and other farming tools. But in Makera Assada all types of smithing take place. This explains why Assada is the home of Sarkin Makeran Sarkin Musulmi, or the chief smith of the sultan of Sokoto.
Origin of the people of Makera Assada
The origin of the people of Makera Assada is not clear. No one knows the exact date of settlement. But it is assured that the people settled after the Jihad of Shehu Usmanu Danfodiyo in the nineteenth century, when Sokoto was founded. The coming of immigrants played an important role in the history and the growth of the area. These immigrants include the blacksmiths from Zamfara who were also Fulani under the leadership of Muhammad Andi and his brother Ahmad Maigeme.
The time Shehu Usmanu Danfodiyo started his teaching and preaching in his home town Degel, and after some time he went out on preaching tours. His first tour was to Kebbi from where he gained his first converts. The Uthman and his assistants, including his younger brother Abdullahi ibn Fodiyo, made for Zamfara where they remained and preached for five years.
His preaching influenced many people from different parts of west Africa. Very soon interested people who were influenced by his preaching continued to form part of the Jama`at, as his followers were known. The people included both the Fulani, his race, and Hausa since Shehu Usmanu preached both in Hausa and Fulfulde languages. Many more people form his fold, and the community grew still further in fame both in and out of Hausaland.
Muhammad Andi and his brother Ahmad Maigeme, together with their people left Zamfara in order to join Shehu who had migrated to Gudu and possibly the Jihad that was going on. Mallam Bello stated that “when the Muhammad Andi and his people left Zamfara they met Shehu Usmanu Danfodiyo when the Jihad was going on and even participated in the Great Battle of Alkalawa.
According to oral sources Muhammad Andi and his people were Fulanis from Zamfara. Their chief occupation was blacksmithing. These people were ill-treated before they left their home Zamfara, because of their belief in Shehu's preaching. The Hausa rulers feared that their subjects would revolt against them. Seeing this, the Hausa rulers were alarmed. They saw the growing number of his following and the hold that Islam had gained. Men urged them on saying “if you do not disperse this concourse of people, your power will be gone; they will destroy your country by causing all the people to leave you and go to them.” It is important to note that, when Sarki Nafata was the King of Gobir, he forbade any man from holding religious meetings and preaching to the people, excepting only Shehu. Secondly, he decreed that Islam might only be practiced by those who inherited the creed from their fathers, and he also prohibited the wearing of turbans by men and veils by women. These edicts were proclaimed in every marketplace in Gobir and the neighboring parts of Adar and Zamfara which were under Gobir domination. With these we can see that the jama`at of Shehu Usmanu and other followers in different places most especially in Hausaland shared the same fate. Consequently, the people of Muhammad Andi who were in Zamfara had no choice but to migrate and follow Shehu wherever he was.
On their migration the Hausa rulers tried to stop them from following Shehu. In order to escape from their threats, the people of Andi complained to them, that they were only blacksmiths, on their way for business activities. As each opened their luggage, it was discovered that it contained blacksmiths tools, and therefore allowed them to pass.
These people were welcomed by the Shehu and his Jama`at, especially because of their profession. This people remained with the Jama`at of Shehu Usmanu Danfodiyo and participated in the Jihad of Hausaland. The people of Muhammad Andi continued with their profession there by producing war tools and weapons for the Jihadists. During the war time they produced swords, spears, arrows, handmade guns, helmets, shields and other materials worn by horses.
After the Jihad of Hausaland following the creation of the Sokoto caliphate by Shehu Usmanu and his son also War Commander Muhammad Bello, they came together with their followers, scholars, friends, relatives and other participants of the Jihad. These people were given a portion of land to settle with their people. Muhammad Andi was therefore one of the beneficiaries, being the first to settle at present Makera Assada. Shehu ordered Muhammad Andi to go round and look for a convenient place for him to stay, and when he found the area (Makera Assada) he informed Shehu Usmanu dan Fodiyo, Shehu therefore blessed the land. According to oral sources Shehu wanted Muhammad Andi to stay near Hubbare but Andi complained that by nature of their blacksmith occupation and also a kind of animal husbandry, it was better for them to settle far away from the centre of the town.
After some years another important personality arrived at the newly established Makera with the members of his family. This person is popularly known as Sharif Muhammad Al-gudana. He was with some other people. Algudana and his people were Adarawas. Adarawa are found in Tamaske, Buza and Adar region in Tawa, Niger Republic. They are also found in Illela in Sokoto.
As a result of the Jihad of Shehu dan Fodiyo in the 19th century, the Sarkin Adar Mustaphata and his son Muhammad Dan Almustapha and also Ahmad Bida visited Shehu Danfodiyo when he was in Gudu, but Mustapha left Ahmad Bida and Muhammad with Shehu. Hamidun, who succeeded to the throne of Sarkin Adar during the Jihad of Danfodiyo sided with Gobirawa until 1809, when Sarkin Azbin Muhammad Gemma, who succeeded Al-Bakri, took Sarkin Adar Hamidun with him to Shehu at Sifawa and Sarkin Adar made his submission. He died soon after that. Ahmad Bida was said to have stayed at Dundaye as the Sarkin Adar of Dundaye. Thus was born the dynasty of Adarawa at Dundaye. Ibid
We can see from the above account that during the Jihad, Adarawa participated in it and after, some of them stayed at Dundaye and spread in different parts of Sokoto in search of business activities. But some of them returned to Niger Republic under Muhammad dan Al-Mustapha, who prepared to remain in Adar with the hope of regaining to his throne.
When these people settled in the area, they practiced leather work. They produced all kinds of leather materials like shoes, leather bags, royal pillows, etc., but these people did not become popular in leather work as most of them adopted the occupation of their host, blacksmithing.
Occupations
As many people continued to stay in the area, the major economic activity of the people had been blacksmithing, which was dominant in the area, the people having been engaged in various types of gainful employment. The people of the area engaged in all forms of smithing and other iron work. Both blacksmithing and white smithing is practiced in the area. Blacksmithing has been practiced since the establishment of the region after the jihad of Shehu Usmanu. The people of the region used to regard blacksmithing as a compulsory occupation of every member of the area. They regard those who abandoned their grandfather's occupation as committing a serious offence.
The act of smithing provides income for the people of the area, as the blacksmith produces house utensils, farming tools, weapons, etc. On the other hand, those who specialized in smithing of the white iron or Makeran fari, produces decorations for women, thereby producing necklaces, earrings, handrings, etc. The white smiths are very few in the area thus blacksmithing or Makeran Baki are regarded as their masters.
Apart from smithing, the Hausa people were noted for their active participation in commercial activities. Some people in the region engaged in internal trade (Kasuwanci). This was especially the case with merchants with small scale capital. They sold the goods produce in the area in villages and towns. Farming had been the preoccupation of most African society, which was extensively done during the rainy season. In this area (Makera Assada), there are people who engage in farming, these people mostly have their farmland at the riverside along Dundaye and Kofar Kware areas, mostly farming in small scale.
In other sector of the economy in the area, there are also people who engaged in the production of mats. The Major material in this manufacturing sector is wild dump palm tree and rubber. This industry was not the monopoly of either men or women. Both men and women engage in the manufacturing of mats or carpets, Wundaye and Tabarmi.
However we should not forget the contribution of women of this region towards economic activities. Some of them engage in the economic sector. The role of women as commission agents (Dillalai), just like members of the more formal stock exchange market, the old women actively engaged in serving as commissioned agents (Dillalai). This was because only the older women were allowed to go out of their homes. They also used to move from house to house looking for items to sell. For instance, they used to engage in large scale trade in thread that was also manufactured at home by the women. They used to collect these home-made products either as commission agent or as through direct purchases. These women also engaged in the sale of newly produced and second hand clothes. They also sold food items both in and outside their homes. People of all age groups use to buy these items. The women fetched a lot of income to these women manufactures and sellers.
The activities of commissioned agents were strengthened because of the nature and social attitudes and values in Sakkwato. Thus is against Islamic law for married women to go up and down anyhow especially in the market places. Thus the commercial agents provides most of the items needed for them.
Another economic sector where women provided their contribution which is closely related to the agricultural sector, is the food and catering industry. Their services in this industry are not limited to the production of food for family consumption. They also processed and cooked different types of food for sale outside the family. Among the solid food they cooked Tuwo made of rice (Tuwon shinkafa), corn or Maize etc., Masa round cake of flour, Bula etc. The morning drink such as Kunu, Koko and the Fura which are extensively consumed during the summer season and different types of snacks, such as Kosan Rogo, Wake Awara etc. These were all prepared by women at home for family consumption as well for sale.
Groundnut was widely produced in Hausaland, the women of the area use groundnuts to produce many different items for both family consumption and for sale. The shell of ground nuts for instance was ground into seed powder form to make bran (Dussa), which was used to feed cows and sheep. The groundnut kernel was press and oil extracted. This oil was used in the olden days as fuel (paraffin or kerosene) as well as for food. The solid part of the groundnut kernel was made into groundnut cake, (Kuli Kuli) and put to many uses more especially in making fast food “Datu” and as cake snacks.
There are also some women of the area that specialized in producing local sauce or “Daddawa” important ingredient in making soup, local sauce has blocked the success of such modern market favourites as maggi cube, or Ajini-moto. Majority of the people especially who live in the local areas rely on local sauce. Perhaps this is why the Nigerian food and beverages company decided to come out with a new brand name for modern sauce based called Daddawa cubes.
In the weaving industry, women along with the men engaged also in making of Kwaddo and Linzami. These are decorations done on the men closing. There were also some who engaged in the manufacture of multi colored caps (Kube). Among the artistic works of the women folk was the design on bedsheets (Zanen Gado) pillow cases and mattresses. Skilled women in their home did these. There were also the existence of mini-market which served the immediate needs of the people in the area. The market which is known as Kasuwar Bayangida opens in the evening time till late in the night.
Blacksmithing in Makera Assada
Makera Assada since its establishment as one of the commercial centers of Sokoto town, was known for its blacksmithing (Kira).
It is sometime hard to imagine today, an age where people use their surrounding environment as the only source for survival. At the very rise of African civilization the essential tools to survival were found through the use of wood and stone tools. These tools proved to work well enough for hunting and farming, but as time changed and mankind evolved, it became necessary to find more efficient means of survival.
The first known iron working exists in Turkey and the age of metals such as gold, copper, silver, lead and iron were not made workable until approximately 400 BC. This development slowed until around 1500 BC, with the development of furnaces capable of forging iron tools. The era of Iron had begun and the art of blacksmith soon spread throughout western Africa.
Blacksmithing began with the Iron Age, when primitive man first began making tools from iron. The Iron Age began when some primitive person noticed that a certain type of rock yielded iron, when heated by the coals of a very hot campfire. In short, we can say that blacksmithing the art of crafting that crude metal into a usable implement, has been around for a long time.
In Nigeria, the NOK people, shows the art of blacksmiths, which dates back to the sixth century BC. These Nigerian metal workers developed a technology that gave them the upper hand in life, and would prove to be a technology to revolutionise the world. Clapperton writing in 1824, spoke about iron working in Sokoto and even claimed that all the city blacksmiths were Nupes. At any rate, Nupes preponderance in the Iron working industry is probably exaggerated by Clapperton. No doubt, many skilled iron workers came to Sokoto because they were attracted by its development in terms of settlement. Other skilled iron workers no doubt came into the city as refugees (Al-kalawa), as slaves sent in from the emirates or by the demand of skilled hands in Sokoto itself. In the previous chapters we saw the coming of Muhammad Andi and his men from Zamfara marked the beginning of blacksmithing industry in Makera. Zamfara for long is noted for its blacksmithing.
Roles of the blacksmiths in Sokoto
Before the coming of Europeans, Makera Assada was one of the developed areas in Sokoto town. It has been observed that most of the development that occurred to her was a result of the heavy involvement in blacksmithing and this help the town of Sokoto in general.
Smithing was the major factor that united the people of Magajin Gari ward. This was so because the manufactured goods by the blacksmith was needed within and around the area as most of them engaged in farming. The neighbouring Mafara people were mostly farmers and cattle rearers. This people of Mafara used to purchase the manufactured products of the blacksmith, like the farming tool, house utensils, keys and padlocks, earring, etc. This is to say that while the people of Makera were busy producing needed materials for people their neighbours, Mafara people are helping them exporting their products to various places. The people of Mafara are grand children of Muhammad Sambo, one of the closest friends of Shehu, all so a jihadist and a scholar. There is a kind of intermarriage between the people of Makera and Mafara strengthen their relationship.
The development of in the trade, was as a result of the subsistence economy practiced in the early period of time. As Makera Assada specialized in producing iron products there was also people within and around Sokoto that engage in farming, dying capentary, hunting, etc., as such iron was needed in variety of forms. Spears, arrows, sword, knives. The farmers needed hoes, matches and ploughshares. According to Ibrahim Gandi, one of my informants, contended that hunters and farmers from distance places comes to purchase various implements from the people of Makera.
Pre-colonial blacksmithing Makera society was very efficient, Sarkin Makera Buhari, stated that “Shehu Usmanu Danfodiyo, ordered his son Muhammad Bello to expand Sokoto town”. The area of Assada continues to receive more and more immigrants. The blacksmith of the area is one of the factors of their arrival. Muhammad Bello therefore ordered for the clearance of bush nearby the area up to Kofar-Kware.
Most blacksmiths starts to work when they were young boys, may be age 6 or 7. They would apprentice to a blacksmith, for a decade or more, and then they will set out to start their own shop. If a boy did apprentice to a master, he might spend most of his life in shop before he ever got the opportunity to be a journey man. The people of Assada try to imbibe the knowledge of blacksmithing into every son born in the area. later when western education started taking shape in the area at first the blacksmith did not show interest. It was only those who refuse to trade in smithing, that were sent to school. These categories of boys were sent away so as not to be seen nearby as their sight would be irritating to their parents. But the blacksmiths realized the importance of western education and they put their wards, even the lazy ones. Many people enjoyed the fruits of western education in the area, as some of them became very closer to the government. The government need advice of this kind of people like famous Yahaya Danboko one of the earliest scholars of Sokoto state.
However, the practice of blacksmithing in Makera Assada makes the area to be recognized as the home of blacksmithing. The area was known for its smithing since the establishment of Sokoto town. That is why during the time of Caliph Muhammad Bello, he appointed the Sarkin Makera from the blacksmiths of the area.
By the arrival of the Europeans to Sokoto, whenever they need the service of the blacksmiths they use to contact the sultan. The sultan will however call the Sarkin Makera and Mazugi. The blacksmiths of Assada produces the wrought iron gates for Sokoto prison and the residence of Europeans and other places.
Another important role played by the blacksmiths of Makera Assada was during the jihad of Shehu Danfodiyo. The blacksmith apart from participating in the jihad, they also produce weapons for the jihadists. It is believed that, if the government had taken these kind of local smithing serious, it would not had been spending money and importing farm implement and other iron products from abroad. Iron working made farming, hunting and war more efficient. Iron allowed for greater growth in societies with the ability to support large kingdoms, which spread across western Africa.
Process of blacksmithing in Assada
Blacksmith is a person who creates objects from iron or steel by “forging” the metal, by using tools to hammer, bend, cut and otherwise shape it in its non liquid form. Usually the metal is heated until it glows red or orange as part of the forging process. Blacksmiths produces things like wrought iron gates, grills, railings, light fixtures, furniture, sculpture, tools agricultural implements, decorative and religious items, cooking utensils and weapons. Blacksmiths work with their old clothes this is because of the nature of the work. They use to work both in their shop (Bukkar Makera), and even at entrance of their houses (Zaure) as the case of Makera Assdada. Except during this time that most of the work use to take place in the market.
Blacksmiths work with black metals, typically iron. The term smith originates from the word ‘smite’ which means to heat. Thus a blacksmith is a person who works or smite black metal. Over the centuries blacksmith had taken little pride in the fact that, theirs is one of the few crafts that allows them to make tools that are used for their craft. Time and tradition had provided some fairly standard basic tools which vary only in detail around the world.
All a smith needs is something to heat the metal, something to hold the hot metal with, something to hit the metal on, and something to hit the metal with.
The tools which blacksmiths need to include. The forge or Tukunya which is place under the ground, forge is a fireplace of the blacksmith's shop. It provides the means to keep and controlled with the help of Mazuzzugi.
Tongs (Awartaki) are used to hold the hot metal. They came in a range of shapes and sizes. Intriguingly, while tongs are needed for a great deal of blacksmithing, much work can be done by mere holding the cold end with one's bare hand. Steel is a fairly poor conductor of heat, and orange hot steel at one end would be cold to the touch a foot or so.
The Anvil (makera) at its simplest is a large block of iron or steel. Over time this has been refined to provide a rounded horn to facilitate drawing and bending, a face for drawing and upsetting and bending and on one or more holes to hold special tools (swages or hardies) and facilitate punching. Often the Flat surface of an anvil will be hardened steel, and the body made from tougher iron.
Blacksmiths hammer (amaleshi) tend to have one face and a peen. The peen is typically either a ball or a blunt wedge (cross or straight peen depending on the orientation of the wedge to the handle) and it is used when drawing.
Swage (magagari) this is shaping tool, swages are either stand alone tools or fit the ‘hardie hole’ on the face of anvil. The Blacksmiths work by heating pieces of wrought iron or steel until the metal become soft enough to be shape with hand tools, such as hammer and chisel. To fuel the smelter or the forge, wood is converted to charcoal is use.
The techniques of Blacksmithing may be roughly divided into forging (sometimes called “sculpting”), welding, heat treating and finishing.
Forging is also referred to as sculpting because it is the process of shaping metal. Some of the operations or techniques applied in forging to include drawing, shrinking, bending, upsetting and punching. Drawing can be accomplished with a variety of tools and methods. Two typical methods using only hammer and anvil would be hammering on the anvil horn, and hammering on the anvil face using the cross peen of a hammer. Another method for drawing is to use a tool called a fuller (tsinke), or the peen of the hammer to hasten the drawing out of a thick piece of metal. The technique is called fullering from the tool. Fullering consist of hammering a series of indentations (with corresponding ridge) perpendicular to the long section of the piece being drawn. The resulting effect will be to look somewhat like waves along the top of the piece.
Bending through heating steel to an orange heat allows bending as if the hot steel were clay or sarafy taffy; it takes significant but not Herculean effort. Bending can be done with the hammer over the horn or age of the anvil, or by inserting the work into one of the holes in the top of the anvil and swinging the free end to one side. Bends can be dress and tightened or widened by hammering them over the appropriately shaped part of the anvil.
Upsetting is the process of making metal thicker in one dimension through shortening in the other. One form is by heating the end of a rod and them hammering on its as one would drive a nail, the rods get shorter, and the hot part widens. An alternative to hammering on the hot end, would be to place the hot end on the hot end of the anvil and hammer on the cold end, or to drop the rod, hot end down, onto a piece of settle at floor level.
Punching may be done to create a decorative pattern, or to make a hole, for example, in preparation for making a hammer head, a smith would punch a hole in a heavy bar or rod for the hammer handle. Punching is not limited to depressions and holes. It also includes cutting, slitting and drifting; these are done with a chisel.
The combining process; the five basic forging process are often combined to produce and refine the shapes necessary for finished products. For example, to fashion a cross peen hammer head, a smith would start with a bar roughly the diameter of the hammer face, the handle hole would be punched and drifted (widened by inserting or passing a larger tool through it), the head would be cut (punched, but with a wedge), the peen would be drawn to a wedge and the face would be dressed by upsetting.
Welding is the joining of metal of the same or similar kind such that there is no joint or seam; the pieces to be welded become a single piece. Now the smith moves with rapid purpose. The metal is taken from the fire and quickly brought together, the hammer lightly applying a few taps to bring the mating faces into complete contact and squeeze out the flux and finally return to fire again. The weld was begun with the taps, but often the joint is weak and incomplete, so the smith will again hit the joint to welding temperature and work the weld with light blows to ‘set’ the weld and finally to dress it to shape.
Heat treatment
Other than to increase its malleability, another reason for heating the metal is for heat treatment purposes. The metal can be hardened, tempered, normalized, annealed, case hardened and subject to other process that changes the crystalline structure of the steel to give it specific characteristics required for different uses.
Finishing; Depending on the intended use of the piece a blacksmith, may finish it in a number of Ways. A simple jig that the smith might only use a few times in the shop it may get the minimum of finishing a rap on the anvil to break off scale and a brushing with a wire brush. Files can be employed to bring a piece to final shape, remove burrs and sharp edges, and smooth the surface. Grinding stones abrasive paper and emery wheels can further shape, smooth and polish the surface. Finishes include but are not limited to paint, varnish, bluing, borrowing, oil and wax.
However, blacksmith's striker (mazugi) is an assistant to the blacksmith. His job is to swing a large hammer in heavy forging operations. The Sarkin Makera quoted, “when ever there is any work or if the sultan needs the service of the blacksmiths, he will invite the Sarkin Makera and the Mazugi will be the person to follow him with his tools.
Making an axe or a knife or a fireplace crane, set of door hinges or a handful of nails was what the village smithy did. His shop was the local hardware store. He could also repair a long chain or put rims on the wagon wheels or fix the axe that got chipped when it hit the rock. Whether the village needed swords or plough shares, the blacksmith made them. For without the blacksmith, the village could not survive
As this whole iron industry evolved over time, blacksmithing became an umbrella for several specialisties. The blacksmith who made knives and swords was a bladesmith. The blacksmith who made locks was a locksmith. The blacksmith who maids suits of armour was an armorer. The blacksmith who made gun barrels and triggers was a gunsmith. The blacksmith who shod horses, was a farrier. The blacksmith, who made earrings, necklaces and other decorations for women, was a whitesmith. The blacksmith who specialized in moulding gold was a goldsmith. Thus the blacksmiths possess all these skills.
Assessment of the industry
Gandi describes the profession of blacksmithing as the main way of life to people of Assada saying that is belief that anybody who hails from the region must be a blacksmith hence it is a taboo for a person to abandon the occupation of his father and grandfathers. In every family of the Makera Assada, there must be an evidence of blacksmithing. This points to the importance of the craft and its antiquity, among the Assada people. The smiths of Makera Assada are always at their smithing shops and work places. Most of the blacksmiths are not farmers, so they do not go to farm but they have good relationship with the farmers who need their services.
Smithing was particularly a different profession requiring artistic ingenuity and physical strength. Today's blacksmith is more of an interpreter of the past and artist if you will rather than real item. As such it is hedged about with many taboos and requires long period of apprenticeship. The smiths are known for their use of iron and fire, to the extent that iron weapon or fire cannot harm them.
The blacksmiths offered relief to farming and also supplied technological base. The blacksmiths provides items made necessary by social and day-to-day activities. Since the emergence of blacksmith into western Africa around 1500 BC, they are feared in some western African societies for their powerful skills in metal working, as we mentioned earlier most of the famous blacksmiths, iron weapon and fire cannot harm them, although some consider that as form of magic, but universally revered by West African for their technological pioneering. While common people fear the power of the blacksmith, they are highly admired and hold high social status. Because the trade is so specialized and dangerous, blacksmiths are often requisitioned by towns and villages where there are none.
As such making an axe or a knife or a fireplace crane, bowls (baho) or a set of door hinges are his work. He could also repair door locks or fix the axe that get chipped when it hit a rock. What affected the Makera smiths was the importation of foreign iron wares, large quantities of cheap hardware are now on sale in the local markets. Knives, house utensils like bucket, bowls, necklaces, etc. Door bolts and hinges and other useful materials can be purchased at will anywhere. Formally the people depended for local smith, for the production of these goods. These foreign goods are cheaper and more convenient for its purpose.
Although, the blacksmiths of Makera Assada specialized in all kind of iron work, they did not however, give priority to the production of locally made guns although hunters need them for hunting animals. This is so because of security risk as the government prohibited such production. In other words, local weapons like sword, spears etc. are produced there.
Apart from moulding the iron to produce things, some individuals engage in traveling smith. They travels to many places as far as Kano, Zaria, Funtua and even beyond the borders of northern Nigeria, to buy irons that can be put to use, like damage vehicles and planes, pieces of iron rods, oil tanker's containers and many more. At this metals are brought to Makera Assada until when they are needed any company or individual who want this kind of business or irons will be directed to Makera Assada area.
The occupation diversification among the Makera particularly in their smithing crafts shows their technological prowess and advancement. This was witness during the jihad. In 1839, Henry Wadsworth Longfellow in his famous poem, "The Village Blacksmith" praises the blacksmith, “His brow is wet with honest sweat. He earn whatever he can, and looks the whole world in the face, for he owes not any man.
See also
Sokoto
Usman Dan Fodio
Sokoto Caliphate
Blacksmiths of western Africa
References
Sokoto
Blacksmiths
19th century in Nigeria
Nigerian Fula people |
München Ost Rangierbahnhof, abgekürzt München Ost Rbf, ist ein Rangierbahnhof in den Stadtbezirken Bogenhausen und Berg am Laim der bayerischen Landeshauptstadt München. Er entstand von 1912 bis 1924 nördlich der Bahnstrecken München–Simbach und München–Rosenheim zur Entlastung des bisherigen Rangierbahnhofs München-Laim und wurde in der Folgezeit mehrfach erweitert. 1991 wurde der Bahnhof durch den neu eröffneten Rangierbahnhof München Nord weitgehend ersetzt und verlor stark an Bedeutung. Weite Teile des Geländes liegen inzwischen brach, nur die ehemalige südliche Ein- und Ausfahrgruppe ist noch als Bahnhofsteil des Personenbahnhofs München Ost in Betrieb.
Lage
Der Rangierbahnhof München Ost befindet sich im Münchner Osten an der Grenze der Stadtbezirke Bogenhausen und Berg am Laim und östlich des Personenbahnhofs München Ost (München Ost Pbf). Der Bahnhofsbereich begann am S-Bahnhof Leuchtenbergring und erstreckte sich entlang der Bahnstrecke München–Simbach bis etwa zur Autobahnbrücke der A 94. Der Bahnhof wird von der Bahnstrecke München–Rosenheim und den S-Bahn-Gleisen im Süden sowie von der Bahnstrecke München Ost–München Flughafen im Norden begrenzt. Mitten durch das ehemalige Bahnhofsgebiet führt die Bahnstrecke München–Simbach. Im Osten unterquert der Münchner Nordring die ehemaligen Gleisanlagen des Rangierbahnhofs. Ebenfalls zum Bahnhofsgebiet gehörte das südlich der Bahnstrecke München–Rosenheim gelegene Bahnbetriebswerk München Ost. Nördlich des Rangierbahnhofs befindet sich seit 1972 das S-Bahn-Betriebswerk München-Steinhausen.
Auf Höhe der südlichen Ein- und Ausfahrgruppe wird der Bahnhof durch die Truderinger Straße mittels einer Unterführung unterquert. Über dieser Unterführung befindet sich südlich des Rangierbahnhofs an den S-Bahn-Gleisen der S-Bahn-Haltepunkt Berg am Laim. Südlich der Gleisanlagen erstreckt sich östlich der Unterführung entlang der Truderinger Straße die Eisenbahnerwohnsiedlung des Rangierbahnhofs. Unter den Richtungsgleisen verläuft der unterirdisch in einer Rohrleitung geführte Hachinger Bach, der nördlich der Gleisanlagen in den Hüllgraben übergeht.
Geschichte
Planung und Bau
Der 1893 eröffnete Rangierbahnhof München-Laim reichte bereits nach wenigen Jahren nicht mehr für den stetig anwachsenden Güterverkehr aus. Die Königlich Bayerische Staatsregierung plante daher ab 1896 einen neuen Rangierbahnhof östlich von München auf dem Gebiet der damaligen Gemeinden Daglfing und Berg am Laim. Dieser sollte auch die bisherigen Güter- und Rangiergleise des Münchener Ostbahnhofs in Haidhausen ersetzen. Aufgrund zu hoher Kosten wurde das Projekt zunächst nicht verwirklicht. Stattdessen erweiterten die Königlich Bayerischen Staatseisenbahnen von 1908 bis 1911 ersatzweise den Rangierbahnhof Laim.
1912 entschied sich der Bayerische Landtag schließlich für die Übernahme der Baukosten für den Rangierbahnhof München Ost. Noch im selben Jahr begannen die Bauarbeiten, die allerdings nach dem Beginn des Ersten Weltkriegs wegen Arbeitermangels eingestellt wurden. 1915 wurde die bisher weiter südlich durch Berg am Laim verlaufende Bahnstrecke München–Rosenheim im Abschnitt zwischen Ostbahnhof und Trudering nach Norden direkt an die Baustelle des Rangierbahnhofs verlegt. 1917 nahmen Baukompanien des Militärs die Bauarbeiten wieder auf und stellten eine Ein- und Ausfahrgruppe mit acht Gleisen fertig, auf denen ein provisorischer Betrieb möglich war. 1921 konnte die Deutsche Reichsbahn den ersten Teil des Bahnhofs in Betrieb nehmen. 1924 wurde der vollständige Rangierbahnhof fertiggestellt. Er bestand aus zwei Ein- und Ausfahrgruppen mit insgesamt 18 Gleisen, einer Richtungsgruppe mit 18 Gleisen, zwei Ablaufbergen mit Abdrückgleisen, einer Stationsgruppe, mehreren Abstellanlagen und einer Wagenreinigungsanlage. Zeitgleich mit dem Rangierbahnhof entstand südlich der Bahnstrecke München–Rosenheim das Bahnbetriebswerk München Ost, das ebenfalls 1924 eröffnet wurde.
Betrieb und weiterer Ausbau
Am 1. März 1926 eröffnete die Deutsche Reichsbahn drei Verbindungsstrecken zur direkteren Anbindung des Rangierbahnhofs: eine zweigleisige Strecke zum Personenbahnhof München Ost, sowie jeweils eine eingleisige Strecke zum Bahnhof Trudering an der Bahnstrecke München–Rosenheim und zum Bahnhof Riem an der Bahnstrecke München–Simbach. Im Oktober 1927 wurde der Rangierbahnhof mit der Elektrifizierung der Verbindungsstrecken zum Ostbahnhof und nach Trudering an das elektrische Netz angeschlossen.
In der Zeit des Nationalsozialismus war eine Neuordnung der Münchener Bahnanlagen geplant. Der Rangierbahnhof München Ost sollte durch einen neuen Hochleistungsrangierbahnhof im Münchener Norden ersetzt werden und an seiner bisherigen Stelle eine neue Abstellanlage für den Personenbahnhof München Ost entstehen. Für den durch die Bauarbeiten stark ansteigenden Güterverkehr wurde der Rangierbahnhof Ost 1939 ausgebaut. Die Deutsche Reichsbahn erweiterte die nördliche Ein- und Ausfahrgruppe um drei und die Richtungsgruppe um sechs Gleise. Bis Mitte 1942 wurden erste Schüttungen für den neuen Abstellbahnhof ausgeführt, bevor die Bauarbeiten wegen der zunehmenden Schäden durch den Zweiten Weltkrieg eingestellt wurden. Am 29. April 1945 wurde der Zugverkehr am Rangierbahnhof wegen der herannahenden amerikanischen Truppen eingestellt. Am 8. Mai 1945 explodierten Teile eines abgestellten Munitionszuges, als dieser von der Bevölkerung geplündert wurde. Bei der Explosion starben elf Menschen und große Teile der Eisenbahnersiedlung an der Truderinger Straße wurden beschädigt. Am 30. Juli 1945 konnte der Rangierbahnhof München Ost wieder in Betrieb genommen werden, zunächst war der Rangierbetrieb aufgrund fehlender Beleuchtung jedoch nur tagsüber möglich. Da der Betrieb durch die Kriegszerstörungen eingeschränkt war, übernahm der Bahnhof München-Ludwigsfeld vorübergehend einen Teil der Zugbildungsaufgaben des Rangierbahnhofs München Ost.
Am 3. Oktober 1948 wurde an der Bahnstrecke München Ost–Ismaning nördlich der nördlichen Ein- und Ausfahrgruppe ein eigener Haltepunkt München Ost Rbf in Betrieb genommen. Bereits zuvor war an dieser Stelle ein Haltepunkt nur für Personal vorhanden gewesen. Im Zuge des Streckenausbaus für die S-Bahn wurde der Haltepunkt am 22. Mai 1971 wieder stillgelegt.
Am 28. Januar 1957 nahm die Deutsche Bundesbahn am Ablaufberg einen Probebetrieb mit funkferngesteuerten Lokomotiven der Baureihe E 91 auf.
Am 7. September 1970 wurde im Zuge der Elektrifizierung der Strecke von München nach Markt Schwaben auf der Verbindungsstrecke vom Rangierbahnhof nach München-Riem der elektrische Betrieb aufgenommen. Am 30. September 1973 eröffnete die Deutsche Bundesbahn eine eingleisige und elektrifizierte Verbindungsstrecke vom Rangierbahnhof zum Bahnhof München-Daglfing am Münchner Nordring. 1978 verlängerte die Bundesbahn die Gleise der südlichen Ein- und Ausfahrgruppe, um längere Güterzüge aufnehmen zu können. Die bisher an dieser Stelle befindliche Stationsgruppe und die Packwagenharfe wurden dafür aufgelassen.
Im Wagenladungsverkehr wurden im Rangierbahnhof München Ost zuletzt vor allem Züge für Fernverkehrsverbindungen zusammengestellt. Im Nahverkehr wurden nur wenige Relationen im östlichen Stadtbereich bedient. 1990 kamen jeden Tag 79 Züge im Rangierbahnhof an und 64 Züge gingen wieder ab, es wurden täglich etwa 2600 Güterwagen behandelt.
Ende des Rangierbetriebs
1987 begannen die Bauarbeiten für den neuen Rangierbahnhof München Nord, der die veralteten Rangierbahnhöfe München Ost und München-Laim ersetzen sollte. Der Rangierbahnhof München Ost wurde noch von mechanischen Stellwerken gesteuert und die Gleislängen von 300 bis 600 Metern waren nicht mehr ausreichend. Eine Modernisierung des Bahnhofs sah die Deutsche Bundesbahn als nicht mehr wirtschaftlich an, eine Erweiterung der Anlagen war nicht möglich. Zur Steigerung der Kapazitäten für den Güterverkehr wurde der Neubau daher dringend benötigt.
Nach der Eröffnung des Rbf München Nord im Herbst 1991 verlagerte die Bundesbahn ab Mai 1992 schrittweise den Verkehr von München Ost zum neuen Rangierbahnhof. Die Richtungsgleise, die nördliche Ein- und Ausfahrgruppe, der Ablaufberg sowie die Gleise der Wagenreinigungsanlge wurden nicht mehr benötigt und in der Folge stillgelegt. Auch das Bahnbetriebswerk München Ost wurde 1992 stillgelegt und durch das Bw München Nord ersetzt. Nur die südliche Ein- und Ausfahrgruppe mit 15 Gleisen blieb in Betrieb. 2004 wurde die Bahnstrecke München–Simbach im Bereich des Rangierbahnhofs nach Norden auf das brachliegende Gelände der stillgelegten Gleisanlagen verlegt. Die Strecke verläuft seitdem nördlich der noch in Betrieb stehenden Ein- und Ausfahrgruppe im südlichen Teil der ehemaligen Richtungsgleise und unterquert die Bahnstrecke München–Rosenheim gemeinsam mit der Verbindungsstrecke vom Rangierbahnhof zum Personenbahnhof München Ost. Abgesehen von den für die Streckenverlegung entfernten Gleisen sind die stillgelegten Gleisanlagen und Gebäude des Rangierbahnhofs noch weitgehend erhalten und verfallen zunehmend.
Die noch vorhandene südliche Ein- und Ausfahrgruppe wird von Güterzügen nach Italien und Österreich über die Bahnstrecke München–Rosenheim sowie ins Bayerische Chemiedreieck über die Bahnstrecke München–Mühldorf genutzt. Bei den Zügen in Richtung Mühldorf wird dabei im Rangierbahnhof München Ost der Lokwechsel von Elektro- auf Dieseltraktion und bei den Zügen in Richtung Rosenheim der Wechsel von Einsystem- auf Mehrsystemlokomotiven durchgeführt. Es werden jedoch keine Zugbildungsaufgaben mehr ausgeführt.
Am 30. Dezember 2011 erging der Planfeststellungsbeschluss zur Erweiterung des S-Bahn-Betriebswerks München-Steinhausen auf dem Gelände des Rangierbahnhofs. Dafür soll die Bahnstrecke München Ost–München Flughafen um etwa 25 Meter nach Süden auf die stillgelegten Gleisanlagen verlegt werden und nördlich davon eine neue sechsgleisige Halle für S-Bahn-Züge entstehen. Am 12. Juli 2017 begannen mit dem ersten Spatenstich die Bauarbeiten zur Errichtung der Abstellanlage. Zur Baufeldfreimachung wurden im Sommer 2017 die brachliegenden Gleise der nördlichen Ein- und Ausfahrgruppe abgebaut und das ehemalige Stellwerk 7 abgebrochen.
Aufbau
Gleisanlagen
Der Rangierbahnhof München Ost erstreckte sich bis 1992 auf einer Länge von 3,25 Kilometern mit einer maximalen Breite von 500 Metern. 1990 betrug die gesamte Gleislänge des Rangierbahnhofs 53 Kilometer und der Bahnhof hatte 253 Weichen.
Im westlichen Bereich des Bahnhofs zweigten die Gleise des Bahnbetriebswerks München Ost von der aus Richtung München Ost Personenbahnhof kommenden, zweigleisigen Verbindungsstrecke ab. Im weiteren Verlauf unterquert die Verbindungsstrecke die zweigleisigen Bahnstrecken München–Rosenheim und München–Simbach und führt nördlich der Strecken zur südlichen Ein- und Ausfahrgruppe des Rangierbahnhofs, die über 15 Gleise verfügt. An ihrem östlichen Ende begannen zwei eingleisige Verbindungsstrecken zu den Bahnhöfen München-Riem und München-Trudering. Bis 1978 befand sich nordwestlich der Ein- und Ausfahrgruppe noch eine Stationsgruppe mit neun Gleisen, südwestlich war eine Packwagenharfe mit vier kurzen Gleisen vorhanden. Nördlich und südlich der Stationsgruppe verliefen Umfahrgleise, die eine direkte Anbindung der Verbindungsstrecke an die Richtungsgruppe und die nördliche Ein- und Ausfahrgruppe ermöglichten. Nordöstlich der südlichen Ein- und Ausfahrgruppe lag im Anschluss an die Stationsgruppe die Richtungsharfe mit insgesamt 24 Gleisen. Östlich der Richtungsgleise waren zwei Ablaufberge mit unterschiedlichen Höhen für Sommer und Winter vorhanden, die jedoch nicht gleichzeitig betrieben werden konnten. Der Sommerberg war 3,59 Meter hoch und wies eine Neigung von 36,4 ‰ auf, während der Winterberg mit einer Höhe von 4,4 Metern eine Neigung von 60,3 ‰ hatte. Im Ablaufbetrieb wurden die Wagen durch drei Hemmschuhauswurfbremsen der Bauart Büssing abgebremst. An die Ablaufberge schlossen sich östlich sechs Abdrückgleise an, die auf einem Brückenbauwerk den Münchner Nordring überquerten.
Nördlich der Richtungsgleise war die kleinere nördliche Ein- und Ausfahrgruppe mit sechs Gleisen vorhanden. Diese war im Osten und Westen an die weiter nördlich verlaufende Bahnstrecke München Ost–Ismaning angeschlossen. Südöstlich der nördlichen Ein- und Ausfahrgruppe lagen zwei weitere Packwagengleise. Die nördliche und die südliche Ein- und Ausfahrgruppe waren jeweils über ein Verbindungsgleis an die Abdrückgleise angebunden. Südöstlich der Richtungsharfe befand sich das Gelände der Wagenreinigungsanlage mit einer zweigleisigen Reinigungshalle. Nördlich der Halle lagen sechs Wagengleise, südlich fünf weitere Stumpfgleise. Die Gleise der Wagenreinigungsanlage war im Westen an die südliche Ein- und Ausfahrgruppe, im Osten an die Abdrückgleise angeschlossen. Im Bereich der Wagenreinigung wurden alle Weichen handbetrieben vor Ort gestellt.
Es wirkte sich nachteilig auf die Leistungsfähigkeit aus, dass die Hauptgruppen des Rangierbahnhofs weitgehend nebeneinander lagen. Die Wagen der aufzulösenden Züge mussten zunächst von den Ein- und Ausfahrgleisen auf die Abdrückgleise befördert werden, um dann über den Ablaufberg auf die Richtungsgleise verteilt werden zu können. Von den Richtungsgleisen konnten die neu zusammengestellten Züge nur mittels Sägefahrt über Ausziehgleise wieder in die Ein- und Ausfahrgruppen gelangen. Im Unterschied zum Rangierbahnhof Laim waren keine Nachordnungsgruppen vorhanden. Zudem geschah der Ablaufbetrieb in Ost-West-Richtung und somit entgegen der Hauptwindrichtung, wodurch die Ablaufleistung zeitweise verringert wurde.
Das dreigeschossige Betriebshauptgebäude des Rangierbahnhofs befindet sich südlich des Ostkopfs der südlichen Ein- und Ausfahrgruppe. Es ist über eine Personenunterführung unter der Bahnstrecke München–Rosenheim mit der Eisenbahnerwohnsiedlung an der Truderinger Straße verbunden.
Stellwerke und Signalanlagen
Die Weichen und Signale des Rangierbahnhof werden seit seiner Eröffnung 1924 von mechanischen Stellwerken der Bauarten Jüdel und Einheit gestellt. 1957 wurde das mechanische Stellwerk 11 nördlich der Richtungsgleise durch ein elektromechanisches Stellwerk von Siemens & Halske ersetzt. Mit dem Rückbau der Stationsharfe wurden 1978 die nicht mehr benötigten Stellwerke 2 und 4 abgebrochen. 1991 waren noch neun Stellwerke im Rangierbahnhof in Betrieb, Stellwerk 1 war dabei für die Steuerung des Bw München Ost zuständig. Im Zuge der Stilllegung großer Bahnhofsteile wurden nach 1991 sieben Stellwerke außer Betrieb genommen. Die Gebäude der stillgelegten Stellwerke sind, bis auf das 2017 abgebrochene Stellwerk 7, weiterhin vorhanden und verfallen zunehmend. Zur Steuerung der südlichen Ein- und Ausfahrgruppe sind die mechanischen Stellwerke 3 und 6 weiterhin in Betrieb.
Die Gleise der noch betriebenen Ein- und Ausfahrgruppe verfügen größtenteils über eigene Formausfahrsignale. In den anderen Gleisgruppen waren die einzelnen Gleise lediglich mit Sperrsignalen ausgestattet, an der nördlichen Ein- und Ausfahrgruppe waren nur an den Verbindungsgleisen mit der Bahnstrecke München–Ismaning Gruppenausfahrsignale vorhanden.
Siehe auch
Liste der Bahnhöfe und Haltepunkte in München
Literatur
Weblinks
Georg Sattler: Rangierbahnhof München Ost. Fotodokumentation. In: doku-des-alltags.de.
Einzelnachweise
Ost Rangierbahnhof
Rangierbahnhof in Deutschland
Rangierbahnhof
Rangierbahnhof
Bahnhof in Europa
Munchen Ost
MunchenOst Rbf |
Джордж Богль (; — ) — британский и шотландского происхождения, осуществивший первую английскую дипломатическую миссию в Тибет.
Ранние годы
Дж. Богль был младшим ребёнком в семье видного торговца табака из Глазго. Его мать умерла, когда ему было тринадцать, и на следующий год он отправился для обучения в Эдинбург, чтобы изучить логику, а затем обучался в частной академии в Энфилде до восемнадцати лет. После шестимесячного путешествия по Франции он работал четыре года клерком в Лондоне, в фирме его братьев. Оттуда, с помощью влиятельных друзей, он получил назначение на должность чиновника Ост-Индской Компании и прибыл в Калькутту. Через четыре года по прибытии он отправился в Тибет. На момент начала миссии Дж. Боглю было 28 лет, он не имел каких-либо дипломатических навыков, однако знал хинди, что в то время среди служащих Компании было редкостью.
Миссия в Тибет
Миссия была направлена генерал-губернатором Уорреном Гастингсом в 1774 году с целью установления официальных дипломатических отношений. В историографии англо-тибетских отношений она стала известна как «Миссия Дж. Богля в Тибет» (Bogle’s Embassy to Tibet)
Сам Гастингс прямо писал, что миссия в Тибет предпринимается «без перспектив получения какой-либо непосредственной выгоды» и сам он «далек от того, чтобы быть слишком уверенным в своих надеждах относительно успеха этого дела». Кроме того, не было известно, с кем и каким образом придется вести переговоры в стране, следовало учитывать специфику культуры, и помнить, что нарушение обычаев могло свести все на нет. Панчен-лама обозначал себя как временного правителя, в силу несовершеннолетия Далай-ламы . Более ничего достоверного известно не было. Как полагает Е. Г. Ефимов, в такой ситуации нужен был человек, во-первых, хорошо известный У.Гастингсу и верный ему. Генерал-губернатор должен был быть уверен в нём, ибо на некотором этапе миссия могла быть лишена возможности общаться и посылать какие-либо сведения. Другими словами, Дж. Богль останется в Тибете без контроля и ему придется действовать по своему усмотрению. Во-вторых, этот человек должен был быть достаточно образован и умен, чтобы показать себя с лучшей стороны в неизвестной стране, ибо по первому английскому послу тибетцы будут составлять впечатление обо всей английской нации. Таким образом, кандидатура Дж. Богля, являвшегося другом Гастингса, оказалась как нельзя кстати.
Задача, поставленная перед Боглем, заключалась в «открытии обоюдной и равноправной торговли между Тибетом и Бенгалией» . С этой же целью рекомендовалось установить постоянное представительство. Заметим, что детали предполагаемого договора Гастингс не разъяснял, предоставив все на усмотрение посла. Гораздо больше было заданий, связанных с изучением страны в целом. Дж. Богль должен был привести ряд образцов товаров, редких животных, семена растений и т. д., а также Гастингс особо подчеркивал необходимость вести дневник (см. приложение). По всей видимости, именно этот дисбаланс в сведениях позволил ряду авторов сделать предположение, что миссию Богля следует рассматривает скорее в контексте культурной деятельности Гастингса, нежели политической. Интерес Гастингса к Востоку был широко известен в то время. В 1782 г. он станет одним из основателей «Азиатского общества» в Бенгалии .
Отправление из Калькутты и прибытие в Бутан
Дж. Богль выехал из Калькутты в мае 1774 года в сопровождении двух тибетских послов (Пуранджира и Паймы), шотландского врача Александра Хамильтона и группы слуг и вскоре прибыл в Бутан. Оказавшись в стране, обычаи которой ему были плохо известны, Дж. Богль старался действовать осмотрительно и сразу не стал переходить к обсуждению политических вопросов с новым Деб-Раджой Кунга Ринченом. Первый прием у Деб Раджи (4 июля 1774 года) носил символический характер и никаких политических вопросов на нём не обсуждалось.
Спустя несколько дней после прибытия в Тассисудон, Дж. Богль получил через тибетского посла письмо от Панчен-Ламы III. В письме помимо формальной части содержалась информация следующего вида. Панчен-лама сообщал англичанам, что поскольку Тибет является частью Китая, то подчиняется его законам, согласно одному из которых, доступ в страну иностранцам запрещен. Во втором письме говорилось, что в стране свирепствует оспа, настолько сильная, что Панчен-лама вынужден был отъехать к северу (в монастырь Деширепгрей). Достоверность этих сведений подтвердил доставивший письмо Пуранджир. Дж. Богль оценив содержание писем, «пришел к выводу, что Панчен-лама по каким-то своим причинам не хочет пускать его в Тибет, а сложившиеся обстоятельства служат лишь удачным поводом для этого». Деб Раджа, выслушав посла, посоветовал ему последовать совету тибетского иерарха и вернуться в Индию.
Позиция бутанской стороны хорошо понятна. С одной стороны, они должны были проявлять максимальное уважение к английскому послу. Слишком свежи были воспоминания о поражениях в войне с англичанами. С другой стороны, было ясно, что по этой же причине в Бутане не хотят усиления влияния англичан в стране в какой-либо форме и будут всячески уклоняться от принятия каких-либо конкретных предложений. Письмо из Тибета, формальным вассалом которого являлся Бутан, было хорошей возможностью для Деб Раджи избавиться от непрошеных гостей, ибо в этом случае он лишь выступал проводником решения свыше. Кроме того, отношения с Тибетом было невыгодно портить из-за опасности со стороны Непала.
Дж. Богль, видимо, тоже понимая, что бутанцы не рискнут насильно выпроводить его из страны, отправил письмо в Тибет и под предлогом ожидания ответа остался в Тассисудоне. Длительное пребывание в Бутане было связано не столько с надеждами на изменение отношения к нему со стороны Панчен-ламы, сколько с тем, что Дж. Боглю было необходимо получить информацию о возможности торговых отношений между Бутаном и Индией. Однако в основном молодой шотландец был вынужден проводить время в посещении званных трапез, изучении окрестностей, сбора сведений о стране и написании писем домой, в которых он не без доли преувеличения описывал свои «приключения» в неизвестной стране . Однако все это, как пишет Дж. Богль, «мало способствовало решению коммерческих вопросов». Деб Раджа всячески уклонялся от конкретных ответов на все вопросы и предложения английского посла.
В сентябре 1774 года Дж. Богль наконец-то получил письмо от Панчен-ламы, разрешающее ему продолжить путь в «Страну снегов» . После этого в беседе с Деб Раджой посол вновь поднял вопрос о торговле. Однако, несмотря на красочные перспективы, которые обрисовал шотландец, он вновь не получили никакого конкретного ответа. Было понятно, что в Бутане ждут, как поведет себя Панчен-лама, и не хотят брать на себя никакой ответственности. На последней встрече с правителем Бутана, Дж. Богль ещё раз подтвердил, что ежегодный караван на этот раз не будет обложен пошлинами и купцам будет обеспечена вся необходимая защита, после чего стал собираться в дальнейший путь.
Английский посол покидал Бутан, не достигнув каких-либо успехов в переговорах. Однако все же ему удалось собрать значительную информацию о стране. Причем в своем дневнике он уделил значительное место описанию страны прежде всего в аспекте экономики. Товары, служащие основными статьями трансгималайской торговли, редкие растения и животные Бутана, состояние дорог — все это нашло отражение на страницах дневника Дж. Богля. Вынужденная остановка в Бутане также способствовала акклиматизации членов английской миссии, что, по всей видимости, объясняет то, что им в дальнейшем удалось избежать серьёзных проблем со здоровьем.
Прибытие в Тибет
Английская миссия достигла монастыря Деширепгрей 8 ноября 1774 года и в этот же день состоялась первая встреча Дж. Богля с Панчен-ламой III. В «Биографии» Пачен-ламы первая встреча тибетского иерарха и английского посла нашла отражение лишь в виде короткой и формальной заметки, сообщавшей о том, что «посол Богль со своими помощниками предложил подарки — стеклянные бутылки и т. д., и занял свои места, которые для них предназначались для распределения церемониального чая; они вели беседу на хинди». В дальнейшем встречи уже не носили официального характера и по этой причине, как отмечает Л.Петех, не нашли отражения в китайских официальных документах.
Согласно дневнику Дж. Богля, на первой встрече, после ряда формальностей, Панчен-Лама затронул вопрос о англо-бутанском конфликте, невольно послужившим точкой отсчета для начала англо-тибетских отношений. Тибетский иерарх подчеркнул, что, по его мнению, вся вина за развязывание войны лежит на Деб Джудхуре. При этом Панчен-лама подчеркнул, что он «всегда неодобрительно относился к его попыткам захватить раджу Бихара, но Деб почувствовал себя могущественным, имея военную силу, и не захотел прислушиваться к моим советам». Однако далее он счел нужным заметить, что Бутан является вассалом Тибета, вероятно, намекая таким образом на все-таки нежелательное для него вмешательство англичан в политику подчиненной Тибету территории. Дж. Богль, в свою очередь, заверил его, что Компания преследует целью лишь «обеспечение порядка на границах Бенгалии» и никаким образом не вмешивалась во внутренние дела Бутана, и конечно, не имела никакого отношения к государственному перевороту в этой стране, в результате которого Деб Джудхур потерял свою власть и бежал в Тибет. Таким образом стороны достигли понимания по данному вопросу и больше к нему не возвращались.
Уже на второй встрече Дж. Богля с Панчен-ламой, 11 ноября 1774 года, когда тибетский иерарх затронул важный вопрос о политической ситуации в стране, а позже и об особенностях тибето-китайских отношений, молодой английский посол понял, что ему предстоит преодолеть серьёзные препятствия, выполняя задание, возложенное на него генерал-губернатором. Панчен-лама прямо сообщил ему, что не все в стране поддерживали его решение пропустить английскую миссию, и одним из этих людей был регент Далай-ламы Чжампал Делег, которого Богль называет Гезубом Римбоче. Когда же при дальнейшем обсуждении Панчен-лама сообщил Дж. Боглю, что «неприязнь Гезуба к англичанам проистекает не столько от него самого, сколько из его страха доставить неприятности китайцам», а также, когда речь зашла о возможном участии английской стороны в качестве посредника в конфликте между Непалом и Тибетом, подтвердил, что его страна «является подчиненной по отношению к Китаю», для молодого английского гостя это явилось полной неожиданностью. «Я ответил, — пишет Дж. Богль в своем дневнике, — что когда он упомянул об императоре Китая, я потерял дар речи; что исходя из его писем Губернатору, так же, как из других отчетов, пославшие меня считали его хозяином страны во время несовершеннолетия Далай-ламы, и хотя император является верховным правителем страны, они не думали, что он все подчиняет своему контролю». Позже в ходе переговоров с послами самого Чжампал Делега, Дж. Богль ещё раз убедился в силе китайского влияния в Тибете. Старания англичанина в беседе послами развеять недоверие по отношению к своим соотечественникам, а также убедить их в перспективах и выгодах от развития отношений между Бенгалией и Тибетом, закончились ничем. Послы ограничились заверением, что «Гезуб Римбоче сделает все, что в его силах, но он и вся страна всего лишь вассалы императора Китая». «Это был камень преткновения, который мешал всем моим планам», — с горечью писал в своем дневнике о результатах китайского влияния Дж. Богль.
В Тибете в то время сложилась ситуация двух центров, в Ташилунпо и Лхасе, со своими различными взглядами на внешнюю политику. Общаясь с госайнами и паломниками, Панчен-лама получал от них важные сведения относительно перемен в политической ситуации к югу от Гималаев. Это, а также его политическая активность, выразившаяся в посылке паломнических миссий в соседние с Тибетом Индию и Непал, привело к тому, что тибетский иерарх был осведомлен о ситуации в соседних с Тибетом странах лучше, чем правительство и амбани в Лхасе, которые занимали прокитайскую позицию, поддерживая политику изоляции. Столкновение интересов было продемонстрировано на примере вопроса о миссии Дж. Богля, который не сразу смог войти в Тибет. Длительная задержка миссии в Бутане была вызвана, среди прочего, попытками Чжампал Делега не допустить проникновения в страну иностранцев. В письме, направленном регентом к Панчен-ламе, указывалось, что европейцы «очень воинственны, а их проникновение в страну приводит к увеличению беспорядков, и в дальнейшем они становятся хозяевами этой страны». Далее регент рекомендовал любыми способами добиться возвращения миссии в Бенгалию, советуя тибетскому иерарху «упомянуть о жестокой оспе, или какой-либо другой причине». Панчен-лама в ответном послании сообщил в Лхасу, что если там «выступают против его мнения, и будут упорствовать, отвергая его решение, то ответственность за бедствия, которые могут обрушиться на страну после этого, ляжет на них». Миссия была пропущена в страну, однако в дальнейшем регент не раз писал Панчен-ламе, выражая своё недовольство по поводу пребывания в стране иностранцев, и подозревал Дж. Богля в шпионаже.
Уяснив расстановку сил в Тибете, английский посол почувствовал, что оказался в сложной ситуации. С одной стороны было ясно, что в Лхасе были настроены враждебно как против европейцев вообще, так и против Дж. Богля в частности. С другой стороны, молодой шотландец здраво рассудил, что, без его личного присутствия, возможность положительного решения интересующих его вопросов резко уменьшается. «Я осознавал, — пишет Дж. Богль, — что мне не очень нравится идея передачи моего дела в Лхасу, где я не был представлен, где я был не знаком с кем-либо, и где, и я имел все основания так думать, министры не испытывали большого расположения ко мне и моему делу». Между тем вопрос о развитии торговли с Китаем мог быть решен только в переговорах с представителями прокитайской группировки в Лхасе.
Окончательное решение Дж. Богля не ехать в Лхасу было вызвано рядом обстоятельств. Панчен-лама успокоил молодого посла, заверив его, что «в любом случае после того, как Далай-лама повзрослеет на год или два, правление Гезуба подойдет к концу» и важные вопросы уже можно будет решать без его участия. Кроме того, тибетский иерарх рассказал Дж. Боглю, что находится в хороших отношениях с главой Пекинского буддийского центра Чжанчжа-хутухтой II, который, по словам Панчен-ламы, оказывает большое влияние на императора. Панчен-лама заверил Дж. Богля, что попытается установить связь между губернатором и императором Китая, а также затронуть вопросы о возможном основании английских факторий и о получении паспорта для английского посла, который обеспечил бы ему возможность визита в Пекин. Исходя из записей Дж. Богля, можно сделать вывод, что Панчен-ламе удалось убедить английского посла в возможности осуществления этих планов. Этим объясняется решение последнего, после своего возвращения в Калькутту, представить У.Гастингсу меморандум, в котором Дж. Богль излагал свой план о встрече с Панчен-ламой III в Пекине. В заключение, рассудив, что ему, как официальному представителю Компании, было бы непозволительно появляться в Лхасе без подарков для регента, Далай-ламы и амбаней, которых у него с собой не было, Дж. Богль решил ограничиться обсуждением всех вопросов с тибетским иерархом, при этом написав письмо регенту Джампал Делегу.
Главным вопросом в переговорах оставался вопрос о торговле. Дж. Богль установил, что из товаров Бенгалии наибольшим спросом пользуются сукно, кожа, индиго, жемчуг, коралл, янтарь, табак и сахар и т. д. Что касается тех товаров, которые ввозились в Бенгалию, то предметом наибольшей важности являлся золотой песок. «Наиболее значимым предметом потребления, привозимым из Тибета в Бенгалию, является золото и поэтому любое расширение этой торговли будет способствовать прибыли Бенгалии», — писал английский посол. Помимо этого, в Бенгалии пользовались спросом хвосты яков, шерсть, и мускус. Дж. Богль проинформировал Панчен-ламу, что в Бенгалии готовы предоставить купцам значительные льготы, в частности, значительно снизить пошлины. Тибетский иерарх также стремился помочь решению вопроса о расширении торговли. Он направил несколько писем с изложением сути дела в Лхасу, а также организовал встречу Дж. Богля с представителями тибетского и кашмирского купечества. Основной темой переговоров, таким образом, стало обсуждение вопроса о торговых путях, по которым товары могли быть доставлены из Тибета в Бенгалию, а также, в связи с этим, был затронут вопрос о ситуации в пригималайских государствах.
Традиционными маршрутами торговли между двумя странами были пути через Непал и Бутан. Напомним, что правитель горкхов Притхви Нарайян, изгнал из Непала всех тибетских и кашмирских купцов, с целью обеспечения монополизации торговли в руках местного купечества. Однако такая политика не нашла понимания в Тибете, который с 1770 г. закрыл все торговые пути в Непал и прервал коммерческие связи между двумя странами. Если ранее Непал был заинтересован в сохранении добрососедских отношений с Тибетом, и периодически отправлял посольства с различными официальными миссиями в эту страну, то агрессивная политика Притхви Нарайяна, как был вынужден признать Панчен-лама в разговоре с Дж. Боглем, не поддавалась никакому контролю со стороны Лхасы. Ещё более отношения с Притхви Нарайяном осложнились после его нападения на Сикким, формально считавшегося вассалом Тибета. Когда же английского посла попросили высказать своё мнение о политике непальского правителя, то Дж. Богль отметил, что, по его мнению, раджа горкхов в случае успешной войны с Сиккимом может захватить и Бутан, а также воспользовался удобным случаем и заметил, что «Гезубу и правительству следует принять это во внимание и может быть более доверять англичанам, которые в течение 15 или 20 лет никогда не пытались расширить границы Бенгалии, которые оставили территорию, захваченную у Деб Раджи, и которые известны своей веротерпимостью». Также английский посол предположил, что У. Гастингс может взять на себя функцию посредника в конфликте между Непалом и Тибетом, то есть, как отмечается в одной из работ, речь фактически шла о попытке заключения военного союза с Британской Индией. Однако во время переговоров пришло известие о смерти Притхви Нарайяна, и вопрос о возможном союзе отпал.
Смерть Притхви Нарайяна не отразилась на характере тибето-непальских отношений. Получив известие о смерти, тибетский иерарх написал письмо новому правителю, которым стал его несовершеннолетний сын Гирван Юдх Викрама Шах Дева (1775—1816). В письме, в частности, говорилось: «Вы сейчас унаследовали трон, и будет правильным, если вы будете заботиться о счастье ваших людей и обеспечите всем купцам, как индусам, так и представителям других каст, допуск, передвижение и защиту в вашей стране, что будет выгодным для вас и обеспечит славой ваше имя. Сейчас они боятся вас, и ни один из них не пойдет в вашу страну. Древние обычаи, существовавшие ранее, должны соблюдаться вами, так же как и мной». Непальская сторона отреагировала незамедлительно и в августе 1775 на тибето-непальской границе состоялась встреча делегаций от обеих сторон. В результате переговоров был подписан договор. Тибетцы пошли на ряд уступок. Они согласились принять партию новой непальской монеты, а также не притеснять представителей непальского купечества в Лхасе. Взамен непальцы подписали мирный договор с представителем Сиккима. Возобновление индо-тибетской торговли через Непал оказалось пока невозможным. Пункт четвёртый договора гласил, что «восточные и западные дороги в Тибет будут закрыты для госайнов, индийцев и других купцов». Таким образом, договор не доставил полного удовлетворения ни одной из сторон, однако он обеспечил некоторую стабильность на границах, дав возможность Тибету и Непалу сосредоточиться на решении своих внутренних проблем.
Путь через Бутан, в отличие от непальского маршрута, продолжал функционировать, однако масштабы торговли к моменту миссии Дж. Богля были крайне незначительными, прежде всего в силу сложной политической обстановки в стране. После государственного переворота и бегства Деб Джудхура в Тибет, под защиту Панчен-ламы, в стране ещё продолжалось преследование его сторонников, что создавало обстановку, крайне неблагоприятную для увеличения торговли. Помимо политических, имелись препятствия и экономического характера. Панчен-лама, а позже и делегация тибетских купцов, разъяснили Дж. Боглю, что тибетцы, в силу непривычных климатических условий, везут свои товары не до Бенгалии, а лишь до тибето-бутанской границы, где передают их руки местных купцов, которые и переправляют их далее к границе Индии. Во время переговоров с Панчен-ламой, тибетский иерарх заверил Дж. Богля, что он со своей стороны сделает все возможное, чтобы не допустить распространения гражданской войны в Бутане, и не позволит изгнанному Деб Радже покинуть пределы Тибета, так как в этом случае «он опять развяжет войну со своими людьми».
Помимо тибетских купцов, Дж. Богль встречался с представителями кашмирского купечества, которые, в отличие от уроженцев Тибета, лично доставляли свои товары из Индии в Тибет и обратно. К сожалению для английского посла, эти переговоры также не принесли конкретных результатов. Дж. Богль подтвердил, что в Бенгалии готовы пойти на значительное снижение пошлин (до 2 %) и обеспечить всю необходимую защиту. Главной трудностью для купцов оставалась «дорога, которой они последуют в Бенгалию». Этой дорогой был путь через Бутан, где посол не добился значительных результатов в ходе переговоров с Деб Раджой. «Я объяснил суть дела Деб Радже, — сказал Дж. Богль купцам, — но только вкратце, рассчитывая сделать это после того, как я дождусь распоряжения или получу приказ от Ламы, к которому я был послан». Представители купечества, узнав об этом, предложили англичанам пригрозить Бутану использованием военной силы, поскольку «безуспешная война, которую вели бутанцы… сделала Деб Раджу очень уступчивым в отношении каких-либо требований Компании, так как он боится, что в случае отказа англичане смогут опять захватить его страну». Богль счёл такое предложение неприемлемым.
Что же касается предложения об участии европейцев в торговле между Тибетом и Индией, которое молодой шотландец решился внести, «почувствовав большое доверие к своему делу», то этот вопрос, по мнению Дж. Богля, следовало рассматривать, когда управление Тибетом перейдет в руки Далай-ламы и Панчен-ламы, в то время как сейчас «это дело оказывается полностью невыполнимым».
Панчен-лама надеялся на некоторые дивиденды от контактов с англичанами. Речь шла о постройке буддийского храме на берегах реки Ганг. Суть этой проблемы была изложена Дж. Боглем следующим образом: «Около семи или восьми сотен лет назад тибетские иерархи имели много монастырей в Бенгалии, и их монахи использовали визиты в эту страну для изучения религии и языка брахманов, а также для посещения святых мест Индии. Мусульмане после завоевания Бенгалии разрушили эти храмы и изгнали этих паломников из страны. С этих времён между двумя странами существует очень слабое сообщение. Лама чувствует, что если он сможет после такого долгого перерыва установить религиозные связи с Бенгалией, это может сильно прославить его правление и послужить расширению его славы и его почитания». Буддийский храм, по мнению ламы, должен был быть построен с таким расчетом, чтобы отправляемые им люди, помимо посещения храма, имели бы возможность встречаться с губернатором. Дж. Богль в отчете, составленном по возвращению из Тибета, также заметил, что «соглашение с Тешу-Ламой об основании монастыря или храма на берегах Ганга, возможно положит конец отговоркам тибетцев в виде ссылок на непривычный климат Бенгалии и породит связь с северными нациями». Г. Бисак, обращаясь к этому вопросу, считает нужным отметить значительную роль, которая отводилась при этом госайну Пуранджиру. Он должен был посетить место строительства будущего храма, и ему Панчен-лама передал подробные инструкции, касающиеся этого. Отметим также, что ряд авторов, затрудняясь в оценке миссии Дж. Богля, отмечают, что её главным практическим результатом стало именно появление этого храма.
Во время одной из последних встреч, был затронут вопрос о способах поддержания связи между странами, который оказался достаточно непростым. «Я не хочу, чтобы губернатор в будущем посылал ко мне англичан, — сказал Панчен-лама Дж. Боглю, — Вы знаете, сколько трудностей я имел из-за вашего посещения страны, и как я боролся с подозрительностью Гезуба Римбоче и людей из Лхасы. Даже сейчас они недовольны тем, что я оставил вас на такой длительный срок. Мне кажется, в следующий раз губернатору будет лучше послать индийца. Гезуб подозрителен и глядит на вас, как на шпиона, и будет тяжело, если сюда придет другой англичанин».
Было бы ошибкой считать, что за время пребывания шотландца в Тибете он и тибетский иерарх совместными усилиями пытались устранить все препятствия на пути англо-тибетских отношений. В дневнике английского посла встречаются заметки о том, что тибетский иерарх неделями не встречался с ним. Даже на редких встречах Панчен-лама не всегда интересовался политическими вопросами. Тибетский иерарх проявил не меньший интерес к европейской культуре. Он очень интересовался религиозными вопросами, спрашивая Дж. Богля о деятельности миссионеров, понятии Троицы и, в свою очередь, разъяснил англичанину некоторые особенности ламаизма. Панчен-лама интересовался языком англичан, методами лечения оспы, политической ситуацией в мире. Особый интерес из доставленных англичанами предметов у него вызвали европейские часы. Что касается вопросов торговли, то их обсуждение носило общий характер. Панчен-лама все же был в первую очередь духовным лидером, и поэтому предпочел устроить встречу Богля с кашмирскими и тибетскими купцами, нежели самостоятельно обсуждать детали экономических вопросов. О содержании некоторых из встреч с Панчен-ламой в дневнике англичанина содержится лаконичная фраза: «ничего касательно дела». В такой ситуации посол в течение пяти месяцев пребывания в Тибете посещал религиозные праздники, играл в шахматы с членами свиты Ламы, выезжал на охоту и т. д. Лишенный возможности общаться с тибетцами на их языке, Богль концентрирует своё внимание на одежде и пище, описание которых обнаруживается практически в каждом сюжете, касающемся контактов с жителями Тибета и Бутана. Чтобы не быть заподозренным в шпионаже, Дж. Богль даже отказался от карты Тибета, предложенной ему Панчен-ламой. Обосновывая своё решение, он писал, что «будет доволен, узнав только об обычаях и законах в Тибете потому, что … задача путешественника заключается в том, что бы информировать себя именно об этом». Странно выглядит заявление китайского автора Ван Фуженя, о том, что Дж. Богль якобы переодевался в тибетское платье и ходил по Шигацзе, что легко опровергается его же дневником.
Первоначально направлявшийся в Тибет с целью обсуждения вопроса о расширении торговли, Дж. Богль в ходе переговоров с Панчен-ламой затронул значительно большее количество проблем, что не в последнюю очередь объяснялось поведением тибетского иерарха, настроенного благожелательно по отношению к английскому послу. Это позволило представителю Компании получить информацию по ряду важных проблем, в том числе о характере тибето-китайских отношений, а также самостоятельно поднять вопрос о возможном участии европейцев в торговле между Тибетом и Бенгалией. В свою очередь Дж. Богль постарался, от лица Компании, показать готовность к развитию отношений с тибетским иерархом и позаботиться об удовлетворении его главной просьбы, которая заключалась в возможном строительстве буддийского храма в Бенгалии. Панчен-лама также показал свою готовность способствовать развитию торговли между Бенгалией и Тибетом, и в том числе через своих представителей обеспечить помощь английскому послу при его переговорах в Бутане, через который проходил единственный на тот период функционирующий торговый путь между двумя странами. Однако при этом значительную роль в успехе переговоров сыграло прежде всего стремление Панчен-ламы III к развитию отношений с англичанами, и дальнейшие перспективы развития англо-тибетских отношений, а также реализация намеченных в ходе переговоров планов по большей части зависели именно от этого человека. Переговоры не привели к заключению торгового договора, но они означали установление англо-тибетских отношений. Вместе с тем, отношения были установлены не с правителями Тибета (регентом или Далай-ламой), но лишь с церковным иерархом. В этих условиях вопрос об англо-тибетской торговле мог быть решен лишь в Пекине.
По прибытии в Бутан английский посол вновь преступил к обсуждению вопросов о торговле. Англичане предлагали доставлять товары не в Рангпур (Индия), а сразу в город Паро (Бутан), где они обменивались бы на тибетские товары. Бутанцы, правда, при этом уже утрачивали свою функцию посредников, но могли рассчитывать на доход от пошлин и налогов. Помимо этого Гастинг прямо писал Дж. Боглю, чтобы тот намекнул Деб Радже о его личной выгоде от этого дела. Однако все эти предложения, несмотря на присутствие рядом представителей Панчен-ламы, остались без ответа. Поведение Деб Раджи заставило англичанина прямо написать о том, что «единственной возможностью организовать торговлю в этой стране является исключение из неё Деб Раджи».
Оценивая коммерческие планы англичан в отношении города Паро, Л. Дерминьи полагает, что можно говорить о попытках создания «британского Нерчинска». Сравнение с русско-китайской торговлей, которое мы видим в этом случае, нельзя считать безосновательным. Гастингс знал о существовании этой ветви коммерции, и не мог недооценивать её положительного примера. В случае основания фактории в Паро англичане получали торговый пункт непосредственно на границах Тибета, а значит и Цинской империи, наподобие Кяхты.
Сравнение Л. Дерминьи заслуживает внимания в свете существующей в историографии точки зрения о вовлечении Тибета в «Большую Игру», борьбу за раздел сфер влияния в Азии между Россией и Англией, именно с момента миссии Дж. Богля.
Сам Бутан, о чём писал Дж. Богль, и на что указывало руководство Компании, из-за своей бедности не мог рассматриваться как хороший рынок сбыта. «Потребление бенгальских товаров, особенно табака, бетельского ореха и других существенных товаров, очень незначительно во владениях Деб Раджи», — писал Дж. Богль. Если бы со стороны Тибета была продемонстрирована готовность поддерживать и развивать торговлю, то тогда, может быть, Дж. Боглю и имело смысл диктовать Деб Радже какие-либо условия, намекая на применение силы (о чём его, кстати, просили во время переговоров в Тибете кашмирские купцы). Но без Тибета Бутан сам по себе не представлял ценности для Компании. Он не мог принести дохода, ибо не обладал ценными ресурсами, а рынок сбыта бенгальских товаров был там незначительным. Военные действия с этой страной в данный момент превратились бы в бессмысленную трату средств. Возобновление незначительной караванной торговли, прерванной гражданскими войнами и англо-бутанским конфликтом, стало единственным видимым на тот момент итогом миссии Дж. Богля. После приезда в Калькутту и отчета перед генерал-губернатором, шотландец был направлен в Рангпур, где занялся обустройством рынка.
Миссия Дж. Богля привлекла к себе внимание исследователей англо-тибетских отношений. Одними из первых к анализу миссии Дж. Богля и её результатов обратились участники военной экспедиции Ф. Янгхазбенда в Лхасу 1904 году. Основные выводы, к которым пришли Ф. Янгхазбенд, П. Лэндон и А. Уоддель, лежат в основе концепций подавляющего большинства исследователей, занимающихся проблемой англо-тибетских отношений:
Установление дружественных отношений между Дж. Боглем и Пачен-ламой позволяет считать эту миссию успешной, поскольку Гастингс первоначально точно не знал, каких результатов можно ждать от этого предприятия.
В том, что Дж. Боглю не удалось установить торговых отношений с Тибетом, виноваты прокитайские силы в стране, прежде всего регент и амбани в Лхасе.
Тезис, касающийся влияния Китая в Тибете, как причины неудачи торговых отношений, неоспорим. Однако он требует важного уточнения. П. Мехра вполне справедливо отмечает, что влияние Китая в Тибете было не всегда одинаковым. По его мнению, во второй половине XVIII в. китайское влияние в Тибете было наибольшим в 1750 г., когда произошло убийство амбаней и за этим последовали карательные меры, и в 1792 г., во время 2-й тибето-непальской войны (на чём мы ещё остановимся в дальнейшем). Дж. Богль, таким образом, посетил страну тогда, когда влияние Китая не таким значительным, как в 1750 и 1792 годах. А. С. Мартынов также отмечает, что в рассматриваемый нами период даже для Лхасы характерно желание добиться максимальной независимости от Пекина. Кроме того, ряд авторов полагают, что Китай вообще не играл значительной роли в политике Тибета вплоть до сер. XX века.
Как полагает Е. Роуз, после государственного переворота 1774 году в Бутане реальная власть находилась в руках не одного Деб-Раджи, а пяти человек, которые, несомненно, имели прямое отношение к торговым операциям, происходившим стране. Трудно представить, как можно было решать вопросы о преобразовании схемы гималайской торговли без их участия. Богль же, как следует из его записей вел переговоры только с Деб Раджой Кунга Ринченом. Заметим, что факт отсутствия в Бутане централизованной власти объясняет, почему Деб-Раджа уклонялся от принятия каких-либо решений при переговорах с английским послом. Если же принять во внимание точку зрения ряда авторов о том, что Бутан в рассматриваемый период был фактически независим от Тибета, становится ясно, почему, даже заручившись поддержкой представителей Панчен-ламы, Боглю не удалось значительно продвинуться в решении торговых вопросов во время вторых переговоров в Бутане.
Второй причиной, повлиявшей на неудачу установления торговых отношений между Бенгалией и Тибетом, на наш взгляд, являлась элементарная неосведомленность Дж. Богля о странах, в которых ему пришлось побывать, а также крайне расплывчатые задания, касающиеся торгового договора, которые были предоставлены Боглю Гастингсом. На наш взгляд, заключение договора должно было базироваться на какой-либо точной информации, касающейся экономической ситуации в стране. Гастингс такой информации Боглю не предоставил. Сам Дж. Богль в сборе такой информации, как выяснилось по прибытии, был ограничен. Многие в Тибете относились к англичанам с подозрением и видели в них шпионов, что делало практически невозможным сбор каких-либо сведений. Учитывая вышесказанное, заявления ряда современных китайских авторов о том, что миссия Дж. Богля являлась «хорошо подготовленной разведывательной группой», не выдерживают никакой критики. Отметим лишь, что глава этой «хорошо подготовленной» группы, оказавшись в Тибете, сбился с ведения календаря, и начал отмечать числа палочками, по методу Робинзона Крузо, а также не мог определить, на какой широте и долготе он находится. Ряд авторов, не доходя до таких крайностей, тем не менее, рассматривают миссию Богля в контексте «империалистической агрессии» Англии на востоке, а её основной целью считают экспансию. На наш взгляд, это неверно. Ни задачи, поставленные перед Дж. Боглем, ни результаты, которых он добился, не дают оснований для подобного рода выводов. и английскую миссию в Тибет скорее можно рассматривать, исходя из всего вышеизложенного, в контексте истории географических открытий.
Между тем было ясно, что развитие торговых и политических связей с Тибетом требовало «больше, чем одной миссии». Благодаря Пуранджиру переписка между Калькуттой и Ташилунпо продолжалась. Письма циркулировали и между Калькуттой и Тассисудоном. Гастингс, как и обещал, распорядился начать строительство буддийского храма. В 1775 г. Панчен-лама прислал Гастингсу в подарок небольшое количество золота и серебра, которое было отправлено в метрополию для пробы. Возникшие разногласия Гастингса с Советом не позволили ему вновь послать миссию во главе с Дж. Боглем, которого знали как «человека Гастингса», в Тибет, однако в «Страну снегов» был послан доктор Хамильтон. Пробыв некоторое время в Бутане (кон. 1775 — май 1776 гг.), он вернулся в Индию. Основной причиной неудачи миссии была подозрительность правительства Лхасы. Не увенчалась успехом и аналогичная попытка, предпринятая в 1777 году. Доктор Хамильтон констатировал, что общий объём торговли не увеличился.
См. также
История европейского исследования Тибета
Источники и литература
Примечания
Источники
Narratives of the Mission of George Bogle to Tibet / Ed. Clement R. Markham // Narratives of the mission of George Bogle to Tibet, and the journey of Thomas Manning to Lhasa. — 2nd ed. — L.: Trübner & Co. Ludgate Hill, 1879. — P. 1-209.
Литература
Беспрозванных Е. Л. Лидеры Тибета и их роль в тибето-китайских отношениях XVII—XVIII вв. / Е. Л. Беспрозванных. — Волгоград: Издательство Волгоградского государственного университета, 2001. — 356с.
Беспрозванных Е. Л. Миссия Дж. Богля в Тибет (1774—1775) / Е. Л. Беспрозванных // Проблемы всемирной истории. — Элиста, 1993. — С. 38-47.
Ефимов Е. Г. Установление первых дипломатических контактов Англии с Тибетом в конце XVIII в. // Вестник Волгоградского государственного университета. Сер. 9, Исследования молодых ученых. Вып.2. Ч.1: Исторические, философские, филологические и юридические науки. Волгоград, 2001. С. 8-13.
Ефимов Е. Г. К вопросу о связях между Индией и Тибетом накануне установления англо-тибетских отношений // Война и мир в историческом процессе (XVII—XX вв.): Сборник научных статей по итогам Международной научной конференции, посвященной 60-летию Сталинградской битвы. Волгоград, 15-17 апр. 2003 г. Ч.1. Волгоград, 2003. С. 88-95.
Ефимов Е. Г. Роль Непала в установлении англо-тибетских отношений (1760—1770 гг. XVIII в.) // Национальная политика Советского государства: репрессии против народов и проблемы их возрождения: Материалы Международной конференции (23-24 октября 2003 г.) Элиста, 2003. С. 240—242.
Ефимов Е. Г. Первый англичанин в Тибете: Дж. Богль и его роль в англо-тибетских отношениях // Человек в современных философских концепциях: Материалы Третьей Международной научной конференции, г. Волгоград, 14-17 сентября 2004 г. Т.1. Волгоград, 2004. С. 396—400.
Постников А. В. К истории первого английского посольства в Бутан и Тибет (1774—1775 гг.): Джордж Богл и его Меморандумы. М.: Международный Центр Рерихов, Мастер-банк, 2012. — 512 с., ил., 500 экз., ISBN 978-5-86988-241-7
Внешняя политика Великобритании
Персоналии:История Тибета
История Бутана
Путешественники в Бутан
Послы Великобритании в Бутане
1774 год
Путешественники в Тибет |
The Khajeh Nasir Toosi University of Technology (KNTU; ) is a public research university in Tehran, Iran. It is named after medieval Persian scholar Khajeh Nasir Toosi. The university is considered one of the most prestigious institutions of higher education in Iran. Acceptance to the university is highly competitive, entrance to undergraduate and graduate programs typically requires scoring among the top 1% of students in the Iranian University Entrance Exam.
History
The university was founded in 1928, during the reign of Reza Shah Pahlavi, in Tehran and was named the "Institute of Communications" (). It is therefore considered to be the oldest surviving academic institution across the country. (Iran had universities 800 to 2000 years ago from which only the name, ruins and scientific history have survived.)
This institute was later expanded with an Electronic and Electrical Power Engineering department. The 50th anniversary of the establishment of this academic institute was celebrated in 1978, and a commemorative stamp was published by the Post of Iran, before the Islamic Revolution of 1979 (see photo).
The department of Civil Engineering was founded in 1955 as an Institute of Surveying. This institute was later joined by the Institutes of Hydraulic Engineering and Structural Engineering. The department of Mechanical Engineering was founded in 1973. These institutes of higher education were formally integrated in 1980 and named "Technical and Engineering University Complex". As a general practice of paying tribute to the scientific and scholastic figures of the nation, the university was renamed in 1984 "Khajeh Nassir-Al-Deen Toosi (K. N. Toosi) University of Technology". It is affiliated with the Ministry of Science, Research and Technology of Iran.
As of 2012, the university is planning high-tech projects, including the production of a new satellite called 'Saar' (Starling) as well as radar-evading coatings for aircraft. The university's scientific board are also involved in many industrial projects, including the building of satellite carriers and an indigenous eight-seat helicopter.
Famous alumni
Mohammad Ardakani who served as the minister of cooperatives and governor of the Qom province.
Mohammad Aliabadi former vice president and Head of Physical Education Organization of Iran, was also President of the National Olympic Committee of Islamic Republic of Iran from 2008 to 2014.
Ali Motahari Representative of Shabestar in the 8th elections of Islamic Consultative Assembly.
Ali-Akbar Mousavi Khoeini he was elected as a Member of Parliament in the 6th Parliament of Iran.
Farzad Hassani popular Iranian actor
Aidin Bozorgi Iranian mountain climber, disappeared in Broad Peak
Mahmoud Ghandi
Rankings
In the latest university rankings announced by the Times Higher Education Supplement in September 2016, K. N. Toosi University of Technology was ranked among the top 5 universities in Iran and in the range of 601 to 800 top universities in the world.
Also ranked 400-450th in QS World University Rankings in the Electrical and Mechanical Engineering field.
In 2020 Round University Ranking-Clarivate announced that K. N. Toosi University of Technology has achieved the 470th place in the world overall ranking.
Faculties
The faculties of this university were founded as follows :
Faculty of Electrical Engineering (1928)
Faculty of Mechanical Engineering (1973)
Faculty of Civil Engineering (1955)
Faculty of Industrial Engineering (1998)
Faculty of Geodesy and Geomatics Engineering (1955)
Faculty of Aerospace Engineering (2006)
Faculty of Computer Engineering
Faculty of Materials Science and Engineering
Faculty of Chemistry
Faculty of Physics
Faculty of Mathematics
The E-Learning Center (2004)
Due to the varied origins of K. N. Toosi University of Technology, the faculties are not concentrated in one campus. As a result, the university has five campuses and a central building. However, the plan for centralizing the university is underway.
Each faculty has its own computer center, library and education services office. All libraries are attached to the Simorgh library network. Housing facilities are available for men, women and couples. There are sports facilities on all campuses. The university is programming the development of a branch in Venezuela and research centers in Tehran.
The Central Building on Mirdamad Ave., Tehran, is the managing body of the university and the presidency, all vice presidencies, the central academic services and registrar's office are in this building. Management of education services happens through the Golestan education management system, while research is managed via the Sepid research management system.
Programs
The university offers Bachelor's (B.S.) degrees in more than 20 and Master's (M.S.) degrees in 50 academic fields. It also has 28 PhD programs. It hosts more than five joint educational programs at B.S. and M.S. levels. The courses have industrial orientation on a broad base. The university has 250 full-time faculty members. The total number of students is about 7,000.
Faculty of Electrical & Computer Engineering
Faculty of Electrical and Computer Engineering was founded in 1928. It is the main and the oldest faculty of K. N. Toosi University of Technology.
It is also the first electrical engineering school in Iran. The faculty has more than 70 full-time faculty members. It is among the best electrical engineering schools in Iran, especially in graduate studies in the field of Communications, Controls, and Biomedical Engineering. The Faculty of Computer Engineering was founded in 2014 after separating from the Faculty of Electrical Engineering.
It offers the following programs:
These faculties are at Seyedkhandan Bridge, beside the Ministry of Communication. A recreational center is on this campus.
Coordinates:
Official website: www.ee.kntu.ac.ir, www.ce.kntu.ac.ir
Faculty of Aerospace Engineering
This is the youngest of the KNTU faculties. Its core was formed as Aerospace group in the Faculty of Mechanical Engineering in 2000. It provided MSc programs in aerodynamics, propulsion, flight dynamics and aerospace structures. In 2001, it launched the first MSc program in space machinery engineering in Iran.
In 2004, the BSc joint aerospace engineering program with MATI (Moscow State Aviation Technological University) was launched. In 2006, the Faculty had officially become independent from the Mechanical Engineering faculty and the first group of BSc state students were admitted through the Iranian University Entrance Examinations.
During the years 2000-2007 the faculty used the facilities of the Mechanical Engineering Faculty. In June 2007, the Faculty of Mechanical Engineering moved to its new campus, and the faculty became independent. Some of the facilities of the Faculty of Mechanical Engineering (such as workshops) were kept on the Aerospace Engineering campus.
The campus is on University Boulevard, Vafadar St., Tehranpars. It has a large library that is being equipped. The aerospace engineering student accommodation is just beside the faculty. The Nasir Gym (K. N. Toosi University of Technology's newest recreational building) is also beside the faculty. There are plans for building recreational facilities, including a gym, at this site. The workshop complex of the university is ont this campus.
There are about 170 students studying at the faculty and there are 10 full-time faculty members. The faculty also uses many part-time professors, usually from the Faculty of Mechanical Engineering. The first group of joint program students were sent to Russia in August 2007. The faculty is going to launch its P.H.D program in 2008.
The faculty was the host of the sixth national and second international Conference of the Iranian Aerospace Society. A new research Center was established at the faculty in 2007, conducting industrial research in aerospace. There are research laboratories at the faculty, including:
MDO Lab
Control Lab
Combustion and Propulsion Research Lab
Aerodynamics Lab and Wind tunnel
Parallel Processing Lab
Space Research Lab
The table below shows the programs available at the faculty:
Faculty of Civil Engineering
This faculty comprises six groups: Earthquake engineering-water engineering-soil engineering-structural engineering-transportation engineering-environmental engineering.
It offers the following programs:
The campus is jointly used by this faculty and the Faculty of Geodesy and Geomatics Engineering. The library contains about 7,000 books in Persian, 6,000 books in English and other foreign languages, 130 journals in different languages, and 150 thesis and research reports. The university's bookshop is on this campus. There is a housing facility and some sport facilities. The faculty has several fully equipped labs used for research or teaching.
The laboratories are as follows:
Structural Engineering Laboratories: Concrete, Structures, Mechanics of Materials, Materials of Construction.
Water Engineering Laboratories: Hydrology, Hydraulics, and Hydraulic Models.
Road and Transportation Engineering Laboratories: Pavement Properties
Soil and Foundation Engineering Laboratories: Soil Mechanics Laboratory
Earthquake Engineering Laboratories: Structural Dynamics Laboratory, including ambient and forced vibration testing devices for the evaluation and measurement of the dynamic characteristics of the existing structures, as well as an earthquake computer site.
Environmental Engineering Laboratories: Water and Waste Water Chemistry, Redundant Solid Materials, and Microbiology.
This faculty is expert in concrete engineering and has won national and international awards for its achievements in this field. These include first place in 2002 and 2003, second place in 2001. and third place in 2004 in the cement competitions of the American Concrete Institute (ACI). They have been awarded third place in the bridge design and construction with Balsa wood competition in 2003. The students publish a scientific journal named Abanegan آبانگان dedicated to water engineering.
The faculty has 28 full-time faculty members. It is at Valiasr St., opposite the Eskan towers. Student accommodation, a recreational center and the university's bookshop is on this campus.
The E-Learning Center
In 2004 K. N. Toosi University of Technology started its E-Learning programs. The following programs are available:
Bsc in Industrial Engineering (system analysis)
Bsc in IT
Bsc in Computer Engineering
Msc in Industrial Engineering (system analysis)
Msc in IT (information systems engineering)
This center is in the central building of the university (Mirdamad Ave.).
Faculty of Geodesy and Geomatics
The educational activities of this faculty started in 1954 as Geomatics Institute. This was shortly after the establishment of the Geomatics Organization of Iran. The mission of the newly established Geomatics Institute was mainly to train professional geomatics workforce for governmental organizations. In 1980, this institute joined the newly established K. N. Toosi University of Technology. Initially it was known as the Faculty of Civil Engineering and the geodesy and geomatics engineering was one of the departments. With the expansion of the university, in 2001, this department made an independent faculty under the name of Geodesy and Geomatic Engineering to meet the growing demand.
As the only Faculty of Geodesy and Geomatics in Iran, this faculty is recognized as one of the leading educational and research centers of Iran in geodesy and geomatic engineering. With more than 19 full-time faculty members, this faculty offers programs in graduate and undergraduate levels.
It offers the following programs:
This faculty is located at Valiasr St., opposite the Eskan towers.
Faculty of Industrial Engineering
In 1993, the Department of Industrial Engineering was formed in the Faculty of Mechanical Engineering. In 1999, this department was separated from the Faculty of Mechanical Engineering to continue its activities as an independent Faculty.
Programs and degrees presented at the Faculty of Industrial Engineering:
Laboratories:
precision measurement and quality control
simulation
information technology
industrial systems and automation
advanced design and production and robotics
strategic intelligence (SIRLAB)
time and motion study
Research capabilities and interests:
Air Traffic Flow Management & Ground Holding Problem
Information technology: Electronic commerce
Quality control systems in production processes
Quality management systems
Planning and production control
Maintenance systems
Industrial design based on human being factors
Analysis of ergonomic problems
Analysis of industrial systems using computer simulation
Internet marketing
ISCM
e-CRM
Commercial intelligence
Decision making in trade and industry
ERP
This faculty is in the Mollasadra building, Pardis St., Mollasadra St., Vanak Sq. It also operates a building at Seyedkhandan Bridge, Dabestan Alley.
Faculty of Mechanical Engineering
Faculty of Mechanical Engineering was founded in 1973.
In June 2007, the Faculty of Mechanical Engineering moved to its new campus.
The faculty has 44 full-time faculty members.
It offers the following programs:
This faculty is in the Mollasadra building, Pardis St., Mollasadra St., Vanak Sq.
Faculty of Science
The ex-Faculty of Basic Sciences started its activities in 1980 by presenting basic science courses to engineering students of different disciplines. In 1987, the expansion of the Faculty allowed admission of undergraduate applied science students and the name was altered to Faculty of Science.
The Faculty consists of four departments: Applied Chemistry, Applied Physics, Mathematics, and the Department of General Courses. The latter department provides courses in theology and ethics, Persian literature, English, and physical education.
This faculty is at Kavian St., Jolfa St., Shariati St. A recreational center is on this campus.
This faculty provides the following programs:
Faculty of Materials science and engineering
The K. N. Toosi University of Technology (KNTU) began its activities in the field of Materials Science and Engineering in 2001, with the establishment of a M.Sc. degree in Characterization and Selection of Engineering Materials Program, as a sub-branch of the Faculty of Mechanical Engineering. In 2010, the activities and scope of the Materials Program were expanded to offer a Ph.D. degree, followed in 2011 by another M.Sc. degree in Metals Forming and a B.Sc. degree in Industrial Metallurgy.
In the year 2013, with the approval of KNTU as well as the Council for Promoting Higher Education in the Ministry of Science, Research and Technology, the Materials Program was promoted into the Faculty of Materials Science and Engineering. The faculty began its e-Learning Program, offering M.Sc. degrees in Characterization and Selection of Engineering Materials in 2013, and Metals Forming in 2016. Another M.Sc. degree in Nanomaterials was launched in 2017. The Faculty of Materials Science and Engineering now hosts 11 full-time faculty members.
Joint international programs
KNTU is collaborating in research and teaching programs with many universities around the world. In this regard, memoranda of understanding have been signed between KNTU and universities from Australia, Canada, Cyprus, France, Germany, Russia, and the United Kingdom.
The courses in most international programs are offered in English. Admission to these programs is either through the National Entrance Exam (Konkoor) or through special exams conducted by KNTU. The tuition fee varies for each program. The following joint international programs are active:
MSc program in Remote Sensing and Geographic Information Systems with the International Institute for Aerospace Survey and Earth Sciences (ITC), the Netherlands.
MSc program in Automotive Engineering with Kingston University, London, UK.
MSc program in Energy Systems with University of Manchester, Manchester, UK.
BSc program in Aerospace Engineering with Moscow State University of Aerospace Technology (MATI), Moscow, Russia.
Phd program in Aerospace Engineering with Moscow State University of Aerospace Technology (MATI), Moscow, Russia.
Research
K. N. Toosi University of Technology is known for its industrial relations. It conducts research for many companies such as Iran Khodro, Saipa, Aerospace Industries Organization. Research is conducted in all the KNTU laboratories and even research groups such as ARAS exist within faculties. The Launch Vehicle research center has started its work at the faculty of Aerospace Engineering, one of the first centers of its kind. There are several centers of excellence at this university including the following:
Center of Excellence in liquid propellant launch vehicle design
Center of excellence in space engineering
Center of excellence in robotics and control
Center of excellence in materials and modern structures
Center of excellence in energy systems and fluids
There are several research centers at this university including:
Space Systems Research Center
There are several research laboratories at this university including:
Propulsion and Combustion Research laboratory (Faculty of Aerospace Engineering)
MDO (multidisciplinary design optimization) Research laboratory (Faculty of Aerospace Engineering)
Space Research laboratory (Faculty of Aerospace Engineering)
Aerodynamics Research laboratory (Faculty of Aerospace Engineering)
Subsonic wind tunnel (Faculty of Aerospace Engineering)
Parallel processing Research laboratory (Faculty of Aerospace Engineering)
Multiphase Flow Laboratory (Faculty of Mechanical Engineering)
Actuators Research laboratory (Faculty of Mechanical Engineering)
Vibrations and Automobiles Research laboratory (Faculty of Mechanical Engineering)
Virtual Reality Research laboratory (Faculty of Mechanical Engineering)
Composite Research laboratory (Faculty of Mechanical Engineering)
Fracture Mechanics Research laboratory (Faculty of Mechanical Engineering)
Instrumentation and Control Research laboratory (Faculty of Mechanical Engineering)
Combustion Research laboratory (Faculty of Mechanical Engineering)
Turbomachinery Research laboratory (Faculty of Mechanical Engineering)
Nano and Materials Research laboratory (Faculty of Mechanical Engineering)
Robotics Research laboratory (Faculty of Mechanical Engineering)
Spread Spectrum and Wireless Communications laboratory (Faculty of Electrical Engineering)
Digital Control Systems Research laboratory (Faculty of Electrical Engineering)
Industrial Control Research laboratory (Faculty of Electrical Engineering)
Instrumentation Research laboratory (Faculty of Electrical Engineering)
Intelligent Systems Research laboratory (Faculty of Electrical Engineering)
Linear System Theory Research laboratory (Faculty of Electrical Engineering)
Adaptive Control Systems Research laboratory (Faculty of Electrical Engineering)
System Identification Research laboratory (Faculty of Electrical Engineering)
Optimal Control Systems Research laboratory (Faculty of Electrical Engineering)
Nonlinear Control Systems Research laboratory (Faculty of Electrical Engineering)
Robust Control Systems Research laboratory (Faculty of Electrical Engineering)
Robotics Research laboratory (Faculty of Electrical Engineering)
Guidance and Navigation Research laboratory (Faculty of Electrical Engineering)
Automation Research laboratory (Faculty of Electrical Engineering)
Process Control Research laboratory (Faculty of Electrical Engineering)
Biomedical Engineering Research laboratory (Faculty of Electrical Engineering)
Biomedical Signal and Image Processing Research laboratory (Faculty of Electrical Engineering)
Bioelectric Artificial Organs Research laboratory (Faculty of Electrical Engineering)
Antenna Research laboratory (Faculty of Electrical Engineering)
Communication Circuits Research laboratory (Faculty of Electrical Engineering)
DSP (Digital Signal Processing) Research laboratory (Faculty of Electrical Engineering)
Microwave Research laboratory (Faculty of Electrical Engineering)
Optical Fibers Research laboratory (Faculty of Electrical Engineering)
Logical circuits Research laboratory (Faculty of Electrical Engineering)
Microprocessor Research laboratory (Faculty of Electrical Engineering)
Computer Networks Research laboratory (Faculty of Electrical Engineering)
FPGA Research laboratory (Faculty of Electrical Engineering)
Computer Research laboratory (Faculty of Electrical Engineering)
Parallel Prossesing Research laboratory (Faculty of Electrical Engineering)
Computer Architecture Research laboratory (Faculty of Electrical Engineering)
Digital Electronic Research laboratory (Faculty of Electrical Engineering)
Electronic Circuits Research laboratory (Faculty of Electrical Engineering)
High Voltage Laboratory (Faculty of Electrical Engineering)
Power System Laboratory (Faculty of Electrical Engineering)
Relaying and Protection Laboratory (Faculty of Electrical Engineering)
Special Machines Laboratory (Faculty of Electrical Engineering)
Power Electronics Laboratory (Faculty of Electrical Engineering)
Electric Machinery Laboratory (Faculty of Electrical Engineering)
Exact Measurement and Quality Control Research laboratory (Faculty of Industrial Engineering)
Simulation Research laboratory (Faculty of Industrial Engineering)
IT (Information Technology) Research laboratory (Faculty of Industrial Engineering)
Automation and Industrial Systems Research laboratory (Faculty of Industrial Engineering)
Strategic Intelligence Research laboratory (Faculty of Industrial Engineering)
Robotics and Design and Manufacturing Research laboratory (Faculty of Industrial Engineering)
Numerical Computation Research laboratory (Faculty of Science)
Laser Research laboratory (Faculty of Science)
Solid-state Physics Research laboratory (Faculty of Science)
There are workshops such as the following, in many of which research is conducted:
Automechanic Workshop (on the Faculty of AE Eng. campus)
Casting Workshop (on the Faculty of AE Eng. campus)
Sheet-metal Workshop (on the Faculty of AE Eng. campus)
Electrical Engineering Workshop (Faculty of Electrical Engineering)
Department of applied chemistry
The department has 12 full-time faculty members specialized in chemical physics, analytical chemistry, organic and inorganic chemistry, and electrochemistry. Besides the undergraduate program, the department offers an undergraduate program leading to BSc in applied chemistry and graduate programs leading to MSc and PhD degrees in related disciplines.
References
External links
1928 establishments in Iran
K. N. Toosi University of Technology
Educational institutions established in 1928
Engineering universities and colleges in Iran |
Un gastròlit, també anomenat càlcul de l'estómac o pedra de pedrer, és una roca situada a l'interior d'un tracte gastrointestinal.
Els gastròlits d'algunes espècies es conserven al pedrer muscular i s'utilitzen per triturar aliments en animals que no tenen les dents adequades. En altres espècies, les roques s'ingereixen i passen pel sistema digestiu, i sovint es substitueixen. La mida del gra depèn de la mida de l'animal i del paper del gastròlit en la digestió. S'han documentat partícules d'una mida que van des de sorra fins a llambordes.
Entre els vertebrats actuals, ingerir pedres és comú entre ocells herbívors, cocodrils, pinnípedes i alguns cetacis. S'han trobat gastròlits associats a fòssils d'ictiosaures i de dinosaure.
Altres espècies utilitzen gastròlits com a llast.
Etimologia
La paraula «gastròlit» prové de l'antic grec γαστήρ (gastēr), que significa «estómac», i λίθος (lithos), que significa «pedra».
Distribució
Entre els vertebrats vius, els gastròlits són comuns entre cocodrils, caimans, ocells herbívors, foques i lleons marins. Les aus domèstiques requereixen accés a la sorra (grit). Les pedres empasades pels estruços poden superar els 10 centímetres de llargada. També s'han trobat microgastròlits aparents en capgrossos de granota. S'ha observat que la ingestió de llim i grava per capgrossos de diverses espècies d'anurs (com la granota) millora el control de la flotabilitat.
Alguns animals extints, com els dinosaures sauròpodes, semblen haver utilitzat pedres per moldre matèria vegetal dura. Un exemple rar d'això és el teròpode del Cretaci inferior Caudipteryx zoui del nord-est de la Xina, que va ser descobert amb una sèrie de petites pedres, interpretades com a gastròlits, a la zona del seu esquelet que s'hauria correspost amb la seva regió abdominal. Els animals aquàtics, com els plesiosaures, poden haver-los utilitzat com a llast, per ajudar a equilibrar-se o per disminuir la seva flotabilitat, com fan els cocodrils. Tot i que alguns gastròlits fòssils són arrodonits i polits, moltes pedres dels ocells vius no estan polides en absolut. Els gastròlits associats a fòssils de dinosaures poden pesar diversos quilograms.
Paleontologia
Història i descobriment
L'any 1906, George Reber Weiland va informar de la presència de còdols de quars desgastats i polits associades a les restes de plesiosaures i dinosaures sauròpodes i va interpretar aquestes pedres com a gastrólits.
El 1907, Barnum Brown va trobar grava en estreta associació amb les restes fòssils de l'hadrosaure de bec d'ànec Claosaurus i la va interpretar com a gastròlits. Brown va ser un dels primers paleontòlegs a reconèixer que els dinosaures utilitzaven gastròlits en el seu sistema digestiu per ajudar a triturar els aliments.
Altres paleontòlegs al llarg dels anys no estaven convençuts. El 1932, Friedrich von Huene va trobar pedres en sediments del Triàsic tardà, en associació amb les restes fòssils del prosauròpode Sellosaurus i les va interpretar com a gastròlits. El 1934, a la pedrera Howe, una ubicació fòssil al nord-oest de Wyoming, també es van trobar ossos de dinosaure amb els seus gastròlits associats. El 1942, William Lee Stokes va reconèixer la presència de gastròlits a les restes de dinosaures sauròpodes recuperats dels estrats del Juràssic tardà.
Identificació
Els geòlegs solen requerir diverses proves abans d'acceptar que una roca va ser utilitzada per un dinosaure per ajudar-ne la digestió:
En primer lloc, s'hauria d'arrodonir per totes les vores (i algunes estan polides) perquè dins de la pedrer d'un dinosaure qualsevol gastròlit genuí hauria estat actuant amb les altres pedres i materials fibrosos en un procés similar a l'acció d'un polidor.
En segon lloc, la pedra ha de ser diferent a la roca que es troba al seu voltant geològic, és a dir, al seu context geològic. S'han trobat molts gastròlits en dipòsits de llacs, fangars i pantans de gra fi. Aquests voltants són dipòsits d'aigua tranquil·la i no poden tenir còdols ni llambordes (a diferència d'un riu o platja).
Oliver Wings també argumenta que la pedra s'ha de trobar amb els fòssils del dinosaure que la va ingerir. És aquest darrer criteri el que provoca problemes en la identificació, ja que les pedres llises trobades sense context es poden descartar (possiblement erròniament en alguns casos) com a polides per l'aigua o el vent.
Christopher H. Whittle ([Whittle 1988, p. 9]) va ser pioner en l'anàlisi del microscopi electrònic d'escaneig dels patrons de desgast dels gastròlits.
Oliver Wings ([Wings 2003]) va trobar que els gastròlits d'estruç es dipositarien fora de l'esquelet si la carcassa es dipositava en un medi aquàtic durant tan sols uns quants dies després de la mort. Conclou que és probable que això sigui cert per a tots els ocells (amb la possible excepció dels moa) a causa dels seus ossos plens d'aire que farien que una carcassa dipositada a l'aigua surés durant el temps que necessita per podrir-se prou per permetre que els gastròlits escapin.
Els gastròlits es poden distingir de les roques arrodonides per rierols o platja per diversos criteris: els gastròlits estan molt polits a les superfícies més altes, amb poc o gens de poliment a les depressions o escletxes, sovint s'assembla molt a la superfície de les dents d'animals gastades. Les roques gastades per rierols o platja, especialment en un entorn d'alt impacte, mostren menys poliment a les superfícies més altes, sovint amb moltes petites fosses o esquerdes en aquestes superfícies més altes. Finalment, els gastròlits molt polits sovint mostren llargues estries microscòpiques, presumiblement causades pel contacte amb l'àcid estomacal. Com que la majoria de gastròlits es van dispersar quan l'animal va morir i molts van entrar en un entorn de rierol o platja, alguns gastròlits mostren una barreja d'aquestes característiques de desgast. Altres, sens dubte, van ser empasats per altres dinosaures i els gastròlits molt polits poden haver estat empasats repetidament.
Cap dels gastròlits examinats en un estudi de 2001 sobre gastròlits de Cedarosaurus tenia la textura «sabonosa» que s'utilitza popularment per distingir els gastròlits d'altres tipus de clast. Els investigadors van descartar l'ús d'una textura sabonosa per identificar els gastròlits com a «poc fiables». Els gastròlits acostumen a ser universalment de color apagat, tot i que els colors representats eren variats, incloent-hi el negre, el marró fosc, el vermell porpra i el blau gris. Valors de reflectància superiors al 50% són molt diagnòstics per identificar gastròlits. Els clasts de platges i rierols tendien a tenir valors de reflectància inferiors al 35%. Menys del 10% dels clasts de platja tenen valors de reflectància entre el 50 i el 80%.
La fotografia núm. 311488 del Museu Americà d'Història Natural mostra un esquelet articulat d'un a Psittacosaurus mongoliensis, de la Formació Ondai Sair, període Cretaci inferior de Mongòlia, que mostra una col·lecció d'uns 40 gastròlits dins de la caixa toràcica, a mig camí entre l'espatlla i la pelvis.
Distribució geològica
Juràssic
Els gastròlits de vegades s'han anomenat «pedres de Morrison» perquè sovint es troben a la Formació Morrison (anomenada així per la ciutat de Morrison, a l'oest de Denver, Colorado), una formació del Juràssic tardà d'aproximadament 150 milions d'anys. Alguns gastròlits estan fets de fusta petrificada. Els casos més coneguts de gastròlits sauròpodes conservats provenen d'animals juràssics.
Cretaci
La formació de la muntanya Cedar del Cretaci inferior del centre d'Utah està plena de sílex vermell i negre molt polit i altres clasts de quars arrodonits, que poden representar en part gastròlits. Els sílex poden contenir fòssils d'animals antics, com ara coralls. Aquestes pedres no semblen estar associades amb dipòsits de rierols i rarament són de la mida d'un puny, cosa que és coherent amb la idea que són gastròlits.
Sauròpodes
Els casos més coneguts de gastròlits de sauròpodes conservats provenen d'animals juràssics. Els gastròlits més grans coneguts trobats en associació amb esquelets de sauròpodes fan aproximadament deu centímetres de llargada.
Cedarosaurus weiskopfae
L'any 2001 Frank Sanders, Kim Manley i Kenneth Carpenter van publicar un estudi sobre 115 gastròlits descoberts en associació amb un exemplar de Cedarosaurus. Les pedres es van identificar com a gastròlits a partir de la seva estreta distribució espacial, suport parcial de la matriu i una orientació de vora indicativa que es dipositaven mentre la carcassa encara tenia teixit tou. Els seus alts valors de reflectància superficial són consistents amb altres gastròlits de dinosaures coneguts. Gairebé tots els gastròlits de Cedarosaurus es van trobar dins d'un volum d'espai de 0,06 m a la regió intestinal de l'esquelet.
La massa total dels gastròlits era de 7 kg. La majoria tenien un volum inferior a 10 mil·lilitres. El clast menys massiu era de 0,1 grams i el màxim era de 715 grams, i la majoria d'ells es trobaven cap a l'extrem més petit d'aquest rang. Els clasts acostumaven a tenir una forma propera a l'esfèrica, tot i que els exemplars més grans també eren els més irregulars. Els gastròlits més grans van contribuir més a la superfície total del conjunt. Alguns gastròlits eren tan grans i de forma irregular que poden haver estat difícils d'empassar. Els gastròlits estaven composts majoritàriament per sílex, amb alguns clasts de gres, llim i quarsita també inclosos.
Com que alguns dels gastròlits més irregulars també són els més grans, és poc probable que s'hagin ingerit per accident. El Cedarosaurus podria haver trobat que els clasts irregulars eren gastròlits potencials atractius o no eren selectius pel que fa a la forma. Els clasts eren generalment de coloració apagada, cosa que suggereix que el color no era un factor important per a la presa de decisions del sauròpode. L'elevada relació entre superfície i volum dels clasts més grans suggereix que els gastròlits podrien haver trencat el material vegetal ingerit triturant-lo o molent-lo. Els clasts de gres tendeixen a ser fràgils i alguns es van trencar en el procés de recollida. Els gastròlits de pedra sorrenca poden haver-se fet fràgils després de la deposició per la pèrdua de ciment causada per l'entorn químic extern. Si els clasts havien estat tan fràgils mentre l'animal estava viu, probablement es van trencar i van caure al tub digestiu. Si fossin més robusts, podrien haver servit com a part d'un sistema de molí de boles.
Migració
Els paleontòlegs i els geòlegs estan investigant nous mètodes per identificar gastròlits que s'han trobat desvinculats de restes animals, a causa de la informació important que poden proporcionar, si de fet són traces fòssils. Si es pot verificar la validesa d'aquests gastròlits, pot ser possible rastrejar les roques gastrolítiques fins a la seva àrea d'origen original on el dinosaure es va empassar per primera vegada la roca. Això pot proporcionar informació important sobre com van migrar els dinosaures. Com que el nombre de gastròlits sospitosos és substancial, podrien proporcionar informació i coneixements nous i importants sobre la vida i el comportament dels dinosaures.
Referències
Bibliografia
.
Vegeu també
Betzoar
Càlcul (medicina)
Copròlit
Enteròlit
Aparell digestiu
Fòssils |
Le musée d'art contemporain de Caracas (en , dont le nom officiel est depuis 2018 , et dont le sigle est MACC (depuis 2018, MACCAR est également utilisé), a été créé le puis inauguré à Caracas, au Venezuela, le . Il possède l'une des collections d'art moderne et contemporain les plus importantes d'Amérique Latine, avec des œuvres représentatives des principaux mouvements artistiques occidentaux tout au long du .
Histoire
Fondation en 1973 par Sofía Ímber
Le musée est créé le par Sofía Ímber, qui en sera la directrice pendant 31 ans. Jesús-Rafael Soto en réalise la peinture murale. Il sera ouvert au public un an plus tard, le , sous le nom de (MACCSI), dans un bâtiment de 5 étages situé dans le Complexe du Parque Central, au centre de la capitale.
Le siège a une surface de distribués en 13 salles où sont exposées environ œuvres, un auditorium, un atelier d'art, une place, un jardin, un magasin, un café et un laboratoire de conservation.
Trois autres salles satellites dépendent de l'administration du musée d'art contemporain de Caracas : la Salle d'Art Cadafe (dans l'édifice Cadafe à El Marqués), la Salle Ipostel (dans l'édifice Ipostel de San Martín) et Trasnocho Cultural (dans le centre commercial Paseo Las Mercedes). En 1988, le musée d'art de Coro est par ailleurs créé dans la capitale de l'État de Falcón.
En 1999, comme conséquence des fortes pluies qui tombent sur Caracas, le musée doit déplacer les œuvres situées dans les sous-sols vers la salle 10 afin d'éviter que l'eau qui y a fait irruption endommage les pièces d'art.
Vols d'œuvres
Vol de l'Odalisque de Matisse
L'œuvre de Henri Matisse, L'Odalisque au pantalon rouge (1925), est achetée en 1981 par la directrice Sofía Imber pour à la Marlborough Gallery de New York.
La pièce sort légalement du pays entre et 1997 : elle est prêtée à l'occasion de l'exposition présentée au à Madrid. Elle aurait disparu lors du trajet.
Selon le livre El rapto de la odalisca (2009) de la journaliste vénézuélienne Marianela Balbi, elle aurait pu disparaître dans les sous-sols du musée lui-même, en ces temps d'« incertitude institutionnelle » ; elle aurait été soustraite puis remplacée par un faux dans le cadre original. Les détectives d'Interpol, le FBI et les polices espagnole, britannique et française cherchent pendant des années ce tableau du père du fauvisme représentant une odalisque, l'un de ses thèmes favoris.
Le mystère demeure jusqu'en , quand des agents du FBI la retrouvent dans un hôtel de Miami Beach, l'œuvre étant alors estimée à environ 10 millions de dollars.
Le , l'œuvre rentre au Venezuela et est exposée à nouveau au public après une phase de restauration ; elle attire lors de cette exposition plus de visiteurs.
Autres vols
En plus de l'Odalisque, la directrice Rita Salvestrini a confirmé qu'un total de 14 œuvres — évaluées à environ — avaient disparu des sous-sols du musée entre 2000 et 2003. Parmi elles, des tableaux de Henry Moore et Lucian Freud. Après diverses recherches, trois d'entre elles ont pu être récupérées début 2003 : une d'Antonio Moya (à la suite d'un écart de comptabilité) et deux de Jesús Soto, retrouvées à .
En août de la même année, la nouvelle directrice Carmen Hernández et l'équipe des archives du musée retrouvent 6 pièces dans les sous-sols : deux d'entre elles dans les réserves de peinture, et les autres dans celles de papier. Après plusieurs recherches, il y avait près de 200 œuvres non cataloguées et le contrôle nécessaire de l'institution était impossible. Les œuvres restantes sont soit toujours disparues, soit on n'a pas d'information.
Œuvres volées récupérées
Paisaje sin historia (1997, Fernando Cánovas)
Génesis Naranja (1993, Jesús Mendoza)
Série de 4 dessins Sin novedad en el frente occidental (1929, Eugene Biel-Bienne)
Sketchbook A and B (1980, Henry Moore)
Escritura (1980, Jesús-Rafael Soto)
Dos Grandes Barras (1971, Jesús-Rafael Soto)
Tiempo y Memoria (1995-1999, Antonio Moya)
After Chardin (2000, Lucian Freud)
Œuvres volées disparues
Relaciones Amarillo y Plata (1964, Jesús-Rafael Soto)
Broom (1975, Jasper Johns)
Señas de Identidad 1 y 2 (1996, Guido Anderloni)
Sans titre (n. d., Luis Barba)
Sans titre (1998, Lucho Farías)
Sans titre (1998, )
Incendie de 2004
Le , un incendie consomme pratiquement un tiers de la Tour Est, et au moins dix étages sont complètement détruits par l'incendie. À ces étages se trouvaient d'importants bureaux gouvernementaux, et le chaos provoque la fermeture temporaire du musée pour protéger les œuvres d'art et les transférer dans les sous-sols. Néanmoins, grâce à sa forte structure, l'édifice peut supporter l'incendie pendant 15 heures sans s'effondrer.
Le lendemain, alors que la tour est toujours en flammes, le MACC avait prévu d'inaugurer une exposition d'importantes œuvres d'art abstrait de la collection, à l'occasion des trente ans du musée. Les dommages trop importants empêchent le musée d'ouvrir pendant un certain temps. L'agitation fait que l'institution, les conservateurs et les préposés aux registres ainsi que les pompiers et les gendarmes doivent se concentrer sur le lieu de conservation de la collection, repoussant le montage de l'exposition pour éviter toute perte.
Le musée rouvre ses portes avec de nouvelles expositions un an plus tard.
Chávez destitue Ímber
En 2006, le président Hugo Chávez annonce dans son allocution hebdomadaire Aló Presidente que le nom de Sofía Ímber sera supprimé du nom officiel de ce musée. Les protestations de Fernando Botero n'y changeront rien, et sitôt Sofía Ímber destituée, de nombreuses œuvres ont commencé à disparaître du musée — à tel point que des rumeurs prétendaient qu'elles étaient conservées par des membres du gouvernement chez eux. Le vol de L'Odalisque au pantalon rouge d'Henri Matisse au début des années 2000 alimente la rumeur.
Liste des directeurs
Sofía Ímber (1974-2001)
Rita Salvestrini (2001-2003)
Carmen Hernández (2003-2004)
Vivian Rivas (2004-2005)
Luis Angel Duque (2005-2007)
María Luz Cárdenas (2007-2008)
Edgar Cruz (2008-2008)
Luis Angel Duque (2010-2011)
Jacqueline Rousset (2011-2012)
Daniel Briceño (2012-)
Espaces
Entrées
Le musée dispose de trois grandes entrées :
Entrée principale (au nord)
Située face à l'Avenida Bolívar et à l'hôtel Alba Caracas, on y accède par le pont piéton ou le jardin de sculptures qui s'étend sur la place mitoyenne. Ornée d'un bronze de Kenneth Armitage, elle donne lieu à un grand vestibule présidé par l'œuvre Mural Signals de Jesús-Rafael Soto et illuminé par une coupole de verre à travers laquelle on voit la Tour Est de Parque Central. Depuis la réception principale, on accède à un petit magasin qui propose des catalogues et des affiches du musée, et on peut accéder aux salles principales du musée par des escaliers.
Entrée arrière (au sud)
C'est l'entrée la plus ancienne du musée ; on y accède par des escaliers mécaniques qui relient le musée au Niveau Bolívar de Parque Central et à la zone commerciale de la Torre Este. Dans ses espaces voisins, il y a une série d'œuvres monumentales intégrées à l'architecture, parmi lesquelles on peut noter le Mural Amsterdam et le Mural B.I.V., tous deux de Jesús Soto.
Entrée du Jardin de Sculptures
Peu fréquentée et souvent fermée à cause des expositions, elle relie le musée au jardin par lequel on peut entrer et sortir du musée facilement, bien qu'elle ne soit pas recommandée.
Premier niveau
Espace Cruz-Diez (Salle 1)
Dans ce grand et illuminé espace au plafond bas, on y voit la collection Cruz Díez : quatre œuvres, une induction chromatique de 1973 et trois physichromies du début des années 1980. Son travail peut s'apprécier dans les séries intitulées , , et . Dans cette dernière, qu'il commence en 1959, il crée des images géométriques changeantes qui émergent, s'intensifient, changent et se dématérialisent selon l'observateur qui bouge d'un côté à l'autre de l'œuvre ; il obtient cet effet au moyen de fines bandes verticales de métal ou de plastique, situées sur la superficie plane, ainsi que de lignes de couleurs peintes. On peut notamment y admirer les physichromies , 2021, 2024 et 2022.
Espace Soto (Salle 1)
Partageant la salle avec Cruz-Díez, trois œuvres de la collection Jesús-Rafael Soto évoquent ses premières recherches rétiniennes du début des années 1960 ainsi que ses recherches postérieures. On peut y admirer Progresión Caracas I (1974), Progresión Caracas II (1974) et Cuadrados Azules y Negros (1972). Les œuvres de Soto ne représentent pas seulement une forme d'expression, mais aussi de connaissance et de compréhension de l'environnement et démontrent l'engagement entre la capitale et son architecture.
La salle de l'atelier de l'éducation
Elle contient une sélection du matériel bibliographique du musée, partant du caractère pédagogique avec la finalité de pousser le public — aussi bien adulte que plus jeune — à développer sa créativité par des activités et des ateliers, ainsi qu'à l'étude des œuvres d'artistes vénézuéliens et étrangers qui composent la collection FMN-MACC.
Auditorium
Au même étage, dans ce qui était avant la salle 1 du musée, se trouve l'Auditorium. Cette salle, à l'acoustique modernisée, a une capacité de 175 personnes et dispose d'une estrade de , deux vestiaires, une salle d'attente et un espace destiné à servir le public.
On y réalise diverses activités telles que des conférences sur les expositions et des concerts.
Deuxième niveau
Salle 2 (Plaza Contemporánea)
La salle 2 ou « Plaza Contemporánea » est la plus illuminée de toutes, profitant d'un toit haut tout en baie vitrée par lequel entre la lumière du jour. Cette salle est destinée aux expositions temporaires.
Depuis les baies vitrées de la salle 2, on peut apprécier les Estructuras aéreas ambientales de Gego, une installation de sculptures élaborées spécialement par l'artiste pour l'environnement extérieur de l'aile sud du musée. Elle est réalisée à base de tendeurs sur trois niveaux et de cordes en nylon qui quadrillent l'espace et s'intègrent pleinement à l'architecture.
Section ouest (La collection)
Les salles 3, 4, 5 et 6 sont dédiées à l'analyse et à la réflexion de la figure humaine auxquelles se sont consacrés les artistes contemporains lors des décennies passées ; ainsi, le musée obtient un atelier alternatif destiné à faciliter la compréhension et le dialogue entre différentes œuvres, lesquelles restent distancées par une rigidité chronologique en relation aux événements et processus de l'art du . Cette approche inclut des représentations des recherches impressionnistes sur la lumière et la couleur développées par Armando Reverón ; les nouvelles avant-gardes de la conception et de la représentation de la figure au sein de l'espace plastique, projetées par Pablo Picasso, Fernand Léger, Henri Laurens ou Henry Moore ; la rationalisation de l'espace et des formes à travers la géométrie comme Auguste Herbin, Piet Mondrian, Josef Albers, Nicolas Schoffer et Alejandro Otero ; les poétiques récurrentes du quotidien et du Pop Art chez Larry Rivers, Emilio Tadini et George Segal ; et incluant l'art figuratif de la fin du de Lucian Freud et Francis Bacon ; formant toutes une synthèse des concepts significatifs qui ont caractérisé l'art moderne et contemporain.
Espace Fontana
On y trouve l'œuvre intitulée Ambiente Espacial con Concetto Spaziale «Attesa» de Lucio Fontana ; c'est un labyrinthe imaginaire de surface réduite qui touche à une forme d'infini avec ses murs, son sol et son plafond complètement blancs qui se rejoignent, où le spectateur perd ses points de référence et la notion de l'espace pour les retrouver grâce à la découverte des coupures insondables que l'artiste imprime sur son œuvre.
Salle 7
Dotée d'un grand caractère architectonique, la salle 7 est un grand et haut espace ponctué de grandes baies vitrées inclinées par lesquelles on peut contempler le panorama urbain de la capitale, depuis le mont Ávila jusqu'au Théâtre Teresa-Carreño tout proche.
Troisième niveau
Salles Multimédias (salles 8 et 9)
Quand on accède par les escaliers, on arrive à ces salles dédiées principalement à l'art audiovisuel et à l'art vidéo où l'on aborde plusieurs éléments notables dans les installations, qui sont des œuvres intégrées par divers éléments et diverses techniques artistiques comme la technologie vidéo, qu'il s'agisse de format électromagnétique ou numérique.
La collection réunit une sélection du travail immatériel créatif d'artistes vénézuéliens : parmi eux, Leonor Arraiz, Nela Ochoa, Alexandra Meijer-Wermer et Kristin Childs Burke, , Odalis Valdivieso, Jorge Domínguez, Dubuc Zeinab Bulhossen, Elizabeth Cemborian, Gabriela Gamboa et Stefano Gramitto, María Teresa Govea Meoz, Alexis Méndez Giner, Roberto Mosquera et Frank Wow.
Jardins
Le Jardin des Sculptures, accessible depuis la rue ou de l'intérieur du musée, s'étend sur . Il a été minutieusement réalisé selon un plan architectural paysagiste spécifique sur un grand espace gagné sur le réseau routier. On y expose des œuvres de portée universelle qui appartiennent à la collection permanente du musée et sont incorporées à l'architecture du bâtiment ; d'autres sont offertes à la vue du public dans les jardins alentour. Dans cet espace à l'air libre se trouvent des sculptures de grand format commeJubileo IV (1 et 2) de Lynn Chadwick ; Christo de Héctor Fuenmayor ; Eva o la neuralgia de ; La mantuana d'Oswaldo Vigas ; Mujer con cabeza de muerto et Mujer sentada de frente de Baltasar Lobo ; Ciclista reposando de Jorge Seguí ; et l'ensemble Tributo a los dioses 2, Tributo a los dioses 6 et Presencia pagana 3 de Noemí Márquez.
Le café
Le café du musée, situé au niveau des jardins, permet de profiter des zones vertes et de l'espace intégré formé par les sculptures et les piliers.
Quatrième niveau
En descendant par un perron, on arrive au quatrième étage où se trouvent les salles 10 et 11. La salle 10 — auparavant appelée Sala Picasso — est dédiée aux gravures de la Suite Vollard de Pablo Picasso, et la salle 11 aux expositions temporaires.
La Suite Vollard (Salle 10)
C'est l'une des salles les plus visitées et les plus reconnues du musée : il s'agit d'une galerie graphique composée de 100 gravures de l'artiste espagnol Pablo Picasso, ce qui la rend unique en Amérique latine.
Acquise par le musée en 1989 pour , elle est exposée de façon permanente à une température constante de et une humidité relative d'entre 55 et , en plus d'une lumière ténue qui permet toutefois de bien apprécier les œuvres. Cette série est l'une des rares complètes qui existent, avec celles du British Museum ou du Philadelphia Museum of Art, notamment. La salle est fermée au public depuis le début de l'année 2013.
À noter également La Guitarra Azul de David Hockney, Las meninas de Picasso de Richard Hamilton et Picasso, une sculpture en bronze de Marisol Escobar.
En plus de la Suite Vollard, le centre dispose d'une centaine d'autres œuvres graphiques de l'artiste, dont des gravures, eaux-fortes et lithographies.
Huiles
Dos figuras acostadas/Deux femmes allongées (, 1958)
Desnudo y hombre sentado/Homme et femme (, 1969)
Cabeza de Mujer con Sombrero/Tête de femme au chapeau (, 1962)
Busto de Mujer (Retrato de Dora Maar)/Buste de femme (Portrait de Dora Maar (, 1941)
Busto de Mujer con Cinta Amarilla (Jacqueline)/Buste de femme au bandeau jaune (Jacqueline) (, 1962)
Gravures (Série Suite Vollard)
Parmi les cent eaux-fortes qui appartiennent à l'une des périodes les plus prolifiques de la carrière de Picasso (1930-1937), on peut apprécier les séries :
Gravures au burin sur cuivre
Sans titre (, 1971)
Dessins
Hombre y mujer con saltamontes/Homme et femme à la sauterelle (, graphite sur papier, 1969)
Hombre y mujer desnudos/Homme et femme nus (, crayon et encre de Chine sur papier, 1971)
Desnudo reclinado y cabeza de hombre/Nu couché et tête d'homme (, encre de Chine sur papier, 1972)
Linogravures
Gran Cabeza de mujer/Grande tête de femme (, linogravure en couleur sur papier 16/50, 1962)
Las Banderillas/Les banderilles (, planche de linogravure taillée, 1959)
Busto de Mujer según Cranach el Joven/Buste de femme d'après Cranach le Jeune (, linogravure en couleur sur papier P/A, 1956)
El almuerzo sobre la hierba/Le déjeuner sur l´herbe (, linogravure en couleur sur papier P/A, 1962)
Lithographie
Mujeres de Argelia/Femmes d'Algérie (, set de 4 lithographies, 1955)
La Simplificación del Toro (set de 11 lithographies, 1945)
Paloma con su muñeca sobre fondo negro/Paloma avec sa poupée sur fond noir (, lithographie sur papier 50/50, 1952)
Juventud/Juventus (lithographie sur papier, 1961)
Corrida El Picador/Corrida Le Picador (, lithographie sur papier 3/6, 1949)
La Italiana/L'Italienne (, lithographie sur papier, 1953)
Bogavantes y Peces/Homards et poissons (, lithographie sur papier P/A, 1949)
Mujer en Sillón (El Abrigo Polaco)/Femme au fauteuil (Le manteau polonais) (, lithographie à l'état définitif, 1949)
Muchacha Joven inspirada por Cranach/Jeune femme inspirée par Cranach (, lithographie sur papier P/A, 1949)
Busto con Camisa a cuadros/Buste au corsage à carreaux (, lithographie sur papier 50/50, 1958)
Eaux-fortes
Sueño y Mentira de Franco/Songe et mensonge de Franco (, eau-forte sur papier, 1937)
Série 347, (, eau-forte et pointe sèche sur papier 17/50, 1968)
Sans titre (, eau-forte et aquatinte P/A, 1970)
Aquatintes
Torso de Mujer (La Egipcia)/Torse de femme (L'Égyptienne) (, aquatinte sur papier, 1953)
Venus y Cupido/Vénus et Amour (, aquatinte et pointe sèche sur papier 14/15 E/A, 1949)
Cráneo de Cabra/Le crâne de chèvre (, aquatinte sur papier, 1952)
Sales alternatives
Espace Typhlologique
Dans cet espace, la communauté des aveugles et des déficients visuels peuvent parcourir avec leurs doigts une sélection de pièces aussi bien bidimensionnelles que tridimensionnelles qui reflètent des œuvres emblématiques de la Colección Fundación Museos Nacionales ; toutes sont accompagnées d'un texte en système braille, où sont décrites, de manière synthétique, les caractéristiques les plus importantes de l'œuvre originale.
Dans le cas des versions des œuvres bidimensionnelles exposées dans l'Espace Typhlologique, elles sont imprimées sur un papier en relief suivant le système de Braille, permettant à ce public d'avoir une expérience sensorielle de l'art contemporain. Ainsi, les versions des sculptures sont conçues en caoutchouc mousse et plastique, et peuvent être manipulées.
Parmi les œuvres de cet espace, on peut noter : Tempestad (Auguste Herbin, 1953), Tablón (Alejandro Otero, 1973), El Gato (Fernando Botero, 1981), Two figures (Jhon Davies, 1977-80), Mujer sentada de frente (Baltasar Lobo, 1989) et El Gran profeta (Pablo Gargallo, 1933).
Bibliothèque MACC
La bibliothèque — ou espace informatif — est dédiée à présenter des documents matériels et audiovisuels sur la vie et l'œuvre de différents maîtres des arts plastiques, locaux ou internationaux, qui permettent de connaître le patrimoine artistique véhiculé par la collection FMN-MAC. Cela fait partie des objectifs du programme « Espacio formativo » du Ministère de la culture.
Elle permet d'accueillir 187 personnes et contient une collection bibliographique de monographies, catalogues, 60 publications périodiques, diapositives, 400 vidéos, 45 éditions en Braille et 16 livres parlés de romans et contes.
Œuvres conservées
Les œuvres d'art sont disposées dès l'entrée au musée : on y trouve les sculptures de William Kenneth Armitage et de Francisco Narvaez, l'un des plus importants sculpteurs vénézuéliens. Depuis l'entrée nord, la grande œuvre de Jesús Rafael Soto Mural Signals est visible derrière le bureau d'accueil et depuis l'entrée sud, peuvent s'apprécier deux autres œuvres : et .
Sont par ailleurs exposées de façon permanente les sculptures et de Joan Miró, Christo d'Héctor Fuenmayor, , de Lucio Fontana. L'une des expositions les plus visitées et reconnues est celle consacrée à Pablo Picasso, qui comprend notamment et , même si l'une des pièces phare du musée est L'Odalisque au pantalon rouge d'Henri Matisse.
D'autres artistes tels que Georges Braque, Baltasar Lobo, Patricia Erbelding, Mark Verstockt et Francis Bacon sont également exposés de façon permanente.
Impressionnisme et post-impressionnisme
Expressionnisme et fauvisme
Art moderne de la première moitié du
Art moderne de la seconde moitié du
Notes et références
Annexes
Bibliographie
Liens externes
Musée d'art au Venezuela
Caracas
Musée fondé en 1973
Bâtiment à Caracas |
Qimonda AG ( ) was a German memory company split out of Infineon Technologies (itself a spun off business unit of Siemens AG) on 1 May 2006 to form at the time the second largest DRAM company worldwide, according to the industry research firm Gartner Dataquest. It was a patent licensing firm until Micron and others purchased its patents. Headquartered in Munich, Qimonda was a 300 mm manufacturer and was one of the top suppliers of DRAM products for the PC and server markets. Infineon still controls a 77.5% stake, which it has written down (2008). Infineon was on record as having the aim of divesting itself of this stake, with the purpose of becoming a minority stakeholder in 2009. The company has issued 42 million ADR shares, each ADR share representing one ordinary share in Qimonda.
At its height in 2007, Qimonda employed approximately 13,500 personnel worldwide, from whom 1,800 were employed in R&D with access to four 300 mm manufacturing sites and operating six major R&D facilities, and included a chip packaging complex in Vila do Conde, Portugal, and its lead R&D center in Dresden, Germany, in total covering three continents. During this time, and on into September 2008, the price of DRAM continued to decline due to market oversupply, resulting in significant corporate financial losses throughout 2008.
Meaning of Qimonda
"Qimonda" is an invented name, which falls into the "evocative" class by branding agencies. These names are designed to evoke the qualities of the product or company rather than explain the actual goods or services the company supplies. Along with the new name, the company supplies an explanation of its meaning: "The name and brand identity of Qimonda express the philosophy and personality of the company, illustrating its vision and values. The word “Qimonda” carries different meanings and allows associations in different languages. In Chinese, “Qi”, pronounced as "ch-ee', stands for breathing and flowing energy, while “monda” denotes “world” in Latin-based languages. "Qi", when pronounced as a hard "k", suggests “key to the world”, a positive connotation."
Products and achievements
Qimonda produced computing and consumer DRAM, graphics RAM, mobile RAM and Flash memory.
Qimonda was primarily reliant on its Deep Trench technology in comparison to the stack capacitor systems of its rival manufacturers. Deep Trench has the benefit of a theoretically smaller footprint than its stack capacitor rival. With approximately one-third lower power consumption due to lower leakage currents, its natural advantages lie in mobile and laptop applications where power supply is a limiting factor. Although offering significant advantages, deep trench technology is technically difficult to manufacture and has led to slippage of Qimonda's technology shrink roadmap in comparison to many of its rivals in recent years.
In 2008, Qimonda announced the development of its Buried Wordline Technology. Retaining many of the advantages of Deep Trench technology, in theory it simplifies the manufacturing process and the time provided Qimonda with a competitive technology shrink roadmap.
Qimonda was among the first DRAM suppliers to transition a substantial portion of the manufacturing to 300 mm technology. Approximately 2/3 of the DRAM bits shipped were manufactured using 300 mm wafers by February 2007. All 200 mm manufacturing ended by January 2009.
On September 18, 2006, Qimonda AG along with Nanya Technology Corporation announced the successful qualification of the 75 nm DRAM trench technology. Process structures of 75 nm further reduce chip size compared to the previous 90 nm technology thereby increasing potential chip output per wafer by about 40 percent.
On November 1, 2007, Qimonda AG announced shipment of first GDDR5 samples.
On February 3, 2009, Qimonda AG announced the first 46 nm working production chips using its Buried Wordline technology, fabricated at its Dresden 300 mm plant.
Restructuring and decline
Qimonda AG
In October 2008, major restructuring was announced to try to reduce losses and re-align the company within the struggling DRAM sector. The restructuring saw the sale of Qimonda's interest in its largest 300 mm manufacturing site (Inotera, Taiwan - a joint venture between Nanya Technology and Qimonda AG, with QAG owning 35.6% at the time of sale) to its rival Micron Technology for approximately $400m in cash. Additionally, CEO Kin Wah Loh announced the closure by January 2009 of the company's single remaining 200 mm site as well as the adjoining 300 mm facility located in Richmond, Virginia. Other restructuring included the complete closure of the Raleigh R&D facility and the termination of the back-end component and module manufacturing site in Dresden. Altogether, approximately 3000 employees would be made redundant by the changes (excluding the Micron buy-out of Inotera).
With a historical emphasis on PC and server products, the company then focused on products for graphics, mobile and consumer applications using its power-saving deep trench technology.
On October 28, 2008, Qimonda AG achieved the lowest share price of USD 0.19 on NYSE.
On November 24, 2008, Qimonda AG achieved the lowest share price of USD 0.05 on NYSE.
The company continued to lose money, and sought new investors to help keep the company afloat. The continuing fall in the spot price of commodity DRAM resulted in Qimonda’s 75 nm Deep Trench technology no longer being economically viable. The decision was taken in November 2008 to cease production of all commodity DRAM at their Dresden and Richmond 300 mm manufacturing sites. Until this point Richmond had predominantly produced graphics DRAM, whilst Dresden manufactured commodity DRAM. This left the Dresden site’s production capability severely under-utilised (although a significant proportion of the line utilization remained as technology development). All of the graphics manufacture was therefore transferred from Richmond to Dresden.
Qimonda’s financial situation worsened during December and the company focused its efforts on securing additional financial support. On December 21, 2008, Qimonda AG issued a press release stating that they had secured a financial package of €325 million for the ramp up of Buried Wordline technology. The package comprised a €150 million loan from the German state of Saxony, €100 million from an unspecified leading financial institution in Portugal, and €75 million from Infineon, Qimonda’s parent company. In addition, they were provided with the opportunity to draw on €280 million in the form of a state guarantee provided by the German federal government. In return, Qimonda agreed to commit to further development of their R&D and manufacturing sites in Porto, Portugal and Dresden, and to quickly ramp up their 46 nm BWT to improve economies of scale at Dresden.
Qimonda North America
As a separate legal entity, Qimonda North America (QNA) remained technically solvent. However, without financial support from the parent company or access to revenue from sales (which went to Qimonda AG) there were few options available to QNA.
On September 16, 2008, Qimonda North America announced that no funding would be issued for merit increases or promotions as part of the year-end appraisal process in order to reduce costs.
On October 13, 2008, Qimonda North America announced that it was closing its 200 mm wafer fabrication plant in Richmond, VA, resulting in the loss of 1200 jobs.
On October 27, 2008, Qimonda North America announced that the approved incentive payments due to be paid to employees that month had been postponed until January 16, 2009, for Richmond employees and February 13, 2009, for QNA-direct employees.
Qimonda North America announced mandatory unpaid leave in December, 2008 for all employees at its Richmond site amounting to a 10% salary reduction for exempt staff and approximately 15% reduction for non-exempt employees. The mandatory unpaid leave was expected to last until the beginning of April 2009.
On February 3, 2009, Qimonda North America announced the closure by April of its remaining 300 mm wafer fabrication plant in Richmond, VA. This is the first known closure of an operating 300 mm production fab.
Over the next two months, 1500 employees would be laid off without severance pay. Five hundred employees were made redundant within 24 hours of the announcement. A further 500 were to be made redundant over the coming month. The remainder were to be made redundant as the plant equipment is sold or mothballed by the beginning of April.
Bankruptcy and Litigation
Qimonda AG
Qimonda AG and Qimonda Dresden OHG filed for insolvency protection on January 23, 2009 (similar to Chapter 11 bankruptcy in U.S. courts), stating that the promised bailout package had not become available in time. They requested the insolvency protection be backdated to January 1, 2009. However, subsequent media reporting of the event suggests that the agreement to the package fell apart at the last minute, and so was not available. It is reported that shortly prior to filing, Qimonda had requested a further €300 million on top of the already-agreed €325 million. The backers then refused to meet the demands.
The company also published its yearly accounts, which had been delayed several times from its normal release date at the end of October 2008. This showed a drop in net sales to €1.79 billion, down from the previous year's filing of €3.61 billion.
The Munich court appointed Dr. Michael Jaffé as administrator. Dr. Jaffé is a lawyer who specialises in insolvency and restructuring. His most famous previous case was his handling of the collapse of the KirchMedia group. In a press release, CEO Kin Wah Loh stated, “German insolvency laws offers the opportunity to accelerate the restructuring process that has already been started in order to reposition the company back onto a solid base”. Under German law, the operating costs (including salaries) are underwritten by the government for three months. This means that Qimonda had until March 31, 2009 to secure a solution to its current insolvency issues.
In the days after the announcement, general DRAM spot market prices increased by a peak of 26% from their lowest recorded levels in January. However, within a month of the announcement they had returned to their previous level.
The Dresden site plodded ahead with 46 nm Buried Wordline development and produced the first working samples at the beginning of February 2009. It was hoped that the improved technological and cost advantages of the BWL technology would attract new investors or business partners before insolvency cover ends on March 31, 2009.
On March 13, 2009, according to EETimes, Qimonda in Dresden ceased all DRAM production for the time being. "We have not pulled the plug, we just went to standby-mode," a spokesperson explained. The company together with the administrator had been searching for fresh capital, but it was not possible to finalise a deal by the end of March, which was the end of the insolvency period. The 300 mm Dresden plant will be idled until such time as its future has been decided. Without either a partner to purchase Qimonda or an investor to recapitalise Qimonda, Qimonda's existence as an ongoing concern was dubious at best. Michael Jaffe, the insolvency administrator appointed by a German bankruptcy court, announced that Qimonda is closer to liquidation.
By then, Qimonda Richmond was down to a skeleton crew of approximately 60 people, including 10 staff managers. Prior to the layoffs, the level of staff managers was 10 as well.
On March 16, 2009, China's Inspur ended talks to buy Qimonda.
On April 14, 2009, Qimonda laid off 800 employees in Portugal.
Qimonda North America
On or about Feb 7, 2009, a laid-off Qimonda employee began legal proceedings against Qimonda North America (QNA) for recompense for two months' worth of pay and benefits in a federal class-action lawsuit. The suit alleges that employees were not given their 60-day written notice of termination or 60 days' severance pay required under the federal Worker Adjustment and Retraining Notification Act (dubbed WARN). Qimonda argued that the “faltering company” exemption under WARN applies, which allows the company to fail to give notice where such advance notice may inhibit the company’s ability to find capital or business with which to continue operating. Several class action lawsuits were filed.
On February 18, 2009 (two days before filing for bankruptcy), the Richmond Times-Dispatch posted an article stating that QNA CFO Miriam Martinez sent out notices to previously laid-off employees informing them that Qimonda North America and Qimonda Richmond were now not in a financial position to honor its severance agreements to those affected employees from the (previous) 200 mm line closure announced in October 2008.
Qimonda North America Corp. and Qimonda Richmond LLC filed for Chapter 11 bankruptcy protection on February 20, 2009 in the U.S. Bankruptcy Court in Delaware.
In their filing, the company lists more than $1 billion in assets and liabilities each, and estimated between 10,000–25,000 creditors. The files’ listing of top 30 creditors shows a total of over $54.2 million owed to traders. QNA CFO Miriam Martinez issued a statement announcing that under the conditions of the bankruptcy filing, all those employees made redundant by the company on or before the date of bankruptcy could no longer be paid any credit due without court authority. This meant that QNA employees who had not already been paid severance would no longer receive any salary, unused vacation time or severance owed to them. This affected the majority of the workforce. Employees' due costs under VISA regulations would also receive no compensation.
Those employees remaining with the company from February 20 onwards would only receive pay and benefits from that day forward, up to a maximum of $10,950. Therefore, no payment would be made to those employees for the work performed between February 7 and February 20.
As a result of the bankruptcy filing, due to the unpaid wages, unpaid vacation balances, no severance, the unpaid severance of those who have severance agreements, and no 60 days' notice of a plant closure as required by the WARN Act, former workers at Qimonda LLC and Qimonda NA in Richmond, VA have decided to file a class action lawsuit against Qimonda to try and recover the unpaid wages, unpaid vacation balance, unpaid severance, and to get 60 days pay for a plant closure as required by the WARN act. The workers were paid before unsecured creditors (e.g., vendors), but after secured creditors. All for a small fraction of their previous entitlement. The Delaware Bankruptcy Court judge agreed to approve a $35.3 million WARN settlement in August 2011.
The Richmond site was only capable of manufacturing Qimonda's 75 nm Deep Trench technology chips with the manufacturing equipment available there. The concurrent DRAM pricing did not make this a viable manufacturing prospect given the financial situation due to the graphics chips, which were developed by the Richmond fab, being transferred to Dresden by Qimonda AG prior to shutting down Qimonda LLC. Because Dresden was the core DRAM development site, manufacturing equipment capable of producing their (at the time, developmental) 46 nm Buried Wordline chips, with its reduced manufacturing cost benefits, was already on site. A corporate decision was taken to consolidate losses by closing the Richmond site. The Richmond fab would not be capable of 46 nm BWL manufacture without substantial new equipment investment, requiring money that Qimonda did not have. Qimonda AG, however, moved the 75 nm video DRAM processes, which commanded a price premium over commodity PC DRAM products, from Richmond to Dresden in the months prior to shutting down Richmond. Transferring the graphics chips process away from Richmond made the situation at Qimonda LLC intractable.
On April 2, 2009, Qimonda put the Richmond, VA site for sale.
On June 22, 2009, Qimonda Richmond is filing a petition in bankruptcy court to allow 46 employees to receive a bonus payment totaling $1.24 million. However, as one may recall, Qimonda declared bankruptcy on Feb. 20, 2009 in Federal Court in Delaware. As a result, many employees did not receive their final paycheck, nor did many employees receive cash in lieu of their vacation balance.
On June 25, 2009, the bankruptcy court in Delaware allowed Qimonda Richmond to pay out a $1.24 million bonus to 46 employees as a part of a "shut down" bonus. No mention was made concerning those who hadn't received their vacation pay or a severance or in some cases, their final paycheck.
On July 1, 2009, former Qimonda employees gathered outside of Qimonda Richmond to protest the $1.24 million payout bonus to 46 employees. Virginia State Delegate Joe Morrissey of the 74th district was present at the protest.
In May 2010, the Qimonda signs were permanently removed from the Sandston, Virginia facility.
The Sandston facility was purchased by Quality Technology Services and converted into a massive datacenter.
Legacy
Qimonda's knowledge-base and collection of 20,000 patents remain very valuable. It was one of only three companies in the world to have mass produced GDDR3, GDDR5, and XDR memory. Winbond of Taiwan was able to achieve relatively good gross margins using trench technology licensed from Qimonda. Winbond is now successfully mass producing 65 nm buried wordline DRAM at this time and, among DRAM manufacturers, is currently the gross margin leader in Taiwan. This attests to the quality of Qimonda's intellectual property. Qimonda is also finished with litigation versus Rambus over intellectual property.
However, Winbond manufactures both trench capacitor and stacked capacitor technology. Additionally, Winbond manufactures Flash Memory, SRAM, as well as some legacy DRAM products (DDR, DDR2). Moreover, the trench process is being produced only down to 90 nm, whereas the stacked capacitor process is being produced at the 65 nm lithography. Therefore, the comparison between Winbond and other DRAM manufacturers is an apples and oranges comparison.
Qimonda's graphics DRAM was used both in the Nintendo Wii game console (Qimonda GDDR3 graphics DRAM) and in Microsoft's Xbox 360.
Since bankruptcy, Qimonda AG i.L. and its U.S. subsidiary Qimonda Licensing LLC are technology licensing companies that focus on marketing Qimonda's IP portfolio.
Micron Technology owns intellectual property from Qimonda.
Alliances
Qimonda's strategic alliance with Nanya Technology Corporation (e.g. the joint-venture Inotera) ended shortly before the buy-out by rival chip-maker Micron Technology when Nanya declined the offer of joint development of Qimonda's Buried Wordline technology. Inotera will continue to supply DRAM to Qimonda until approximately mid-2009. Qimonda has other strategic alliances with China-Singapore Suzhou Industrial Park Venture Co., Ltd., SMIC, Winbond Electronics Corporation, IBM, Altis, AMD (for ATI graphics products), Toppan Photomasks, Spansion, and Sandisk.
Production sites
Dresden, Germany
Vila do Conde, Portugal. This factory was for some years (up to 2007) the biggest Portuguese exporter.
Richmond, Virginia, United States. (Ceased operation and was closed on April 1, 2009.)
Senai, Johore, Malaysia.
Notes
Media
Video of the July 1, 2009 Qimonda Protest
Pirate Flag over Qimonda
Ex-Qimonda workers protest bonuses to current workers
DRAM prices spike after Qimonda bankruptcy
Qimonda to close Richmond plant, lay off 1,500
February 2, 2009 - Qimonda future uncertain despite talks-German state
External links
Qimonda website
Manufacturing companies based in Munich
Companies that filed for Chapter 11 bankruptcy in 2009
Semiconductor companies of Germany
Computer memory companies
Computer companies established in 2006 |
La toxicologie nucléaire ou radiotoxicologie est une discipline scientifique récente qui étudie les effets directs et/ou indirects des corps chimiques radioactifs sur les organismes vivants et les écosystèmes.
Cette discipline tend à s'ouvrir au champ environnemental, avec par exemple au CEA en France des programmes de toxicologie nucléaire environnementale étudiant pour le CEA les
Principes
Les organismes vivants sont tous peu ou prou exposés à un rayonnement naturel. Depuis quelques décennies, ils peuvent aussi être exposés à des sources artificielles de rayonnement. Cette exposition est « externe » (rayonnement stellaire ou d'une roche radioactive, ou rayons X d'une radiographie médicale par exemple) ou « interne » (à la suite de l'incorporation de radionucléides dans l'organisme, par inoculation, ingestion, et/ou inhalation).
Tout organisme est aussi plus ou moins exposé (par ingestion, inhalation ou contact) à la toxicité chimique d'éléments radioactifs, d'origine naturelle et depuis peu d'origine médicale, industrielle ou militaire. Leur toxicité chimique peut interagir avec leur radiotoxicité. Ces produits éventuellement à la fois chimiquement toxique et ionisants peuvent se substituer dans l'organisme à des éléments proches mais non radioactifs (par exemple un isotope radioactif de l'iode prend très facilement la place de l'iode normale dans la thyroïde, et un atome de calcium sera facilement remplacé par un atome de césium radioactif).
Presque toujours, l'organisme est confronté à un stress global (ou « stress combiné ») qui associe synergiquement un stress radiatif auquel se surajoute un stress chimique quand le radionucléide est également chimiquement naturellement toxique, ce qui est souvent le cas, mais ces synergies commencent seulement à être finement étudiées.
Les stress radiatif et chimiques interfèrent avec divers processus fondamentaux et vitaux du Vivant (métabolisme, différenciation cellulaire, reproduction, évolution) et peut par exemple être source de mutations, de cancers, de délétions diverses affectant éventuellement la survie d'une cellule, d'un individu ou d'une communauté.
La toxicologie nucléaire est nécessairement pluridisciplinaire, associant notamment chimistes, radiochmistes physiciens, spécialistes de la métrologie et biologistes et écologues, médecins et épidémiologistes qui étudient les effets toxiques des corps radioactifs sur les organismes vivants, du niveau biomoléculaire et cellulaire (génotoxicité, toxicogénomique, protéomique, métabolomique) à celui des écosystèmes en passant par celui du métabolisme, de l'immunité et de la santé et de la reproduction (reprotoxicité, santé reproductive).
Elle se subdivise souvent en plusieurs grands sous-domaines :
toxicologie humaine ;
écotoxicologie ;
épidémiologie ;
étude de la cinétique des radio-nucléides dans les organismes et l'environnement ;
dépollution et décontamination d'organismes ou de sites et sols contaminés.
Les effets toxiques (et/ou écotoxiques) ont deux sources susceptibles de cumuler leurs effets :
la toxicité chimique intrinsèque du métal considéré (uranium, plutonium…) ;
la radiotoxicité strictement induite par sa radioactivité, avec des effets variant fortement selon que l'exposition soit interne ou externe.
Sujets d'intérêt de ce domaine
Ce sont notamment :
la connaissance des modes d’action des radio-toxiques à tous les niveaux d'organisation du vivant (de l'échelle moléculaire à celle des écosystèmes, en passant par celle des colonies d'organismes, des cellules, organes, tissus, et organismes) ;
la fixation préférentielle de radionucléides dans un organisme, dans l'un de ses organes (il existe généralement un ou plusieurs organes cibles (comme la thyroïde dans un organisme contaminé par de l'iode 131), ou dans une partie d'un organe (Chez le rat, outre le rein et les os, certaines zones du cerveau fixent préférentiellement l'uranium, en y modifiant par exemple le métabolisme du cholestérol, en perturbant chez l'homme le cycle veille-sommeil et la mémoire à court-terme). Chez des organismes primitifs, il pourra s'agir d'un mucus, ou de la membrane, du noyau cellulaire ou d'organites spécialisés. Il est important de les connaître car ils expliquent aussi la cinétique environnementale des radionucléides dans le réseau trophique ou pyramide alimentaire) ;
la cinétique spatiotemporelle spécifique d'un radionucléide, d'une association de radionucléides (ou en association avec d'autres corps ou molécules) dans les organismes et dans l'environnement. La mobilité, biodisponibilité, bioturbation, bioconcentration) et bien entendu leur toxicité et écotoxicité. Les toxicologues de ce domaine doivent aussi tenir compte de la décroissance radioactive et de l'apparition de « fils » (toxiques et/ ou radioactifs ou non) au fur et à mesure de la transformation atomique liée à la désintégration radioactive. On a ainsi pu montrer que certaines espèces (champignons en particulier, qui interagissent fortement avec les radionucléides) bioaccumulaient préférentiellement certains métaux et pouvaient sélectivement contaminer leurs prédateurs ou consommateurs (sangliers via la truffe du cerf qui bioaccumule remarquablement l'isotope 137Cs (césium) radioactif par exemple). La dimension temporelle est importante ; par exemple le césium ne migre verticalement que lentement dans le sol (environ /an pour un sol forestier) et ce n'est qu'après environ que les champignons comme Elaphomyces granulatus se contaminent. Or ces espèces sont mycorhysatrices d'arbres (noisetier et chêne pour cette espèce) qu'elles pourront ensuite peut-être contaminer. Ces processus expliquent que très localement, en forêt, la radioactivité a pu se maintenir, voire augmenter sur des zones contaminées par les pluies lors du passage du « nuage de Tchernobyl » ;
l'étude des réponses physiologiques et en particulier des mécanismes de détoxication ou d'excrétion de ces composés (au niveau cellulaire notamment où le radionucléide peut parfois - comme d'autres contaminants xénobiotiques - être chélaté et exporté par un processus naturel de détoxication (pompes membranaires faisant intervenir des « transporteurs » (chélateur, transporteur membranaire, thioprotéines de détoxification...), ou au contraire altérée par la radioactivité ou par un stress oxydatif induit. Dans ce dernier cas les chercheurs étudient les processus de réparation ou de mort cellulaire). Ces études passent par des études in vitro en laboratoire, ou in situ (sur sites pollués ou après essais nucléaires ou catastrophes nucléaires), voire par des modèles ;
l'étude des conséquences génétiques (ruptures de brins d'ADN, pontages ADN-protéines, lésions des bases...) et de la plus ou moins grande efficacité des systèmes d'auto réparation de l'ADN et de la cellule, notamment chez quelques bactéries dites extrêmophiles, dont certaines sont exceptionnellement résistantes à une forte radioactivité (Deinococcus radiodurans en particulier). Elle complète l'étude des organismes les plus sensibles pour mieux comprendre le risque de maladies génétiques trans-générationnelles induites lorsque les cellules de la lignée germinale sont génétiquement modifiées par la radioactivité. Pour mieux les comprendre, les chercheurs s'intéressent aux conséquences des délétions et mutations génétiques chez des organismes aussi divers que virus, microbes, plantes, lichens (souvent très résistants à la radioactivité) ou animaux ;
l'étude de certains facteurs de risques, qui se combinent entre eux, avec par exemple : la durée et l'intensité (dose) et le type de rayonnement (énergie variable selon que le rayonnement soit alfa, bêta, gamma ou combiné dans le cas de l'exposition à des cocktails de radionucléides), ainsi que le type d'exposition (irradiation externe, ou interne fixe et chronique, ou interne mobile et de courte durée) ;
l'étude de facteurs de vulnérabilité de l'organisme exposé (qui varie selon son âge, son état de santé et certaines caractéristiques génétiques propre à l'individu et à l'espèce concernée) ;
la sécurité alimentaire ; l'OMS, la Communauté européenne et divers organismes fixent des seuils réglementaires. L'UE a par exemple décidé que le lait ne doit pas dépasser pour l'iode 131, mais dans certains länder allemands, les normes sont beaucoup plus sévères ( en Sarre, en Hesse et Hambourg). La toxicologie nucléaire peut confirmer et informer la pertinence de certaines normes et seuils ;
la recherche de seuils, d'indicateurs et de bioindicateurs, y compris à partir des retours d'expérience d'accidents (cindyniques).
Des synergies entre corps radioactifs et avec d'autres corps (toxiques ou non) sont probablement fréquentes, mais encore peu étudiées et mal comprises.
Des questions plus spécifiques sont posées aux toxicologues, par exemple concernant les impacts immédiats ou différés de l'usage de Munition antiblindage à uranium appauvri.
Dans le monde
Les premiers grands programmes de recherche ont été lancés au Japon pour mieux comprendre et mesurer les impacts à moyen et long terme des 2 bombes atomiques qui ont détruit Hiroshima et Nagasaki et tué ou irradié leurs habitants, puis après la catastrophe de Tchernobyl.
En France
Le CEA a lancé en 2001 un programme dit « Toxicologie nucléaire », présenté à son visiting committee fin 2002. En outre, dès 2000 a été implanté au CEA-Marcoule le SBTN (Service de Biochimie et de Toxicologie Nucléaire). Le programme « Toxicologie nucléaire » doit étudier, pour des « éléments d'intérêt » les effets biologiques d'éléments ou de composés radioactifs, et les réponses biologiques (biomoléculaires, cellulaires), pour proposer ou améliorer des stratégies de gestion et réduction du risque à divers niveaux d'organisation du vivant, du microbe à l'être humain. Il incluait notamment en 2002 deux projets « Tocso » (portant notamment sur le stress oxydant) et « Dynamique du transcriptome » (étudiant par exemple des réponses génomiques et traductionnelles précoces (traductome) aux génotoxiques chez des plantes (Arabidopsis thalianaL.) ou cyanobactéries tels que les Synechocystis), avec une participation dès 2003 des laboratoires de Microbiologie et de Biologie végétale de Cadarache. Il s'appuie sur un référentiel des connaissances en construction À partir de 2002, des thèses portent sur les transporteurs de métaux, notamment dans le cadre de la détoxication cellulaire. D'autres sujets sont la chélation biologique/décorporation, phénomènes de radio-résistances bactériennes. Différents laboratoires prêteront leurs outils de manipulation de radioéléments (uranium, plutonium, américium) dont à Bruyères-le-Chatel (expérimentations de RadioToxicologie animale et cellulaire), à Cadarache (labo de Microbiologie du DEVM) pour l'étude des interactions entre micro-organismes et produits de fission ou uranium, et labo de Chicade de la DEN pour les cultures sur sols contaminés par de l'uranium et/ou des produits de fission et labo Bioatalante prévu pour la biologie cellulaire ou moléculaire des eucaryotes supérieurs exposées à des actinides transuraniens (Pu, Am…).Le programme a en 2004 été ouvert à d'autres organismes de recherche (CNRS, INRA et INSERM).
L'IRSN a quant à lui ciblé les aspects toxicologiques dans son programme « EnvirHom », pour mieux comprendre les impacts des radionucléides sur la physiologie des organismes et en particulier de l'homme, y compris via les conséquences écologiques et sanitaires de la radioactivité.
Pour répondre aux besoins de la toxicologie et de l'écotoxicologie prédictives, un travail interdisciplinaire de plus d'une centaine de chercheurs (du CEA et de l'IRSN surtout) a produit une synthèse sur la toxicologie de l'uranium, du plutonium, du césium, de l'iode, du cadmium, du sélénium, du cobalt, du tritium et du carbone 14. Cet ouvrage traite du comportement des espèces chimiques de ces produits dans les réseaux trophiques et la biosphère, selon leurs caractéristiques en matière de spéciation, biodisponibilité, modes de transfert, flux biogéochimiques, des échelles moléculaires à celles des animaux migrateurs.
Irradiation
Certains comportements ou certaines situations sont facteurs de risques de surexposition à la radioactivité : un patient qui habite une habitation où du radon se dégage du sol ou des murs subit une exposition chronique. S'il fait 5 radiographies aux rayons X, il subit une dose d'environ ; passagers et pilotes d'avions de ligne ou astronautes subissent une exposition supplémentaire (environ en cas d'éruption solaire intense.
Polémiques
Il est souvent reproché à l'industrie nucléaire et aux structures officielles qui ont encadré les essais nucléaires ou étudié les conséquences d'accidents (Three Mile Island, Tchernobyl…) un manque de transparence.
De plus, cette discipline, pour des raisons statistiques nécessite un large nombre de données de suivi, qui semble manquer, même dans de grands pays nucléarisés. Par exemple, une étude récente (oct 2011) sur les capacités de mesure du rayonnement par les États américains, conduite par l' Association des laboratoires de santé publique des États-Unis n'a trouvé qu'un faible nombre d'États disposant des moyens techniques permettant de faire eux-mêmes des analyses de rayonnement. . Seuls 60 % des répondants disposaient d'une capacité à tester la radioactivité d'échantillons environnementaux (air, sol, eau de surface) et seuls 48 % disposaient de moyens de tester des échantillons d'aliments non-laitiers ; 47 % pouvaient tester le lait. Seuls un peu plus de la moitié des États (56 %) ont dit envoyer des donnés sur la radioactivité de l'eau potable à l'Environmental Protection Agency (EPA). L'UPI estime que ce manque de laboratoire certifié et compétent pour le suivi de la radioactivité dans l'environnement et les organismes constitue dans la préparation des États-Unis à la gestion d'un accident nucléaire ou d'un attentat de type "bombe sale". En cas de crise semblable à celle de Fukushima, , avec une perte de temps et le risque que les CDC soient débordés.
Principaux éléments radioactifs
curium Cm et Cm
américium Am
plutonium Pu et Pu
uranium U et U
thorium Th
radium Ra et Ra
polonium Po
césium Cs, Cs et Cs
iode I, I et I
antimoine Sb
ruthénium Ru
strontium Sr
krypton Kr et Kr
sélénium Se
cobalt Co
chlore Cl
soufre S
phosphore P
carbone C
tritium 3H
Voir aussi la Carte des nucléides.
Notes et références
Voir aussi
Guides et recommandations
International Commission on Radiological Protection. Recommendations of the International Commission on Radiological Protection. Oxford: Pergamon
Press, 1966. (ICRP Publication Number 9.)
National Radiological Protection Board. Interim guidance on the implications of recent revisions ofrnsk estimates and the ICRP 1987 Como statement. London:
HM1SO, 1987:4. (NRPB-G59.)
Bibliographie
Beral V, Inskip H, Fraser P, Booth M, Coleman D, Rose G. Mortality of employees of the United Kingdom Atomic Energy Authority, 1946-1979 ; BrMedJ7 1985;291:440-7.
Beral V, Fraser P, Carpenter L, Booth M, Brown A, Rose G. Mortality of employees of the Atomic Weapons Establishment, 1951-82. Br Med J 1988;297:757-70.
Committee on Medical Aspects of Radiation in the Environment. Investigation of the possible increased incidence of leukaemia in young people near Dounreav Nluclear Establishment, Caithness, Scotland. London: HMSO, 1988.
Committee on Medical Aspects of Radiation in the Environment. Report on the incidence ofchildhood cancer in the West Berkshire and North Hampshire area, in which are situated the Atomic Weapons Research Establishment, Aldermaston and the Royal Ordnance Factory, Burghfield. London: HMSO, 1989.
Gardner, M.J., M.P. Snee, A.J. Hall, et al. https://www.ncbi.nlm.nih.gov/pmc/articles/PMC1662259/pdf/bmj00166-0017.pdf Results of Case-control Study of Leukaemia and Lymphoma Among Young People near Sellafield Nuclear Plant in West Cumbria] ; British Medical Journal. 1990.
Gofman, John W. Radiation-inducible Chromosome Injuries: Some Recent Evidence on Health Consequences - Major Consequences ; Committee for Nuclear Responsibility. Spring 1992.
Hall EJ. Radiobiologe for the radtologist ; Philadelphia: Harper and Row, 1978.
IRSN, Publications du LR Tox (IRSN)
Ishimaru T, Ichimaru M, Mikami M. Leukaemia tncidence among indizviduals exposed in utero, children ofatomic bomb survivors and their controls, Hiroshima and Nagasaki, 1945-79. Hiroshima: Radiation Effects Research Foundation, 1981. (RERF Technical Report 11-81.)
Ménager, Marie-Thérése., Garnier-Laplace, Jacqueline., Goyffon, Max ., Toxicologie nucléaire environnementale et humaine (ouvrage collectif ayant mobilisé plus de cent chercheurs, principalement du CEA et de l'IRSN); Éditeur : Lavoisier - Tec & Doc
Nomura T. Parental exposure to x rays and chemicals induces heritable tumours and anomalies in mice. Nature 1982;2%:575-7.
Otake, M., W.J. Schull. Radiation-related Small Head Sizes Among Prenatally Exposed A-bomb Survivors ; International Journal of Radiation Biology. 1993.
Otake, M., W.J. Schull, J. Neel. Congenital Malformations, Stillbirths, and Early Mortality Among Children of the Atomic Bomb Survivors : A Reanalysis ; Radiation Effects Research Foundation (RERF) Technical Report 13-89 [RERF TR 13-89]. Hiroshima: RERF, 1989.
Sever, Lowell E., Ethel S. Gilbert, Nancy A. Hessol, and James M. McIntyre. A Case-Control Study of Congenital Malformations and Occupational Exposure to Low-Level Ionizing Radiation ; American Journal of Epidemiology. 1988.
Sever, Lowell E., Nancy A. Hessol, Ethel S. Gilbert, and James M. McIntyre. The Prevalence at Birth of Congenital Malformations in Communities Near the Hanford Site, American Journal of Epidemiology. 1988.
Schull, W.J. Critical Assessment of Genetic Effects of Ionizing Radiation on Pre- and Post-Natal Development ; Issues and Review in Teratology. 1984.
Articles connexes
Radiobiologie, radioécologie
Contrôle des matières nucléaires
Énergie nucléaire
médecine nucléaire
Tableau périodique des éléments
Table des isotopes
Extraction de l'uranium
Cycle du combustible nucléaire
Rayonnement ionisant
Santé, santé reproductive
Génome, mutation
Cancer, Cancer de la thyroïde
Détoxication
Chélation, chélateur
Spéciation, chélation
Métal lourd
Radiotoxicité
Période biologique
cycle biogéochimique
Liens externes
lettre du programme (du CEA) de toxicologie nucléaire
Les expérimentations humaines sur le plutonium aux États-Unis (Los Alamos Science, 23, 1995)
Toxicological Profile for Plutonium, ATSDR, U.S. Department of Health and Human Services
Toxicologie |
Karel Sabina, pseudonymy Arian Želinský a Leo Blass (29. prosince 1813, Praha-Staré Město – 9. listopadu 1877, Praha), byl český spisovatel, básník, dramatik, filosof, literární a divadelní kritik, libretista, publicista, novinář a politik.
Život
Mládí
Matriční údaj z knihy křestních zápisů u sv. Haštala uvádí 29. prosinec 1813, v soupisu pražských obyvatel zapsáno mylně datum narození 30. 12. 1813 (ve skutečnosti jde o datum křtu). Narodil se v Praze jako nemanželské dítě Josefíny Sabinové, která tehdy bydlela u svého příbuzného, domovníka a zedníka, považovaného za jeho otce a vychovatele. Chlapec však svému okolí často nalhával, že jeho otec je polský šlechtic.
Pocházel z velmi chudých poměrů, ale protože se jevil jako talentovaný a výřečný chlapec, bylo mu umožněno studovat na Akademickém gymnáziu. V letech 1831–1833 studoval filozofii a práva, které však nedokončil. První ročník studoval na Karlo-Ferdinandově univerzitě v Praze, další dva roky ve Vídni.
Během studentských let patřil k okruhu Karla Hynka Máchy. Z tohoto okruhu vzešla mladá romantická generace 30. a 40. let 19. století. V roce 1831 společně uspořádali sbírku na pomoc prchajícím Polákům poraženým v listopadovém povstání.
Předrevoluční léta
Po studiích se Sabina živil jako soukromý vychovatel a učitel v měšťanských rodinách, například u Steigrů. Posléze působil jako spisovatel, redaktor a publicista. Žil v této době lehkomyslně, takřka bohémsky, pln naivních ideálů bojovat za změny v rakouské politice. Už během studií spolupracoval s Karlem Herlošem a díky němu přispíval anonymně do německých časopisů Der Komet, Der deutsche Planet a almanachu Mefistofeles, které útočily na poměry v Rakousku.
Od roku 1835 se začaly jeho články objevovat v časopisech Květy a Včela a ještě téhož roku se dostal do rozporu s dosavadním režimem, podle Jakuba Arbesa byl vyšetřován kvůli básni Ku vzdáleným. Tak již na počátku své literární činnosti narazil na cenzuru. Při tomto vyšetřování listiny a dokumenty u něj nalezené vedly k podezření z členství v revolučním spolku Mladá Evropa. Po tomto incidentu byl pod policejním dohledem a všechny jeho otištěné články byly důkladně kontrolovány. Znechucený odešel roku 1838 do Vídně a doufal, že alespoň na čas unikne policejnímu dozoru. V počátcích svého působení ve Vídni se seznámil s panem Gross-Hofingerem, který se jej díky jeho talentu ujal a pověřil jej redigováním svého listu Der Adler. Tento časopis byl proněmecký; v pozdějších letech byl považován za jeho prvopočáteční zradu na národu. Dále do Adlera přispíval svými liberalistickými až revolučními články a vyvolával pobouření. Po roce se tato publicistická činnost roznesla a vzbudila pohoršení u hraběte Josefa Sedlnického, tehdejšího ministra policie, a tak byl Sabina donucen zastavit přispívání do tohoto deníku a vrátit se zpět do Prahy a k publicistice, ale bez materiálního zajištění, jaké měl ve Vídni. Stál u zrodu pražského německého časopisu Ost und West, v němž bojoval za slovanskou literaturu a uveřejňoval překlady slovanské prózy i poezie pod nadpisem Die neu-bӧhmische Literatur. Přeložil do němčiny například Kollárovy Národnie zpievanky, Gogolův Nos a dva zpěvy z Máchových Cikánů. Byl opět v roce 1839 vyslýchán, když napsal do Ost und West článek Erwiderung, který oponoval článku Adria o hanobení českého národa.
V roce 1845 se stal členem protirakouského demokraticko-revolučního hnutí Repeal, které si zvolilo název podle irského vzoru. Scházeli se v pivovaře u sv. Tomáše. Tito repealisté utvořili v roce 1848 stranu demokraticko-radikální; s určitým socialistickým podtextem. Celkově se stal jedním z prvních lidí hlásajících myšlenku socialismu.
Revoluční léta
Revoluční rok 1848 byl dobou velkých změn. Sabina byl hlavním revolučním organizátorem. Díky svým výborným řečnickým schopnostem se stal vůdčí osobností revolučního hnutí za svrhnutí absolutistického režimu v Rakouském císařství. Prvý jeho velký řečnický úspěch byl zaznamenán 11. března 1848 ve Svatováclavských lázních (kde byl vytvořen Svatováclavský, později Národní výbor a kde také pracoval), když tři hodiny líčil úspěch vídeňské revoluce. Měl údajně plamenný, sugestivní až démonický projev, kterým si dokázal získat lidové masy. V roce 1848 se díky částečnému uvolnění poměrů dostal k redigování Pražských novin a Včely, které byly silně radikalizované a působily jako forma protirakouského odboje. Tyto deníky vedl až do konce roku 1848 mimo konec června, kdy byl zatčen a po tři měsíce vězněn v bývalém klášteře sv. Jiří na Hradčanech. Zanedlouho po propuštění se zasloužil o vznik nového listu Noviny Lípy Slovanské, který vydával nově založený obrozenecký spolek Slovanská lípa, jehož členem Sabina také byl. Tento časopis se spolu s Pražským Večerním listem a Občanskými Novinami stal čistě demokratickým. V Novinách Slovanské lípy dokonce zveřejnil Bakuninovu brožuru Hlas k Slovanům, která pomlouvala české poslance na Říšském sněmu. Díky tomu na sebe opět upoutal pozornost a přílišný radikalismus mu vytkl i sám Karel Havlíček Borovský. Za uveřejnění Bakuninových spisů byl opět stíhán a vyšetřován. Poté byl z redakce Novin Slovanské lípy odvolán a začal vydávat demokraticko-sociální sborník Tábor.
Za údajné připravování protirakouského spiknutí pod vlivem M. A. Bakunina byl 10. května 1849 zatčen a ve vyšetřovací vazbě strávil tři a půl roku. Původně byl odsouzen k trestu smrti oběšením, ale později byl trest smrti zmírněn na osmnáctileté vězení. Tento trest vykonával v olomoucké věznici. Pobyt ve věznici se pro něj stal dosti krutým a bolestným, v prvních letech byl v jedné místnosti pouze s jedním Maďarem, až ke konci se potkal v jedné cele s Podlipským a Zimmerem, dalšími revolucionáři.
Život po návratu z vězení
27. června 1857 byl z vězení propuštěn. Většina politických vězňů z revolučních let 1848–1849 byla omilostněna. Politické poměry se změnily. V těchto časech revolucionáři nebyli módní a absolutismus se opět uhnízdil v mysli lidu. Sabina se pokusil o znovuobnovení své literární činnosti. Před propuštěním však byl důrazně vyzván, aby bez souhlasu policie nic nepublikoval. Kvůli porušení tohoto zákazu byl v roce 1858 opět několik dní vězněn.
Jeho literární činnost po propuštění směřovala jednak k popularizaci tvorby K. H. Máchy s literární generací májovců. Dále byl od 60. let uznávaným libretistou čtyř českých oper. Spolupracoval také s Janem Erazimem Sojkou na edici knihy Naši mužové.
V roce 1861 pracoval v redakci Národních listů a o pět let později zastával funkci dramaturga v Prozatímním divadle. Dále se věnoval řečnické činnosti. Řečnil v Umělecké besedě, Osvětě a mnohých dělnických spolcích spjatých s kulturní, osvětovou a socialistickou činností, dále pak na různých společenských akcích, např. při položení základního kamene Národního divadla nebo na slavnosti konané na počest Jana Husa v Kostnici v roce 1868. V roce 1871 také redigoval časopis Slovan.
Po roce 1872, po vyzrazení jeho dlouhodobé udavačské činnosti, pobýval v Praze a živořil v chudobě a osamělosti. V této době se odvážil publikovat pouze anonymně nebo pod pseudonymy. V posledních letech života se ani neodvažoval vycházet ven za bílého dne, chodil na procházky pouze v noci a většinou v přestrojení, neboť se bál lidí, kteří se o jeho konfidentské činnosti mohli dočíst téměř všude. Byl označován za zrádce národa, dokonce i v německých novinách. Dožil v chudobě a bídě – zemřel na celkové vyčerpání těla i duše 9. 11. 1877 v domě v Mariánské ulici v Praze. Na poslední rozloučení na Olšanský hřbitov jej doprovázel pouze malý zástup socialisticko-demokratických dělníků. Jeho hrob zůstal až do roku 1932 neoznačen.
Rodinný život
Žil na Novém Městě pražském s Josefou Schönauerovou (1820–1887), s níž měl dceru Eufrosinu (1844–??) a syna Aloise (1846–??); syn podle soupisu pražských obyvatel užíval příjmení matky. Josefa Schönauerová byla Němka pocházející z Žatce. Karel Sabina se s ní měl seznámit u smíchovské podnikatelské rodiny Portheimů, kde byl vychovatelem a ona služebnou.
Dílo
Poezie
1841 – Básně (knižní debut, sbírka básní v máchovském duchu). II. svazek už za svého života nevydal – byl publikován až v roce 1911.
Prozaické práce
1837 – Hrobník (novela, časopisecky, knižně pak 1844)
1844 – Obrazy ze XIV. a XV. věku (soubor povídek)
1847 – Vesničané (novela, jedna z prvních českých realistických prací na téma českého venkova)
1857 – Blouznění (román)
1858 – Hedvika (román)
1858 – Věčný ženich (humoristický román)
1858 Upomínka na K. H. Máchu (vzpomínková skica v Almanachu Máj)
1860 – Jen tři léta! (román), vylíčení české vesnice po r. 1848 ve světle kapitalistických vztahů. Na několika výrazných postavách ukazuje, jak probíhalo ožebračování české vesnice finančním spekulantstvím a jak se český sedlák vyrovnával se starou tradicí a přizpůsoboval novým poměrům. Autor vyslovuje nepokryté sympatie k těm, kdo se snaží proniknout pod povrch společenského dění, kdo nemyslí na sebe, nýbrž na lidstvo a národ a odsuzuje ty, kdo znají jen osobní a sobecké zájmy. Vít a Helena, kteří sní o přestavbě lidské společnosti, representují v románu síly pokroku, o jejichž konečném vítězství nad zpátečnictvím a cizopasnickým příživnictvím je pevně přesvědčen.
1863 – Na poušti (román se zadnářskou tematikou)
1870 – Oživené hroby (nověla, jakýsi vězeňský deník se silnými autobiografickými prvky).
1874 – Morana, čili, Svět a jeho nicoty – vydal pod pseudonymem Arian Želinský, jako výraz své osobní, filozofické, a především literární reakce na tzv. národní soud, který jej demaskoval jako policejního agenta a učinil z něj exkomunikovaného zrádce národa.
1875 – Král Ferdinand V. Dobrotivý a jeho doba. Původní román z nejnovějších časů. Vydáváno též jako Z nedávných časů nebo Krvavý svatodušní týden roku 1848. Historický román věku devatenáctého.
1879 – 1848 – Předbřeznoví revoluční bouřliváci v Rakousku (román, německy). Z němčiny přeložil Václav Vitinger.
Drama
Černá růže
Šašek Jiřího z Poděbrad
Maloměstské klepny
1866 – Inzerát
Libreta
Templáři na Moravě (pro Karla Šebora, 1865)
Braniboři v Čechách (pro Bedřicha Smetanu, 1866)
Prodaná nevěsta (pro Bedřicha Smetanu, 1866)
V studni (pro Viléma Blodka, 1867)
Mikuláš (pro Josefa Richarda Rozkošného, 1870)
Bukovín (pro Zdeňka Fibicha, 1870)
Starý ženich (pro Karla Bendla, 1870)
Zítek (pro Viléma Blodka, 1870)
Z prací odborných
Demokratická literatura (Včela, 1848)
Pavel Josef Šafařík: nástin životopisný (1861)
Duchovný komunismus – jedno z prvních českých děl o komunismu, v lehce naivních představách (1861).
Dějepis literatury českoslovanské staré a střední doby (1866)
Kronika války Prusko–Italsko–Rakouské: prostonárodní vylíčení na bojišti severním a jižním v roce 1866 (1868)
Václav Stach, jeho doba a spisy (1870)
Das Theater und Drama in Böhmen bis zum Anfange des XIX. Jahrhunderts (Divadlo a drama v Čechách do začátku 19. století, 1877)
Odkazy
Reference
Literatura
BUCHNER, Alexander. Opera v Praze. Praha : PANTON, 1985, str. 206, 212, 215, 217, 219
GÖTZ, František, TETAUER, Frank. České umění dramatické, Část I. – činohra. Praha : Šolc a Šimáček, 1941, str. 73–5
JAKUBEC, Jan et al. Literatura česká devatenáctého století: od Josefinského obrození až po českou modernu. Díl 3. Část 2, Od Boženy Němcové k Janu Nerudovi. Praha: Laichter, 1907. 706 s. [Viz stať „Karel Sabina" na str. 413–450; napsal Jan Hanuš Máchal.] Dostupné online
VANĚK, Václav: "Historická beletrie jako repetitorium národních dějin", in: SABINA, Karel: Osudná kniha. Tři prózy z doby reformace. Praha: Univerzita Karlova v Praze, Filozofická fakulta 2013. 384 s. . S. 335-343.
HESOVÁ, Petra: "Sabinovo vypravěčství a jeho zdroje", in: SABINA, Karel: Osudná kniha. Tři prózy z doby reformace. Praha: Univerzita Karlova v Praze, Filozofická fakulta 2013. 384 s. . S. 345-350.
Digitalizované dílo
Související články
Česká literatura v letech 1815–1918
Seznam českých spisovatelů
Externí odkazy
Soupis pražských domovských příslušníků 1830-1910, Sabina Karl 1813
Karel Sabina ve Slovníku českých filosofů
[https://www.novinky.cz/veda-skoly/clanek/karel-sabina-zradil-pro-penize-a-sladky-zivot-40041019 Karel Sabina zradil pro peníze a sladký život (Lenka Bobíková, Právo, Novinky.cz; 30. 7. 2017)
Čeští spisovatelé
Čeští romanopisci
Romantičtí spisovatelé
Spisovatelé píšící česky
Spisovatelé píšící německy
Básníci tvořící česky
Čeští filozofové
Čeští dramatici
Čeští divadelní kritici
Čeští esejisté
Čeští básníci 19. století
Čeští literární historikové
Čeští literární kritici
Čeští libretisté
Čeští novináři
Čeští publicisté
Čeští překladatelé
Čeští překladatelé z němčiny
Čeští překladatelé z polštiny
Překladatelé do češtiny
Osobnosti českého národního obrození
Češi odsouzení k trestu smrti
Tajní agenti
Čeští svobodní zednáři
Pohřbení na Olšanech
Narození v Praze
Narození 29. prosince
Narození v roce 1813
Úmrtí 9. listopadu
Úmrtí v roce 1877
Muži
Úmrtí v Praze |
Stolnica v Palermu je stolna cerkev rimskokatoliške nadškofije Palermo, ki se nahaja v Palermu na Siciliji v južni Italiji. Posvečena je Marijinemu vnebovzetju. Kot arhitekturni kompleks je zanjo značilna prisotnost različnih slogov zaradi dolge zgodovine dozidav, predelav in obnov, od katerih se je zadnja zgodila v 18. stoletju.
Zgodovina
Cerkev je leta 1185 na območju zgodnejše bizantinske bazilike postavil Walter Ophamil (ali Walter od mlina), anglo-normanski nadškof Palerma in minister kralja Viljema II.. Po vsej verjetnosti je tisto zgodnejšo cerkev ustanovil papež Gregor I., nato pa so jo Saraceni po osvojitvi mesta v 9. stoletju spremenili v mošejo. Ophamil je pokopan v sarkofagu v cerkveni kripti. Srednjeveška zgradba je imela bazilikalni tloris s tremi apsidami, od katerih je danes ohranjenih le nekaj manjših arhitekturnih elementov.
Zgornji red vogalnih stolpov je bil zgrajen med 14. in 15. stoletjem, medtem ko je bila v zgodnji renesansi dodana južna veranda. Današnji neoklasicistični videz izhaja iz del, ki so se izvajala v dveh desetletjih od 1781 do 1801, pod nadzorom Ferdinanda Fuge in Giuseppeja Venanzija Marvuglie. V tem obdobju je bil velik Gaginijev retabel, okrašen s kipi, frizi in reliefi uničen, skulpture pa so preselili na različne dele bazilike. Tudi Fuge so velika kupola, ki izhaja iz glavnega dela stavbe in manjše kupole, ki pokrivajo strope stranskih ladij.
Opis
Zahodni vhod je na sedanji ulici Via Matteo Bonello, videz pa je postavljen v 14. in 15. stoletje. Ob njem stojita dva stolpa in ima gotski portal, ki ga obdaja niša z dragoceno Madonno iz 15. stoletja. Dve ograjeni ogivalni arkadi, ki segata čez ulico, povezujeta zahodno fasado z zvonikom, ki je priključen nadškofijski palači (danes Museo Diocesano). Ta ima kvadratni videz, ki ga v zgornjem delu krasi drobna krona manjših zvonikov in majhnih arkad.
Na južni strani so raztegnjene kupole in širokega portika (sedanji glavni vhod) v gotsko-katalonskem slogu, s tremi arkadami, postavljenimi okoli leta 1465 in odprtimi na trg. Prvi steber na levi je pripadal prvotni baziliki in kasnejši mošeji, o čemer priča verz iz Korana, vklesan na njem. Izrezljan portal tega vhoda je v obdobju od 1426 do 1430 izvedel Antonio Gambara, čudovite lesene liste pa Francesco Miranda (1432). Mozaik, ki prikazuje Madono, je iz 13. stoletja, medtem ko dva spomenika na stenah, deli iz zgodnjega 18. stoletja, predstavljata kralja Karla III. Bourbona in Viktorja Amadeusa II., ki sta bila tukaj okronana, slednji s svojo ženo Anne Marie d'Orléansko decembra 1713.
Območje apside, zaprto s stolpiči in veličastno okrašeno na zunanjih stenah, je del prvotne stavbe iz 12. stoletja, modernejši del cerkve pa je leva stran, ki ima portal iz začetka 16. stoletja, delo Antonella Gaginija. Jugozahodna fasada, ki gleda na nadškofijsko palačo, je iz 14. do 15. stoletja.
Notranjost ima tloris latinskega križa z glavno in dvema stranskima ladjama, ki so razdeljene s pilastri. V prvih dveh kapelah desne stranske ladje je grobnica cesarjev in kraljevskih oseb, ki so jih sem preselili v 18. stoletju s prvotnih najdišč (večinoma iz same bazilike). Tu so posmrtni ostanki cesarja Henrika VI., njegovega sina Friderika II., pa tudi ostanki Petra II. Sicilskega. Rimski sarkofag je grobnica Konstanze Aragonske, Friderikove žene. Pod mozaičnimi baldahini so grobnice Rogerija II., prvega kralja Sicilije, in njegove hčere Constance. Zadnja dva sta bila nekoč v prečnem delu stolnice Cefalù.
Zakramentna kapela na koncu leve stranske ladje je okrašena z dragimi kamni in lapis lazuli. Desno v prezbiteriju je kapela svete Rozalije, zaščitnice Palerma, zaprta z bogato okrašenimi bronastimi vrati, z relikvijami in srebrno žaro iz 17. stoletja, ki je predmet posebnega čaščenja.
Dragocene so tudi lesene korne klopi v gotsko-katalonskem slogu iz leta 1466 in marmornati ostanki Gaginijevega retabla (odstranjen med predelavami v 18. stoletju), pa tudi marmornat kip Madone z otrokom Francesca Laurana in učencev (1469 ), barvno razpelo iz 13. stoletja Manfredija Chiaramonteja, sveti vodni kropilnik na četrtem pilastru (Domenico Gagini) in Madonna della Scala Antonella Gaginija na visokem oltarju nove zakristije. Kapelica relikvij vsebuje relikvije sv. Kristine, sv. Ninfe, sv. Kozme, sv. Agate in sv. Mamilijana, prvega zaščitnika Palerma.
Kripta, dostopna z leve strani, je vznemirljiva soba s križnim obokom, podprtim z granitnimi stebri, grobnicami in sarkofagi rimske, bizantinske in normanske dobe. Tu so pokopani nadškofi Walter Ophamil, ustanovitelj cerkve, in Giovanni Paternò, pokrovitelj Antonella Gaginija, ki je izoblikoval podobo na svojem grobu.
Stolnična zakladnica vsebuje kelihe, oblačila, monštrance, brevir v 14. stoletju in znamenito Krono Konstance Sicilske, zlato tiaro, ki so jo našli v njenem grobu leta 1491.
Stolnica ima poldnevnik, ki ga lahko štejemo za prejšnji tip heliometra (sončni 'observatorij'), enega izmed številnih, zgrajenih v italijanskih cerkvah, predvsem v 17. in 18. stoletju. Tega je leta 1801 zgradil slavni astronom Giuseppe Piazzi, direktor observatorija v Palermu, ki je odkril prvi manjši planet ali asteroid Cerera. Naprava sama je povsem preprosta: majhna luknja v eni od manjših kupol deluje kot kamera in projicira podobo sonca na tla. Na tleh je bronasta črta la meridiana, ki poteka natančno S / J. Ob sončnem opoldnevu (približno 12:00 pozimi, 13:00 poleti) slika sonca prehaja skozi to črto. V različnih letnih časih prehod poteka na različnih točkah črte. Konci črte označujejo položaje na poletnem in zimskem solsticiju; znamenja zodiaka kažejo različne datume skozi vse leto.
Namen instrumenta je bil poenotiti merjenje časa in koledarja. Konvencija na Siciliji je bila, da so (24-urni) dan merili od trenutka sončnega vzhoda, kar je seveda pomenilo, da nobena lokacija ni imela istega časa in, kar je še pomembneje, ni imela enakega časa kot v baziliki sv. Petra v Rimu. Pomembno je bilo tudi vedeti, kdaj je prišlo do pomladanskega enakonočja, da bi zagotovili pravi datum za veliko noč. Na zvonikih je bilo šest srednjeveških zvonov.
Instrument bi lahko uporabili za raziskovanje navideznih premikov Sonca, vključno z njegovo relativno razdaljo od Zemlje, merjeno z velikostjo projiciranega sončnega diska in celo za primerjavo rezultatov z napovedmi Ptolemaja in Kopernika.
Obnove v 17. in 19. stoletju
Cerkev je sestavljena iz različnih slogov, saj je v naslednjih stoletjih doživljala različne spremembe. Zadnja je bila konec 18. stoletja, ko je bila korenito predelana notranjost, ki jo je zasnoval Ferdinando Fuga.
Leta 1767 je nadškof Filangieri Fugu zaupal obnovo stavbe. Dela so se začela šele leta 1781, ki jih ni izvedel Fuga, temveč Palermčan Giuseppe Venanzio Marvuglia in so trajala do 19. stoletja.
Predelave Marvuglie so bile v resnici veliko bolj invazivne in radikalne kot projekti florentinskega arhitekta, ki je mislil vsaj delno obdržati kompleks vzdolžnih ladij in prvotnega lesenega stropa. Obnova je grobo posegla in spremenila prvotni videz kompleksa in cerkvi dala značilno, a neskladno kupolo, izvedeno po načrtih Ferdinanda Fuge.
Drug krstilnik sta leta 1797 dodala Fillipo in Gaetano Pennino. Podpirajo jo skulpture, ki prikazujejo Drevo spoznanja in Adam in Eva. Ta krstilnik je predmet pesmi Letitie Elizabeth Landon, ki je bila objavljena posthumno leta 1840.
Kraljeve in cesarske grobnice
V desni stranski ladji, v prvi in drugi kapeli, ki komunicirata med seboj, so monumentalni grobovi kralja Rogerija II., njegove hčere kraljice Konstance I. Sicilske, njenega moža cesarja Henrika VI. in njunega sina cesarja Friderika II., pa tudi pokopi Friderikove prve žene Konstance Aragonske in njegovega pravnuka Viljema II., vojvode Atenskega na stranskih stenah. Štirje glavni sarkofagi, vsi iz porfirja, tvorijo skupino, ki vključuje tudi skupino Viljema I. Sicilskega v stolnici Monreale. So »prvi primeri srednjeveških samostoječih posvetnih grobnic na Zahodu in zato igrajo edinstveno vlogo v zgodovini italijanske grobne umetnosti (prejšnje in poznejše grobnice so v bližini zidov in so od njih odvisne)«. Verjetno je štiri sarkofage Viljema I. (v Monrealu), Konstance, Henrika in Friderika izrezljala lokalna sicilijanska delavnica iz enega samega rimskega stebra, verjetno iz Karakalovih ali Dioklecijanovih term v Rimu. Navdihovali so se iz porfirnih sarkofagov pozno rimskih cesarjev, ki so bili v 12. stoletju še vedno vidni v cerkvi svetih apostolov v Konstantinoplu, vključno s tistimi Konstantina Velikega in njegovih naslednikov do Marcijana, kot je opisal Konstantin VII. Porfirogenet v De ceremoniis , štirje od njih danes stojijo pred glavno stavbo Carigrajskega arheološkega muzeja.
Sarkofag Friderika II. je nadkrit s krošnjami s porfirnimi stebri, žaro pa podpirata dva para levov; skupaj s Friderikom II. pa so bili ohranjeni tudi ostanki Petra II. Sicilskega.
Odo iz Bayeuxa, polbrat Viljema Osvajalca, je bil pokopan v stolnici leta 1097. V stolnici sta bila poleg pokopov okronana Viktor Amedeus II. Savojski in Karel III. Španski
Zakladnica
Zakladnica stolnice hrani sveta oblačila iz 16. in 18. stoletja, monštrance, kelihe, brevir z miniaturami iz 15. stoletja in zlato krono Konstance Aragonske. Drugi dragoceni predmeti, emajli, vezenine in nakit so razstavljeni na osrednjih sporočilnih panojih, kot je na primer pergament brevirja iz leta 1452, grb z nadškofom Simonom iz Bologne.
Trenutno nameščen sistem zvonov je sestavljen iz osmih elementov, sestavljenih z Ambrosianom.
Sklici
Viri
Palermo, v Enciclopedia universale, Rizzoli, Milano 1990.
Patrizia Fabbri, Palermo e Monreale, Bonechi, 2005.
Sicily and Its Islands, 1993 - Ugo La Rosa Publisher
Zunanje povezave
Uradna spletna stran
Paradoxplace Photos of Palermo Cathedral
Ustanovitve leta 1185
Stolnice v Italiji
Palermo
Kraji svetovne dediščine v Italiji
Normanska arhitektura v Italiji
Gotska arhitektura v Italiji
Baročna arhitektura v Italiji
Neoklasicistična arhitektura v Italiji |
Mărgărita Emilia Miller-Verghy (numele la naștere: Emilia Marghita Orwin; ) a fost o scriitoare, autoare de manuale și cărți de educație, ziaristă, literată, publicistă, nuvelistă, feministă, animatoare a unor cercuri artistice.
A fost o publicistă foarte diversă ca preocupări, dar fără o vocație literară precisă, autoare de manuale și cărți de educație, animatoare a unor cercuri artistice (precum cel de la Maison d'Art). Prenumele apare și în variantele Margărita, Margareta. Licențiată a Facultății de filosofie și litere de la Geneva, întoarsă în țară, își începe activitatea.
Biografie
Mărgărita Miller-Verghy s-a născut pe 1 ianuarie 1865 în Iași și era de origine polonezo-română. Mama ei, Elena Verghy, aparținea aristocrației boierești din regiunea Moldovei, iar tatăl ei, cel de-al doilea soț al Elenei, era descendent al contelui Milewski, dar folosea numele Gheorghe Miller. Când el a murit brusc în 1869, Elena Verghy, rămasă văduvă a doua oară, și-a înscris cele două fiice – Mărgărita, cea mică, și Lucreția, cea mare, la Pensionul Notre Dame de Sion din Iași. Din nefericire sora cea mare moare și mama decide să plece cu Mărgărita mai întâi la Paris, apoi la Geneva, unde copila, diagnosticată greșit cu boala Pott, o localizare vertebrala a tuberculozei, trebuia să primească tratament. Au petrecut aproximativ opt ani în străinătate, timp în care Mărgărita, o fetiță talentată, dar firavă și bolnăvicioasă, a învățat să vorbească șase limbi străine.
Elena și Mărgărita s-au stabilit la București în anii 1870, după ce cea mai mare parte a moștenirii lor se spulberase pentru că fusese lăsată în grija unui frate neglijent al mamei care locuia la Iași. Elena Verghy, Mamițica, cum i se spunea, a înființat o școală pe Strada Primăverii, actuala Căderea Bastiliei, Pensionul Miller-Verghy cu clase primare și de liceu, fiind prima din România care a organizat examene de bacalaureat pentru domnișoare, în 1874, și a angajat ca profesori celebritățile literare ale României. Mărgărita a urmat școala fondată de Elena Verghy, dar și-a dat bacalaureatul la Școala Elena Doamna, în 1877.
În acea perioadă, sora mai mare a Elenei Verghy, numită tot Lucreția, s-a căsătorit cu judecătorul Alexandru Lupașcu. Cele trei doamne Miller-Verghys s-au împrietenit cu Barbu Ștefănescu Delavrancea, tânăr scriitor la acea vreme, care a curtat-o o vreme pe Mărgărita. În anii 1880, tânăra l-a cunoscut pe Mihai Eminescu și în 1883 a debutat ca scriitoare, unul dintre romanele sale fiind publicat în foileton de cotidianul Națiunea, sub semnătura Marmill.
Și-a continuat apoi studiile la Universitatea din Geneva, unde a absolvit Literele și a luat un doctorat în filozofie. La a doua întoarcere din Elveția, a devenit profesoară la Internatul Secundar nr. 2 din București și apoi a fost directoarea Școlii Elena Doamna. În 1900, a publicat propriul său curs de predare a limbii franceză pentru uzul claselor superiore de liceu și pentru fetele externe, devenind apoi vicepreședintă a clubului Maison d'Art, o societate filantropică condusă de principesa Elisabeta a României.
Mărgărita a început să se ocupe de traducerea operei lui Eminescu și a tradus din engleză Regele Lear, Macbeth și Cum vă place, piesele lui William Shakespeare, pentru dramatizări cerute de Teatrul Național din București. În această perioadă a scris pentru mai multe ziare și reviste - Viața Românească, Dreptatea, Flacăra și La Roumanie (ediția în limba franceză). Împreună cu Izabela Sadoveanu-Evan, Bucura Dumbravă și alte femei scriitoare a fost membră fondatoare a Asociației Cercetașelor.
Până în 1914, Mărgărita Miller-Verghy devenise traducătoare oficială a Principesei Maria a României, ocupându-se de traducerea poveștii "Visătorul de vise", apoi "Ilderim: Poveste în umbră și lumină". Un an mai târziu, a tradus în limba română volumul Mariei, "Patru anotimpuri din viața unui om", într-o ediție ilustrată de pictorul Nicolae Grant.
În 1914–1916, perioada de neutralitate a României, Mărgărita a organizat un cerc cultural la București, considerat germanofil, la care participau pianista Cella Delavrancea, fiica lui Barbu Delavrancea, și scriitorul Mateiu Caragiale. Aici a cunoscut-o Mateiu Caragiale pe Marica Sion, fiica poetului Gheorghe Sion, cu care se va căsători în 1932, deși mireasa avea 63 de ani, iar scriitorul doar 38.
În 1916, după ce România a intrat în război, Școala Elena Doamna a devenit spital militar, iar Mărgărita s-a înregistrat ca asistentă la Crucea Roșie. În timpul ocupației germane, în iunie 1918, ea și Maruca Cantacuzino au ajutat la înființarea unei societăți filantropice pentru orfanii de război, au finanțat magazine de caritate și au continuat să ajute copiii aflați în nevoie chiar și după încheierea războiului.
În perioada interbelică a continuat să organizeze activități literare și a publicat ghidul de călătorie "România în imagini" la Paris, în 1919, broșură care a fost pusă în vânzare pentru publicul european, în speranța de a ajuta la construirea noii imagini a României Mari. Pe 19 mai 1922, Mărgărita a fost admisă în Societatea Scriitorilor din România și a condus un mic teatru bucureștean deținut de Maison d'Art, scriind, în acea perioadă, literatura pentru copii.
Aflată în vizită la Paris, în 1924 (după alte surse, 1922), scriitoarea care se întorcea cu un taxi de la Muzeul Gustave Moreau a fost victima unui grav accident rutier în care era aproape să-și piardă viața. Mașina în care se afla a fost lovită de un camion și, printre alte răni grave, și-a pierdut vederea la ambii ochi pentru că șocul puternic a provocat dezlipire de retină. A fost tratată câțiva ani la clinica doctorului Sourdille din Nantes, nu și-a revenit niciodată pe deplin, dar a continuat să scrie și să traducă dictând unei secretare opera sa. Accidentul și lunga convalescență i-au stârnit interesul pentru spiritualitate, astfel că la mijlocul anilor 1920, a devenit membră a Societății Teozofice.
Scriitoarea a avut relații de prietenie cu diverse personalități literare, printre care romanciera Lucia Demetrius, cu care a devenit prietenă apropiată, și cu Elena Văcărescu. În anii 1930, acest grup de femei inteligente și vizionare a achiziționat mai multe vile la Balcic, care au fost apoi folosite apoi pe post de case de vacanță pentru pictori, sculptori și muzicieni. Tot în acea perioadă Mărgărita a organizat o schemă de caritate prin care fostele eleve de la Școala de Fete Elena Doamna contribuiau la pensiile profesoarelor lor care se retrăgeau din activitate.
Între 1934 și 1936, Mărgărita Miller-Verghy a lucrat la traducerea din engleză a autobiografiei complete a reginei Maria a României, Povestea vieții mele, și și-a adunat propriile romane într-un volum publicat în 1935 sub numele "Umbre pe ecran", devenind o cercetătoare pasionată a feminismului românesc. Împreună cu Ecaterina Săndulescu a publicat "Evoluția scrisului feminin în România", prefațată de Eugen Lovinescu.
În timpul celui de-al Doilea Război Mondial, Mărgărita Miller-Verghy a fost activă ca dramaturg, iar în 1946, în ciuda faptului că era deja oarbă și afectată de bolile bătrâneții, a publicat cea mai cunoscută lucrare de ficțiune a sa, "Prințesa în crinolină", despre investigațiile detectivilor amatori Diomed și Florin, care, împreună cu colega lor Clelia, descoperă cine a fost ucigașul prințesei moldovene Ralu Muzuridi.
Războiul și venirea comunismului au adus-o pe bătrâna doamnă Miller-Verghy în pragul sărăciei. Trăia în condiții precare și primea deseori sprijin financiar de la fostele ei studente și eleve, câștigând doar puțini bani din traducerile pe care le făcea și o pensie foarte mica de la Societatea Scriitorilor.
Scriitoarea s-a mutat la Azilul pentru bătrâni „Mitropolitul Ghenadie”, aflat pe Strada Labirint nr 78 unde va locui, în condiții foarte modeste, până la sfârșitul vieții. A murit pe 31 decembrie 1953, cu o zi înainte de a împlini 88 de ani, și a fost înmormântată alături de mama ei, Elena, la cimitirul Bellu din București.
Opera
Lucrările practice în Școala normală din „Azilul Elena Doamna”, București, 1907
Theano, roman semnat cu pseudonimul Dionis, București, 1910
Izvoade strămoșești, București, 1911
Copiii lui Răzvan. Carte de lectură pentru școlile secundare, București, 1912
Theano, roman în limba franceză, Paris, 1920
Sanda, Anca și Minai, carte pentru tineret, București, 1920
Evoluția scrisului feminin în Romania, în colaborare cu Ecaterina Săndulescu, București, 1935
Umbre pe ecran, nuvele, București, 1935
Anna Roth-Cobilovici, 40 de ani de activitate artistică, București
Cealaltă lumină , București, 1944
La dynastie roumaine [Dinastia română], București
Velnițe vechi, Bucuresti
Blandina, roman, traducere, prefață, îngrijire de text și note de Emilia St. Milicescu, Cluj-Napoca, 1980
Traduceri
Robert Browning, Milred (O pată pe blazon)
Mihai Eminescu, Quelques poasies de ~, traducere în limba franceză, București, 1910
W. Shakespeare, Regele Lear, 1911
Maria, Regina Romaniei, Visătorul de vise. Fantezie, București, 1914
R. Tagore, Grădinarul, traducere după versiunea engleza, București, 1914
Elizabeth Barrett Browning, Sonete portugheze, București, 1915
Maria, Regina Romaniei, Ilderim. Poveste în umbră și lumină, București, 1915
Edgar Wallace, Asociația secretă „Broscoiul", roman, București, 1933
J.E Esslemont, Buna' u'llah și era nouă, București, 1934
Maria, Regina României, Povestea vieții mele, I-III, București, 1934-l936
Ursula Parott, Lisbeth, București, 1946
George Meredith, Rhoda Fleming, București, 1947
Referințe
Bibliografie
Cronologia della letteratura rumena moderna (1780–1914)
Istoria literaturii române contemporane, Eugen Lovinescu
Margareta Miller-Verghy ou un destin de femme-écrivain à la fin du XIXe siècle et dans la première moitié du XXe siècle, Mihaela Dumitru, Universitatea București, 2018
Legături externe
Mărgărita Miller-Verghy și primul meu manual de limba franceză
Nașteri în 1864
Nașteri pe 1 ianuarie
Decese în 1953
Decese pe 31 decembrie
Autori de manuale români
Ieșeni
Nuveliști români
Publiciști români
Scriitori de limbă română
Scriitori români
Scriitori români de literatură pentru copii
Traducători români
Traducători din engleză în română |
Mark David Danner (born November 10, 1958) is an American writer, journalist, and educator. He is a former staff writer for The New Yorker and frequent contributor to The New York Review of Books. Danner specializes in U.S. foreign affairs, war and politics, and has written books and articles on Haiti, Central America, the former Yugoslavia, and the Middle East, as well as on American politics, covering every presidential election since 2000. In 1999, he was named a MacArthur Fellow.
, Danner holds the Class of 1961 Distinguished Chair in Undergraduate Education at UC Berkeley and James Clarke Chace Professor of Foreign Affairs and the Humanities at Bard College.
Danner is a member of the Berkeley Collegium, the Council on Foreign Relations, the World Affairs Council of Northern California, and the Century Association, and is a fellow of the Institute of the Humanities at New York University. In 2008 he was named the Marian and Andrew Heiskell Visiting Critic at the American Academy in Rome, a post he took up again in 2010. Danner has had a longtime association with the Telluride Film Festival, where he introduces films and conducts interviews; in 2013, he was named resident curator there.
Background and education
Danner was born at Utica, New York. He attended Utica Free Academy, a public high school, and then Harvard, where he graduated, magna cum laude, with a degree in modern literature and aesthetics in 1981. At Harvard, he studied with Stanley Cavell, Robert Kiely, Stanley Hoffmann, and Frank Kermode, who in 1977-78 was the Charles Eliot Norton Lecturer and became Danner's mentor and friend.
Career
Early years
After leaving Harvard, Danner joined the staff of The New York Review of Books, where he worked as an assistant to editor Robert B. Silvers from 1981 to 1984. In 1984, he moved to Harper's Magazine as a senior editor. In 1986, he joined The New York Times Magazine, where he specialized in foreign affairs and politics, writing pieces about nuclear weapons and about the fall of the Duvalier dictatorship in Haiti, among other stories.
The New Yorker and El Mozote
In 1990, Danner joined the staff of The New Yorker shortly after the magazine published his three-part series on Haiti, "A Reporter at Large: Beyond the Mountains".
On December 6, 1993, for only the second time in its history, The New Yorker devoted its entire issue to one article, Danner's piece, "The Truth of El Mozote", an investigation into the El Mozote massacre in El Salvador, thought to be one of the worst atrocities in modern Latin American history. The Mozote article became the basis for Danner's first book, The Massacre at El Mozote: A Parable of the Cold War, which was published in 1994. The New York Times Book Review recognized The Massacre at El Mozote as one of its "Notable Books of the Year."
The Balkans and The New York Review of Books
During the mid-1990s Danner began reporting on the wars in the Balkans, writing a series of eleven extended articles for The New York Review of Books, which began with Danner's cover piece, "The US and the Yugoslav Catastrophe" (November 20, 1997) and concluded with "Kosovo: The Meaning of Victory", (July 15, 1999).
His 16,000-word essay, "Marooned in the Cold War: America, the Alliance and the Quest for a Vanished World," which appeared in World Policy Journal (Fall 1997) provoked a prolonged exchange of letters and responses from Assistant Secretary of State Richard Holbrooke, Deputy Secretary of State Strobe Talbott, Congressman Lee H. Hamilton, and Ambassador George F. Kennan.
Iraq and the War on Terror
Danner began writing about the war on terror soon after September 11, 2001, publishing "The Battlefield in the American Mind" in The New York Times in October of that year. He began speaking out against invading Iraq, notably in a series of debates with Christopher Hitchens, Leon Wieseltier, Michael Ignatieff, David Frum, William Kristol and others. He reported from Iraq for The New York Review of Books in a series of lengthy dispatches including "Iraq: How Not to Win a War" (September 25, 2003), "Delusions in Baghdad" (February 12, 2004), and "The War of the Imagination" (December 21, 2006).
In May 2005 Danner wrote an essay for The New York Review accompanying the first American publication of the so-called "Downing Street Memo", the leaked minutes of a July 2002 meeting of high-level British officials that confirmed that when it came to the debate over whether to go to war in Iraq, "the intelligence and facts were being fixed around the policy," and that the invasion of Iraq was in fact a foregone conclusion. The essay provoked a number of responses and led to two subsequent essays, all of which were collected, along with relevant documents and a preface by The New York Times columnist Frank Rich, in 2006 in The Secret Way to War: the Downing Street Memo and the Iraq War's Buried History.
In October 2016, Brian Lamb sat down with Mark Danner to talk about his latest book, Spiral: Trapped in the Forever War, which looks at the 15-year U.S. war on terrorism. The interviewed aired on C-SPAN on Oct. 27, 2016.
Torture and Abu Ghraib
Beginning in the spring of 2004, he wrote a series of essays for The New York Review of Books on the emerging torture scandal that came to be known as Abu Ghraib. In October 2004, he collected these essays and gathered them, together with a series of government documents and reports, into his book, Torture and Truth: America, Abu Ghraib and the War on Terror.
In March 2009, Danner published an essay in The New York Review, "US Torture: Voices from the Black Sites", which revealed the contents of a secret International Committee of the Red Cross report based on testimony from "high-value detainees" in the "War on Terror," who had been captured, held, and interrogated at secret US prisons—the so-called "black sites". Shortly thereafter, he published a second essay, "The Red Cross Report: What it Means" and released the full text of the report on The New York Review website. Weeks later, President Obama ordered released four Justice Department memos in which the Bush administration purported "to legalize torture." Senior Obama officials Rahm Emanuel and David Axelrod claimed publicly that the memos' release was prompted by publication of the Red Cross Report.
Mark Danner On Donald Trump
In the spring of 2016, Danner began covering the 2016 general election for The New York Review of Books, profiling then Republican presidential candidate Donald J. Trump on his campaign trail. In May, The New York Review of Books published "The Magic of Donald Trump," and on Dec. 22, the magazine published "The Real Trump."
Following the articles, Danner has appeared as a guest on multiple radio shows, including WNUR 89.3FM Chicago's "This is Hell!" and KALW 91.5FM San Francisco's "Your Call", to discuss Trump's presidency. He also has sat down with Bard President Leon Botstein twice to discuss President Donald Trump's first days in office and his approach to foreign and domestic policy.
In March 2017, The New York Review of Books published Danner's "What Could He Do?," which chronicles Trump's first days in office.
Mark continued his coverage Donald Trump in the 2020 election. In October 2020, The New York Review of Books published Danner's "The Con He Rode In On," outlining the fallacies and damage of the Trump Presidency and campaign. After the 2020 election, Danner attended the Trump rally at the White House ellipse on January 6, marching to the U.S. Capitol, and reported on it in his piece "Be Ready to Fight". "The Slow-Motion Coup," the first in a series of essays on January 6 and Donald Trump, appeared in the New York Review of Books.
Other works
Books
In addition to The Massacre at El Mozote (1994), Torture and Truth (2004), and The Secret Way to War (2006), Danner is the author of The Road to Illegitimacy: One Reporter's Travels through the 2000 Florida Recount (2003) and Stripping Bare the Body: Politics Violence War (2009). His most recent book is Spiral: Trapped in the Forever War, published in June 2016.
Television and commentary
Danner co-wrote and helped produce two-hour-long television documentaries for ABC News' Peter Jennings Reporting series: "While America Watched: The Bosnian Tragedy" and "House on Fire: America's Haitian Crisis", which both aired in 1994. As commentator, Danner has appeared on The Charlie Rose Show, The MacNeil-Lehrer NewsHour and Bill Moyers Journal on PBS, CNN's Prime News, The Situation Room, and Anderson Cooper 360, ABC's World News Now, C-Span's Morning Show, and The Rachel Maddow Show on MSNBC, among others.
Academic career
Since 2000, Danner has been a Professor of Journalism at the University of California, Berkeley. In 2002 he also accepted a Henry R. Luce professorship in Human Rights and Journalism at Bard College, where, in 2006, he was named the James Clarke Chace Professor of Foreign Affairs and the Humanities. As of 2021, he holds the Class of 1961 Distinguished Chair in Undergraduate Education at UC Berkeley. He teaches on foreign affairs, politics, and literature, including seminars on foreign reporting, war and revolution, crisis management, Trump Abroad, Faulkner, Hemingway, Chekhov, and Tolstoy. At Bard he conducts seminars on politics and literature, including on torture, utopia, Faust, the picaresque, drone warfare, and the politics of the War on Terror. In April 2010, Danner delivered the Tanner Lectures on Human Values at Stanford, entitled "Torture and the Forever War: Living in the State of Exception." From 2011 to 2012, Danner taught politics and literature, including courses on the Arab Spring, on the politics of dictatorships and on drone warfare, at Al Quds University in Jerusalem.
Honors and awards (selected)
Winner
1999 MacArthur Fellow. The John D. and Catherine T. MacArthur Foundation.
1990 National Magazine Award for Reporting. "A Reporter at Large: Beyond the Mountains," The New Yorker
1993 Overseas Press Award. The Madeline Dane Ross Award for Best International Reporting for "The Truth of El Mozote,"
1994 Latin American Studies Association (LASA) Special Media Award for "The Truth of El Mozote,"
1994 Emmy Award for "While America Watched: The Bosnia Tragedy," ABC News Peter Jennings Reporting
1995 DuPont Gold Baton for "While America Watched: The Bosnia Tragedy," Peter Jennings Reporting.
1998 Overseas Press Award. The Ed Cunningham Award for "Yugoslav Wars,” The New York Review of Books.
2004 Overseas Press Award. The Madeline Dane Ross Award for For Torture and Truth
2006 Carey McWilliams Award, American Political Science Association.
2006 Best American Political Writing, For “Taking Stock of the Forever War.”
2007 The Best American Essays, For “Iraq: The War of the Imagination."
2016 – 17 Andrew Carnegie Fellow, April 2016.
2019 Guggenheim Fellow, April 2019
Finalist
2014 Ryszard Kapuscinski Award for Literary Reportage.
Personal life
In 2011, while teaching at Al Quds University in Palestine, Danner met Michelle Sipe of Gainesville, Florida, a Victorian Literature professor. They married in 2014 and have two children, Grace Beth Danner and Truman Leo Danner. The family divide their time between their house in the Berkeley hills of California and the Hudson Valley of New York State.
Published works
Books
Reporting and Essays (selected)
"Bosnia: The Turning Point". The New York Review of Books. February 5, 1998.
"Bosnia: The Great Betrayal". The New York Review of Books. March 26, 1998.
"Iraq: The New War". The New York Review of Books. September 25, 2003.
"After September 11: Our State of Exception". The New York Review of Books. October 13, 2011.
"Rumsfeld's War and Its Consequences Now" The New York Review of Books. December 19, 2013.
"Donald Rumsfeld Revealed" The New York Review of Books. January 9, 2014.
"Rumsfeld: Why We Live in His Ruins" The New York Review of Books. February 6, 2014.
"The Darkness of Dick Cheney" The New York Review of Books. March 6, 2014.
"He Remade Our World" The New York Review of Books. April 3, 2014.
"How Robert Gates Got Away With It" The New York Review of Books. August 24, 2014.
"State of Siege: Their Torture, and Ours". The Criterion Collection. May 27, 2015.
"The Magic of Donald Trump". The New York Review of Books. May 26, 2016.
"On the Election– II". The New York Review of Books. November 10, 2016.
"The Real Trump". The New York Review of Books. December 22, 2016.
"What He Could Do". The New York Review of Books. March 23, 2017.
"Moving Backward: Hypocrisy and Human Rights". The New York Review of Books. June 1, 2020.
"The Con He Rode In On". The New York Review of Books. October 21, 2020.
"'Be Ready to Fight'". The New York Review of Books. January 14, 2021
"Reality Rebellion". The New York Review of Books. July 1, 2021.
"We're in an Emergency - Act Like It!" The New York Review of Books. August 18, 2022.
"The Slow-Motion Coup (Part 1)". The New York Review of Books. September 14, 2022.
Lectures and Interviews (selected)
"Conversations with History: Being A Writer". Mark Danner interviews Harry Kreisler. March 2, 1999.
"Torture and Truth: War on Terror" (Lecture: video). C-SPAN. January 13, 2005.
"The Secret Way to War" (Lecture: video). C-SPAN. July 11, 2006.
"Secret Report on CIA Jails" (Interview: video). Interview with Greta Brawner. C-SPAN. March 17, 2009.
"Stripping the Body Bare" (Interview: video). Interview with Nancy Jarvis. C-SPAN. November 12, 2009.
Kronos Quartet Symposium: Centennial Anniversary of WWI. Mark Danner speaks on the impact of WWI. April 4, 2014.
The Management of Savagery: The Islamic State, Extreme Violence and Our Endless War Presented by The Human Rights Project. Tuesday, December 1, 2015
Rethinking Washington's Counterterrorism Strategy Virtual roundtable with Peter Leyden, Rachel Kleinfeld, Stephen Walt and Suzanna Nossel. Part of the ReInvent media series, December 8, 2015
"The Forever War" (Interview: video). Interview with Nancy Jarvis. The World Affairs Council. July 29, 2016.
"Trapped in the Forever War" (Interview). Interview with Rose Aguilar. KALW. August 5, 2016.
"Q&A with Mark Danner" (Interview: video). Interview with Brian Lamb. C-SPAN. October 27, 2016.
Townsend Center Berkeley Book Chat: Mark Danner with Joyce Carol Oates Joyce Carol Oates and Mark Danner speak about his Book Spiral: Trapped in the Forever War. February 28, 2018.
Mark Danner in Conversation with Robert Hass at UC Berkeley Robert Hass and Mark Danner discuss Mark's career. April 12, 2018.
"The Death of Human Rights: Drones, Torture and the New Nationalism," The Robert B. Silvers Lecture, New York Public Library December 3, 2019.
"Writing Crises: The Broken Self and the Broken World". Mark Danner and Sarah Manguso in conversation for Tuesday Talks, an online series curated by the American Society in Rome, April 20, 2022.
Anthologies and Introductions
References
External links
Official site
http://artsbeat.blogs.nytimes.com/2015/01/30/book-review-podcast-guantnamo-diary/?ref=arts&_r=0
. VICE News
American newspaper reporters and correspondents
American war correspondents
American investigative journalists
American foreign policy writers
American male non-fiction writers
The New Yorker staff writers
University of California, Berkeley Graduate School of Journalism faculty
Bard College faculty
Harvard College alumni
MacArthur Fellows
Writers from Utica, New York
1958 births
Living people
Writers from the San Francisco Bay Area
Journalists from New York (state)
Carnegie Council for Ethics in International Affairs |
Scream Bloody Gore er det amerikanske dødsmetal-band Deaths debutalbum, som blev udgivet den 25. maj 1987 gennem Combat Records. Albummet blev i første omgang udgivet i lp-format, men i juli 1991 blev pladen også udgivet i cd-version med to ekstra spor, som oprindeligt blev sorteret fra.
Scream Bloody Gore blev til efter udgivelsen af demoen Mutilation, som havde skaffet Deaths to daværende medlemmer en pladekontrakt med Combat Records. Duoen rejste med kontrakten i hånden til Florida og indspillede råoptagelserne til et debutalbum. Disse var dog så dårlige, at pladeselskabet kasserede dem og sendte drengene til Hollywood sammen med produceren Randy Burns for at indspille Scream Bloody Gore. Chris Reifert tog sig af trommerne, mens Chuck Schuldiner spillede bas og guitar, indsang vokalen og skrev alle sangene, hvoraf mange stammede fra tidligere demoer helt tilbage fra 1984. På albumomslaget er John Hand noteret som guitarist, selvom han ikke bidrog til noget på albummet og forlod Death igen kort tid efter.
Scream Bloody Gore bærer ikke megen lighed med bandets senere progressive og tekniske materiale, idet det er bygget op om rå simple riffs kompenseret af et aggressivt trommespil, en fremtrædende rungende bas samt sangtekster inspireret af den tids amerikanske og italienske zombie- og kannibalgyserfilm.
Albummet blev rigtig godt modtaget ved udgivelsen i 1987, hvor det blev hyldet som et af de album, der bidrog til at definere dødsmetalgenren.
Baggrund
I 1985 var Death nede på ét medlem, efter de to Michigan-drenge Scott Carlson og Matt Olivo rejste hjem for at gendanne deres gamle band Genocide. Det resterende medlem, Chuck Schuldiner, valgte at rejse fra Tampa til San Francisco i Californien. Her fandt han sammen med trommeslageren Eric Brecht og bassisten Eric (hvis efternavn til dato stadig er ukendt). Dette førte til en række uofficielle demoer, inden de to Eric'er forlod Death. I januar 1986 sluttede Schuldiner sig til Slaugther, som han dog forlod 2 uger efter, for atter at prøve lykken i San Francisco i sin søgen på ligesindede metalmusikere.
Den 16-årige trommeslager Chris Reifert, der stadig gik i gymnasiet, havde sammen med forskellige lokale undergrundsbands udgivet demoer allerede siden 1983. Reifert var selv stor fan af Death. "Jeg købte bånd af bandet, som Death Live i '84, der kom med posten," forklarede han, "Der var denne gode pladebutik i San Francisco, Record Vault, og de solgte bootlegs af alle slags metal-demoer. Jeg fik 3 eller 4 af Deaths demoer på den måde." Skoleradiostationens vært fortalte Reifert, at Schuldiner ville udsende en ansøgning og gav ham hans telefonnummer. Derved nåede Reifert at opsøge Schuldiner, inden nogen andre havde mulighed for det.
Duoen gik efterfølgende i gang med at øve i Reiferts forældres hus, hvor de fandt på både seriøse og satiriske sange. Schuldiner stod samtidig for baspligterne, da de stadig ikke havde fundet nogen bassist. Combat Records havde på dette tidspunkt fået interesse for Death og bad om en professionel demo for en pladekontrakt. De to drenge fandt et lille studie i Lafayette, hvor de indspillede demoen Mutilation, der materielt og produktionsmæssigt var bedre end bandets tidligere demoudgivelser. Dette førte til en pladekontrakt med Combat.
Schuldiner og Reifert skaffede sig bandet Sadus' første demo, hvis omslag havde guitarist/vokalist Darren Travis' telefonnummer trykt. De mente, at Sadus lå meget tæt på deres musikstil og valgte at kontakte dem. Herpå mødtes Sadus' medlemmer med Schuldiner, mens Reifert var i skole. Schuldiner valgte at afspille Mutilation-demoen for dem. "Vi tænkte bare holy shit, jeg kan ikke tro det. De er brutale," erindrede Sadus' bassist Steve DiGiorgios om deres reaktion. Kort tid efter dukkede Reifert op og de inviterede Sadus-medlemmerne hjem til ham, hvor de spillede nogle flere sange og "blæste dem omkuld." Mødet mellem de to bands førte til et længere venskab, især med bassist DiGiorgio, som senere både bidrog på Deaths Human og Individual Thought Patterns og senere Schuldiners sideprojekt Control Denied.
Sadus' trommeslager Jon Allen var utrolig imponeret over Reiferts Tama-trommesæt, idet hans eget var meget slidt, og han ikke havde råd til et nyt. Omvendt manglede Death et ordentligt sted at øve, da det ikke særlig ofte var muligt i Reiferts hus. Til gengæld havde Sadus et godt øvelokale, og der gik ikke længe, inden Death fik lov til at låne øvelokalet, så længe de lod trommesættet stå, så Sadus kunne låne det, når de øvede. DiGiorgios lærte endda størstedelen af Deaths sange, så han kunne hjælpe dem med bassen. "Så øvede vi sammen. Sadus gik gennem deres sange. Chuck og Chris så på, mens de røg en joint. Og derefter spillede de. Alle Sadus-drengene ville derved sidde og lytte og ryge en joint. Efterfølgende sagde vi, "okay drenge, det er tid til en pause". Derved tog vi alle over til Darrens hus og hoppede i poolen eller noget i den stil" fortalte DiGiorgio.
Produktion
I sommeren 1986 rejste duoen til Florida for at indspille deres debutalbum, som blev sendt til Combat Records. Lyden derpå var dog så dårlig, at pladeselskabet kasserede det, hvorefter de sendte dem til Music Grinder Studio i Hollywood, Los Angeles med produceren Randy Burns. "Husk på, at vi stadig var teenagere på dette tidspunkt, så vi traf dumme beslutninger til højre og venstre", forklarede Chris Reifert, "Vi tog bare til dette studie og troede, vi kunne lave en god plade der. Vi indspillede rytmesporene og sendte dem til pladeselskabet, og de sagde "fandme nej" (...) Dermed begyndte vi forfra i L.A., (...) hvilket var til det bedste. Det lød virkelig godt i Music Grinder." Den kasserede udgave forsvandt dog ikke, men kom i cirkulation blandt lokale båndbyttere.
Flere af sporene på Scream Bloody Gore kom fra forskellige demoer, eksempelvis "Evil Dead" der stammede helt tilbage fra deres første uofficielle demo som Mantas i 1984, såvel som "Infernal Death" og "Baptized in Blood" fra Infernal Death-demoen. I alt blev 12 spor indspillet, men Combat Records valgte, at de to numre "Beyond the Unholy Grave" (oprindeligt fra en uofficiel demo) og "Land of No Return" (fra Mutilation-demoen) ikke skulle være med på albummet. "De bliver måske brugt i fremtiden på en ep eller noget, men jeg tvivler", udtalte Chuck Shuldiner. På Scream Bloody Gore'''s cd-udgivelse var begge spor dog inkluderet. Oprindeligt skulle albummet have haft titlen Zombie Ritual, som Schuldiner kort nævnte i Bernard Does' magasin Metal Forces. Denne titel blev dog ændret til Scream Bloody Gore.
Indspilningerne tog omkring 5 dage, og efterfølgende begyndte Edward J. Repka at lave design og tegning til albumomslaget. I mellemtiden var Schuldiner og Reifert blevet gode venner med guitaristen John Hand, som de tog med i bandet. De bad derpå om at få Hands billede på albumomslaget, som på dette tidspunkt var i layoutprocessen. Combat skulle dog stadig kreditere Reifert og Schuldiner for alle instrumenterne. Denne opfordring ignorerede pladeselskabet, og John Hand blev nævnt som rytmeguitarist uden at have bidraget det mindste, hvilket førte til forvirring blandt fans i flere år. Hand var dog ikke i stand til at spille deres nyere materiale, så de måtte fyre ham kort tid efter. Det var da ikke længere muligt at få fjernet billedet fra albumomslaget, da det på dette tidspunkt var færdiggjort. Inde i omslaget havde Combat Records skrevet: "Albummet er Don Kayes dumhed," hvilket viste pladeselskabets skepsis over for gruppen og den endnu meget indskrænkede dødsmetalscene. "Jeg ridsede det ud og skrev fuck you med blyant," erindrede Reifert senere til Metal Forces.
Musikalske stil Scream Bloody Gore anses som et af de første og mest indflydelsesrige dødsmetalalbums med dets rå og mørke lyd bygget op omkring hurtige og simple riffs, en fremtrædende rungende bas og dobbelt stortromme. Sammenlignet med Deaths senere værker er albummet blevet beskrevet som meget amatørisk, og selvom det markerer adskillelsen mellem thrash metal og dødsmetal, indeholder det stadig mange thrash-elementer, som blandt andet kommer til udtryk i inspirationen fra Slayers Reign in Blood. I modsætning til meget andet dødmetal forekommer der spor af melodiske elementer i musikken. Med hensyn til dette udtalte Schuldiner flere år efter (omkring Human udgivelsen i 1991): Scream Bloody Gores sangtekster er stærkt inspireret af den tids amerikanske og italienske zombie- og kannibalgysere, som Lucio Fulcis City of the Living Dead, Umberto Lenzis Cannibal Ferox og Stuart Gordons Re-Animator. "Sangteksterne kommer, når jeg ser fede splatterfilm eller bare fra mit hoved. Især når jeg er fucked up! Det er der, jeg også skriver god musik," udtalte Chuck Schuldiner. Efter Scream Bloody Gore blev de blodige zombiesangtekster sorteret fra, om ændringen forklarede Schuldiner:
Modtagelse Scream Bloody Gore blev prist af undergrundens magasiner og fans især i USA og Tyskland. Mens Deaths demoer havde været banebrydende og fundamenterende for dødsmetal, kunne debutalbummet skrive sig ind i historien som en af de udgivelser, der definitivt etablerede dødsmetal som en selvstændig genre. Til dato er der stadig tvivl om, om det er Possesseds Seven Churches eller Deaths Scream Bloody Gore, der skal have den fuldgyldige ære for den endelige grundlæggelse. Debutalbummet gjorde Schuldiners hjemby Tampa i Florida kendt som dødsmetallens vugge, og byen blev et hotspot for massevis af bands i samme stil f.eks. Morbid Angel, Obituary, Brutality, Cynic og Atheist.
Om albummet skrev undergrundsmagasinet Metal Forces blandt andet: "Scream Bloody Gore levede op til alle forventninger til et klassisk debutalbum. Dette er dødsmetal, når det er mest ekstremt, brutalt, råt og offensivt, -den slags der adskiller de sande dødsmetaller fra de utallige trend-efterlignende svanse. Ved at lytte til det en gang, vil du enten hoppe rundt i dit rum som en galning, eller styre mod det nærmeste toilet i afsky. Det skulle bestemt etablere bandet, som et af de hårdeste på denne jords overflade."
Metalhjemmesiden The Metal Observer hyldede også albummet med karakteren 10 ud af 10 og påpegede, at hvad Slayers Reign In Blood betød for thrash metal, betød Deaths Scream Bloody Gore for dødsmetal. Steve Huey fra All Music Guide roste også albummet og udtalte: "En nødvendig del for alle, der er interesseret i tilblivelsen af dødsmetal."
Trods de gode udtalelser var det ikke alle anmeldere, der delte denne mening. Dette gjaldt bl.a. den progressive rock-hjemmeside progarchives.com, der udtalte: Scream Bloody Gore er ærlig talt et næsten katastrofalt debutalbum (...), det har svaghed i produktion, sangskrivning og lydbilledet er ubestrideligt." Dog tilføjede de også: "Dette har dog en lille interesse for progressive rock-fans, og de må gå længere frem i Deaths diskografi for at finde noget interessevækkende. Hvis du er til dødsmetal er dette et klassisk (...) album. Spor
Originale numre
{| border=0 cellpadding=0 cellspacing=0 style="width:100%"
|-
| style="vertical-align: top; width: 50%; padding-right: 1em"|
"Infernal Death" – 2:54
"Infernal Death" blev oprindelig skrevet af den tidligere trommeslager Kam Lee, og introduceret på deres livedemo Live at Ruby's Pub i 1984. Året efter var sangen inkluderet som titelspor på Infernal Death demoen. Til dets udgivelse på Scream Bloody Gore ændrede Schuldiner lidt i versene.
"Zombie Ritual" – 4:35
Sangen dukkede først op på en uofficiel demo udgivet omkring 1986. I modsætning til det gængse rå dødsmetallydbillede, indeholder nummeret også melodiske elementer. "Zombie Ritual" anses som en klassisk fanfavorit.
"Denial of Life" – 3:37
Denne sang blev første gang brugt på Scream Bloody Gore.
"Sacrificial" – 3:43
"Sacrificial" var også inkluderet på den kasserede version af Scream Bloody Gore, hvor den gik under navnet "Sacrificial Cunt."
"Mutilation" – 3:30
"Mutilation" var blandt andet inkluderet på Back from the Dead-demoen fra 1985, og senere titelspor på Mutilation'', der skaffede dem en pladekontrakt med Combat.
| style="vertical-align: top; width: 50%"|
"Regurgitated Guts" – 3:47
Sporet blev første gang brugt på Scream Bloody Gore. Der har dog været udgivet en demoversion af sangen. "Regurgitated Guts" er baseret på den italienske gyserfilm City of the Living Dead også kendt som The Gates of Hell.
"Baptized in Blood" – 4:31
"Baptized in Blood" blev introduceret på Infernal Death-demoen i 1985, men havde allerede været udgivet på andre uofficielle demoer før.
"Torn to Pieces" – 3:38
Sangen er baseret på den italienske gyserfilm Cannibal Ferox (også kendt som Make Them Die Slowly) fra 1981.
"Evil Dead" – 3:01
Sangen blev oprindeligt skrevet af Kam Lee, og dukkede op på bandets første uofficielle demo kaldet Emotional, som blev udgivet da de stadig gik under navnet Mantas i 1984. Den blev opkaldt efter filmen Evil Dead, som bandmedlemmerne, i de tidlige år, tog i biografen for at se hver weekend. Til udgivelsen på Scream Bloody Gore ændrede Schuldiner lidt i versene.
"Scream Bloody Gore" – 3:01
Er baseret på science fiction gyseren Re-Animator, (en filmatiseringen af H. P. Lovecrafts novelle Herbert West-Reanimator) fra 1985.
|}
Cd bonusspor
Oprindeligt blev Scream Bloody Gore udgivet som lp, men i 1991 blev den også udgivet i cd format med følgende bonusspor:
1999-genudgivelse
2008 digipak genudgivelse
Udgivelseshistorie
Referencer
Fodnoter
Litteratur
Eksterne henvinsinger
Death/Control Denied Officielle hjemmeside
Album fra 1987
Death-album |
Francis Matcham (22 November 1854 – 17 May 1920) was an English architect who specialised in the design of theatres and music halls. He worked extensively in London, predominantly under Moss Empires, for whom he designed the Hippodrome in 1900, Hackney Empire (1901), Coliseum (1903) and Palladium (1910). His last major commission before retirement was the Victoria Palace (1911) for the variety magnate Alfred Butt. During his 40-year career, Matcham was responsible for the design and construction of over 90 theatres and the redesign and refurbishment of a further 80 throughout the United Kingdom.
Matcham was born in Newton Abbot, Devon, where he became apprenticed at the age of 14 to the architect George Soudon Bridgman. Matcham moved to London, aged 21, where he joined the architectural practice of J. T. Robinson, who was to become his father-in-law. Under Robinson, Matcham completed his first solo design, the Elephant and Castle Theatre, which opened in June 1879. He took over the business on Robinson's death and continued the designs of various provincial theatres. He formed his own practice, Matcham & Co., in the 1880s and enlisted skilled craftsmen. His first major association came in the 1880s when he was employed to design and refurbish theatres belonging to the Revill family who owned many of the theatres throughout the United Kingdom.
Matcham's most successful period was between 1892 and 1912 when he worked extensively for Moss Empires, a theatre building business headed by Edward Moss and run by Oswald Stoll. Under them, Matcham completed 21 theatres, including three in London, with the rest being in the provinces. Also during this period, although not with Moss Empires, he completed the designs for the Tower Ballroom at Blackpool Tower, Grand Theatre, Blackpool and the Theatre Royal, Norwich, all in 1894, and the County Arcade, Leeds, in 1900. The author Iain Mackintosh, writing for the Dictionary of National Biography in 1993, describes Matcham's theatre interiors to be superior when compared to the building's external designs. Matcham's use of cantilevers for the galleries allowed him to discontinue the use of columns, which would otherwise obstruct the audience's view of the stage. The auditorium decorations were often mixed with Tudor strap-work, Louis XIV detail, Anglo-Indian motifs, naval and military insignia, rococo panels, classical statuary, and baroque columns.
Matcham retired to Westcliff-on-Sea, Essex, shortly before the First World War, where he died of a heart attack, brought about by a blood infection, in 1920. His biographer Brian Walker notes from the architect's personal archives that he was "a man of remarkable vigour and had an enthusiasm for life ... he possessed a tranquility of mind and a great sense of humour and fun."
Early life
Francis Matcham was born on 22 November 1854 in Newton Abbot, Devon. He was the second of nine children and the eldest son of Charles Matcham (1826–1888), a brewer, and his wife, Elizabeth Lancaster (1830–1905). In 1857 Charles Matcham moved his family to Union Street, Torquay, and secured a job as a manager of a brewery and a malthouse. Frank was educated at Babbacombe School, in Babbacombe, Torquay.
Matcham showed an early interest in architecture and became apprenticed at the age of 14 to George Soudon Bridgman, a local architect. The apprenticeship lasted 18 months until Matcham was offered a job at a quantity surveyor's office in London in around 1868. Working in the capital allowed Matcham to study with different architectural professionals. His training under a quantity surveyor taught him how to draw up estimates of cost, interact with building contractors, and introduced him to complex calculations, something which he was unlikely to have been taught at school. He also learnt the importance of working to tight schedules imposed by demanding customers.
In his spare time, Matcham visited many of London's buildings but took a particular liking to theatres and music halls. A building of special interest to him was the newly completed Gaiety Theatre in the Strand, designed by Charles J. Phipps. Matcham was impressed at Phipps's ability to build a normal-sized theatre on a small, awkward plot, and it is probable that Matcham gained inspiration from the Gaiety in some of his later buildings which were also built on restricted plots of land. It is not known how long Matcham spent in London, although it was not uncommon for an architect to take up to six years to become qualified. The theatre historian Görel Garlick estimates that Matcham spent three years in the capital during this time, which would seem probable as by 1871 Matcham was back in Torquay and again under the guidance of Bridgeman, this time as his chief assistant. Bridgeman was eager to take advantage of Matcham's experience in London and asked him to help on the redesign of the Lyceum Theatre in Torquay.
Isaac Singer, the American businessman, moved from France to Devon in late 1871. His intention was to buy a large property in the English countryside for his family. His attempt at buying Isambard Kingdom Brunel's estate was unsuccessful and instead, he purchased the Fernham Estate, in Torbay, on which Oldway Mansion was eventually built. Singer commissioned Bridgeman's office to undertake the design and instructed that a theatre be built within the house, long since demolished. Garlick considers it entirely possible that Matcham was given responsibility for the design of the theatre because of his educational experiences in London. Singer spared no cost in terms of Oldway Mansion's construction; he sourced the finest materials from around the world and instructed Bridgeman to design the interior in an exuberant French style. Garlick notes that it was highly likely that Singer's exuberance would have influenced someone as architecturally impressionable as Matcham whose later theatres also used extravagant decoration.
Entry into the Robinson family business
In around 1875, soon after the completion of Singer's house, Matcham secured a job with J. T. Robinson's office in London. The employment allowed Matcham to become more familiar with what Matcham's biographer Brian Mercer Walker calls, "theatre design of a high order". Matcham's time under Robinson was brief; Robinson died unexpectedly at the family home in Bloomsbury Square, London, in 1877, shortly after Matcham's marriage to Robinson's daughter, Maria, on 9 July. Matcham was entrusted by the family to continue with Robinson's designs which included the refurbishment of the Elephant and Castle Theatre, as well as the modifications to the Cambridge Music Hall in Shoreditch.
By the mid-1870s around 137 theatre fires had been reported in the United Kingdom which prompted parliament to create the Metropolis Management and Building Act (1878) which established safety rules for developers to adhere to. Matcham found the rules to be problematic; because of them, the Elephant and Castle Theatre project had to be extended by six months.
In 1882 Matcham took on the redesign of the Grand Theatre in Islington. It was an important project for him: it was the first to be designed using unobstructed sightlines to the stage and was notable for its holding capacity, and prompt construction, something for which he latterly became known in architectural circles. The Grand was revolutionary in its design; it was used as an educational showpiece to amateur architects and it was often visited and commented on by architectural critics and journalists. In one of the three volumes, entitled Modern Opera Houses and Theatres, which were published between 1896 and 1898, the author Edwin Sachs made reference to the Grand's "good sighting and acoustics of the auditorium, economy of space and cost, and rapidity of execution". Matcham's improvement of sightlines were a result of his use of cantilevered steel. This new design allowed for the balconies to protrude into the auditorium without the use of the supporting pillars which increased seating capacity and gave the audience better views of the stage. It was a design that Matcham patented and incorporated into all his future theatrical designs.
The Paragon in Mile End, East London, in 1882, was Matcham's next major project. The design was one of importance, according to Walker, as it showed a great emphasis on the ventilation system—the first of its kind—which used a sun burner in the roof and warm air ducts, above ground level, which emitted draughts. The builders of the theatre, Crowder and Payne, advertised the venue as being "the best-ventilated theatre in London". It opened in May the following year to much praise for its achievements in audience comfort. The success of the Paragon allowed Matcham to open up his own office in Belfast in 1884.
Work under the Revills
Outside of London, and prior to 1886, Matcham only had two designs commissioned, both in Glasgow: Hengler's Grand Cirque and the Royalty Theatre. In 1879 he started work on the redesign of the Royalty, a playhouse originally designed by James Thomson and one that had been built on the first floor of a four-storey building. The layout was problematic and Matcham had to make a series of adjustments. To compensate, he designed a ventilation system which involved the installation of an exhaust duct over the auditorium gas light which caused the heat from the burners to rise up and create a movement of air through the theatre. It was a design that he also used on the Gaiety, Matcham's second Glaswegian theatre. The Royalty took just four weeks to complete and was relatively inexpensive, two factors that helped enhance his reputation.
Matcham met the actor and theatrical manager James Elliston in 1886. Elliston, a native of Edinburgh, had heard of the architect through his work in Glasgow and commissioned him to reconstruct the side boxes and gallery and to improve the acoustics and ventilation system at his theatre, the Theatre Royal, Blackburn. Through Elliston, Matcham was introduced to William J. Revill, the proprietor of the People's Temperance Hall in Stockport. The Revill family were influential in theatrical circles with their connection to the stage going back to the 18th century.
Revill contracted Matcham to draw up designs for a new building after the hall was destroyed by a fire in 1887. The new building, as with most of the Revill family's theatres, was to be named the Theatre Royal and Opera House; it was completed to schedule the following year. The finished structure was considered to be state of the art by the town's magistrates who granted an entertainments licence that June. The Era considered the new building to be "undoubtedly one of the finest theatres in the country". According to the biographer Michael Sell, Matcham's relationship with Elliston helped the young architect to become a nationally recognisable name in theatrical architecture and brought him to the forefront of his profession.
Matcham was commissioned in 1888 by Revill's son, the theatre manager Wallace Revill, to design a new theatre on land he had purchased in St Helens, Lancashire. The new theatre was named the Theatre Royal and Opera House. It was constructed of brick with stone dressings and comprised an orchestra pit, stalls, a dress circle of three rows, an upper circle, which had the unusual feature of its own retiring rooms, and a very large gallery which allowed for unobstructed views. The entrance façade was built in the classical style with three wide bays of giant pilasters. On the theatre's opening night the following year, Elliston called the building "one of the most beautiful theatres [he] had ever seen".
In addition to the Stockport theatre under Revill, Matcham received another commission from Elliston, this time to rebuild the Theatre Royal and Opera House, in Bolton, which had caught fire on 4 January 1888. Elliston's only requirement was for the building to be completed within a 20-week period, which Matcham honoured. The foundation stone was laid by the actor Henry Irving on 17 October, a month before its opening. Owing to the large numbers of people who died in a similar theatre fire in Exeter the previous year, Matcham improved the safety features, such as fireproofing the ceilings and walls; widening and straightening the staircases; using outwardly opening doors; installing hydrants on each floor; and hanging an automatic, fireproof curtain in the auditorium. The interior was decorated in terracotta and gold tints and the seats covered in crimson upholstery.
Other theatres followed for the Revill family who had by now employed Matcham full-time to work on their projects. Bury and Rochdale, then both in Lancashire, were to get their own Theatre Royal and Opera House with the Rochdale building being a renovation of an existing building. The Bury theatre opened on 26 December 1889 with a pantomime production. The theatre lacked interior decoration as Matcham had been behind schedule. He made a rare appearance, on stage, that night, and assured the audience that during a fortnight's closure he would complete the designs. To compensate for the lateness, he took the unusual step of sub-contracting the auditorium's artwork out to a London-based sculptor.
The following year Matcham was contracted by Frederick Purcell, a member of the extended Revill family, to undertake the renovations of his theatre that had caught fire the year before. Matcham was afforded the benefit of being able to use the existing building, which increased the possibility of his being able to finish the project on time. The same year, The Grand Cirque and Amphitheatre opened in Bolton. Matcham's design allowed for it to be used as a circus and a theatre and for the venue to be changed between the two in a few hours. It was decorated in the Italian style and had the capacity to seat 3,200 people. The circus ring eventually fell out of favour with audiences and it was covered over.
Purcell took over the family business in 1899 after the death of four of its members but only commissioned a few buildings over the next decade, including the Alexandra Theatre, Stoke Newington. Matcham continued to work with Purcell until around 1908 when the latter decided to wind up the business. Matcham's last design for the family, according to the historian Michael Sell, was the King's Theatre, Southsea, in 1907. The architecture historian Nikolaus Pevsner called the King's Theatre "splendid" and described the theatre as having a "prominent hexagonal tower with Ionic columns and lion finials around a broad spire-like top crowned by a cupola with a replica statue of Aurora. The interior is charming and richly detailed, making full use of the tight space. Plaster figures and mouldings in Matcham's full-blown Baroque."
Matcham & Co.
The establishment date of Matcham & Co. is unclear; it could originate from when Matcham established his office in Belfast in 1884 after the success of the Paragon Theatre in Mile End, or it could be a renaming of Robinson's business which Matcham took over a decade or so prior to the 1880s. What is known is that it operated out of three offices in Holborn at different times. The first was in Bedford Row, between 1880 and 1886, after which it moved to 3 Great James Street. The business stayed there until 1893 when it moved again, this time to 9 Warwick Court, where it remained until after Matcham's death. It is not known how many staff Matcham employed; he worked with a regular team of assistants and craftsmen, among them, Felix De Jong, an expert in work with fibrous plaster; Jonas Binns, a specialist decorator; and Albert Dean, a master furnisher. During their time in operation, Matcham & Co. completed around 170 theatre designs. Matcham was assisted in his designs and the running of the business by the engineer R.A. Briggs and F. G. M. Chancellor, an architect. Little is known of the working relationship between the three men, only that it was a prosperous one.
Theatre boom years: 1892–1912
Before variety theatre, music halls were the preferred entertainment of the working-class communities in London and the provinces. Acts including George Robey and Marie Lloyd were deemed "overly racy", according to The Stage, with major theatres banning them in the interests of decency. The restrictions were brief, mainly because of the negative effect such censorship was having on audience numbers. By the 1880s most music halls were either operated by amateur syndicates, who cared less about revenues and more about entertainment, or wealthy, profit-driven businessmen. Safety, in both cases, was frequently compromised, mainly down to cost, so much-needed renovations were often ignored. Music-halls had, for many years, been a hugely profitable business, but had become the subject of stringent regulations and safety controls. By 1880 covert inspections were taking place by local authorities to ensure proprietors were adhering to the safety requirements; the rules were so strict that a lot of the ageing halls, particularly those whose proprietors had little money, were forced to close. Those that remained open were instructed to improve and refurbish their premises to meet expectations. The boom required competent architects who knew how theatres worked.
Moss Empires and Oswald Stoll
From 1898 to 1910 Oswald Stoll had been the managing director of Moss Empires, a theatrical entertainment circuit headed by the impresario Edward Moss, which at its height was responsible for 33 theatres around Great Britain. Matcham first worked for Moss Empires in 1892 on the Empire Palace, Edinburgh. Moss was so impressed with Matcham's work that he commissioned him to design other provincial theatres over the next seven years. Matcham's work in London under the impresarios included the Empire in Hackney, and the Coliseum and Hippodrome theatres, both in Westminster. In total, Matcham was responsible for designing 21 theatres for Moss and Stoll over a 20-year period which ended with the Wood Green Empire, in 1912.
Stoll intended the Hackney Empire to be his London headquarters, but the plan changed midway through construction when he decided to locate his offices further into central London: this caused a drastic reduction in the Empire's budget to allow extra finances for the new headquarters at the Coliseum. Matcham rushed together a secondary, cheaper design of the Empire's façade and presented it to Stoll on a piece of scrap tracing paper. The exterior of the Empire was a design that Matcham always loathed but was one, according to the historian Michael Sell, that demonstrated the architect's "seemingly endless powers of invention" and one that will "forever remain a landmark". The auditorium is noted by Historic England as being "one of the most exuberant Matcham interiors in Britain", while the historian Brian Walker called the Empire's interior "the most perfect Matcham interior in Greater London". Pevsner considered the Empire to be "splendidly confident" and "among the best-surviving Edwardian variety theatres".
For the Coliseum, Matcham encountered a problem; Stoll wanted the theatre to be the largest and most lavish in London. Matcham was concerned that the vast size would cause a reduction in sound quality and view to the stage; accordingly, he gave particular attention to the theatre's acoustics and designed the balconies so that they sloped towards the auditorium sides, rather than the more traditional method of being supported by pilotis; Matcham pioneered the use of cantilevered steel in his designs, and took out patents to protect his work. The theatre featured a revolving stage, the first of its kind in London, which allowed for imaginative ideas, including the theatre's extravagant celebrations of Derby Day, featuring guesting jockeys riding real horses, galloping against the moving revolve. Backstage there were, according to Pevsner, "box-to-box telephones" and "changing rooms so that evening dress could be donned on site". The Coliseum cost £250,000 to build.
Walker called it the "fruit of close collaboration and understanding between client and architect". He further noted: "Matcham's frequently noticed skill in planning is here matched by a different kind of wizardry. Few of his contemporaries could have made so memorable an architectural statement on so short a frontage in such an unpretentious thoroughfare. It is much more impressive than, for example, the neighbouring Garrick Theatre of 1889" According to the theatrical magazine The Stage, Matcham's design provided "a handsome marble staircase, the landmark tower topped by a revolving globe and an impressive range of amenities, including spacious tea-rooms on each floor, lifts to the theatre's upper levels, lavishly decorated retiring rooms, a roof-garden with a glass-domed roof and an information bureau from which messages and telegrams could be sent and where doctors might register their whereabouts in case of emergencies".
Other works
Matcham rarely ventured away from theatres but did so on occasion. He was commissioned by the Blackpool Tower Company, a Standard Contract & Debenture Corporation, to design the decoration for the ballroom, which formed part of their entertainment complex in Blackpool, Lancashire. The ballroom's interior was Matcham's only design for the complex, although Historic England consider it probable that he was also responsible for the remodelling of the circus, also within the complex, in 1900. Pevsner considered the circus to be "the largest and most elaborate theatre of its type in England" and provided the UK with a "permanent setting for a circus not available in any other resort". The complex opened in 1894. The same year, he completed the designs for Grand Theatre, Blackpool and the Theatre Royal, Norwich.
The regeneration of Briggate in the 1890s, one of the oldest streets in Leeds, included the building of a number of shopping arcades to accompany the existing Thorntons Arcade, completed in 1878. Matcham designed the Cross and County Arcades for the Leeds Estate Company, between 1898 and 1900, at the northernmost part of the street. At the same time as his work on the County Arcade, he designed the Empire Palace, for Moss, which was located further down Briggate. He created two new streets, Queen Victoria Street and King Edward Street, which run between Briggate and Vicar Lane. Matcham's buildings include 49–51 Vicar Lane; 2–24 King Edward Street and 115–120 Briggate, which consists of shops and offices within the County Arcade development. The construction costs of the County Arcade were in excess of £300,000. According to Walker, Matcham's biographer, the architect took on the designs for the County Arcade either because of a decline in the need for new theatres, or an attempt to try out something different. Either way, Walker considered the project to be completely out of character for Matcham who had previously displayed such energy and enthusiasm for all his designs.
Together with a few public houses in London, Matcham's other non-theatrical commissions include a new wing for the Royal Variety Artistes' Benevolent Fund at Brinsworth House and a printing works in Southwark.
Retirement and death
In 1910 the London Palladium was completed and opened on 26 December. Designs for the Victoria Palace Theatre, for the variety magnate Alfred Butt, were already under way; it opened the following November. During the design stage of the Palace, Matcham was working alongside Bertie Crewe for a new Hippodrome in Bristol which was to become Matcham's last major design. The inter-war period was slow for theatrical architects and builders, mainly because of the introduction of cinema, and many of the theatres that had been designed in Matcham's office were now becoming picture houses. Matcham & Co.'s projects had started to slow down by 1913; that year, the only theatrical venture was the Palace Theatre, in Leicester.
Matcham retired to Westcliff-on-Sea with his wife shortly before the First World War and left the running of the business to Chancellor and Briggs. He died at his house, 28 Westcliff Parade, on 17 May 1920. His death was attributed to blood poisoning, brought about from cutting his finger nails too short. The funeral took place at St. Paul's Church, Finchley, before his interment in the family vault in Highgate Cemetery. He left an estate worth £86,389 (£ in adjusted for inflation). Matcham bequeathed his company, equally, to Briggs and Chancellor. A journalist for The Architect newspaper predicted that the business would continue, which it did, although it never achieved the same success as it did under Matcham. Upon the outbreak of the Second World War, Chancellor retired and moved to the countryside, where he died in 1941. Briggs held the business in a dormant state until after the war when it was sold to a property agency in Covent Garden. It continued, on a small scale, until it was eventually wound up in the late 1970s.
Personal life
Matcham was a devoted if frequently absent husband and father. He married Maria Robinson, the daughter of his tutor, J. T. Robinson, on 9 July 1877 at St. James's Church, Pentonville. They had two daughters; Eveline, who was born in 1878, and Constance, in 1884. In an interview with Vanity Fair, Matcham listed an interest in music but admitted that although he owned a Stradivarius violin, he "wasn't particularly good with it". Another hobby was amateur dramatics and on occasion, the Matchams would stage minor pieces, for the entertainment of their neighbours, when they lived in Dollis Avenue, Finchley. From a review of Matcham's personal archives, Walker concludes that the architect was "a man of remarkable vigour and enthusiasm for life ... he possessed a tranquility of mind and a great sense of humour and fun."
Of Matcham's eight siblings, two were notable: Charles Matcham (1862–1911) moved to America in 1881 and became a millionaire businessman within the civil engineering industry. His early work for the American Bell Telephone Company included the building of the first telephone exchanges in Europe and the introduction of the telephone to St. Petersburg and Riga where he personally installed Alexander II of Russia's phone system. Through his later work, he founded several concrete-making companies and invented a cement stone pulveriser for which he owned the patent. Sydney Matcham (1868–1957) moved to Allentown, Pennsylvania, where he founded the Matcham Travel Bureau, the city's first travel agency.
Legacy
Matcham's theatres were often mocked by architects during the five decades after his death, and little care was taken by local authorities to preserve them during area regeneration programmes, particularly during the 1960s. It was only after 1970 that his buildings were taken seriously and, according to Mackintosh, his genius was widely recognised. In 1995 the Theatre Museum acquired in excess of 7000 of Matcham's drawings. Of these, around 500 are highly finished and represent over seventy-five theatres or cinemas and about one-sixth of his total life's output.
The total number of theatres Matcham designed is unknown and has been the subject of much speculation. The architect Victor Glasstone estimated the architect's work to include 66 new theatres and the remodelling and restoration of 58 others, between 1879 and 1910; Matcham's biographer Brian Walker lists him ahead of his contemporaries and counts 92 designs, with the closest to him being Charles J. Phipps, with 72. According to the theatre historians John Earl and Michael Sell, Matcham was the original architect for half of the 48 surviving theatres associated with him, and the rest he restored, altered or remodelled from existing buildings. A further 111 of his theatres were either bombed during the wars, destroyed by fire, or demolished as part of area regeneration, mostly during the 1960s.
From the start of the 1900s Crewe and W. G. R. Sprague had started to make names for themselves in architectural circles. It has been suggested by various architectural journals that Crewe and Sprague were pupils of Matcham, and although Glasstone was sceptical of this in his 1975 book Victorian and Edwardian Theatres, the author Iain Mackintosh noted a clear Matcham influence in Sprague and Crewe's designs; he describes the former as being suaver compared to Matcham, whilst Crewe, although sharing a lot of Matcham's exuberance, was "more polished" because of his earlier training in Paris. Sir Alfred Butt, writing in The Era, considered: "Frank Matcham lived for his work, and unquestionably was pre-eminent as a theatrical and music hall architect." According to the historians, Roger Dixon and Stefan Muthesius, Matcham was "the most consistent and prolific architect of the later music halls ... his buildings, mostly in the provinces and the suburbs of London, [were] equal or exceed in splendour [compared to] the metropolitan theatres and opera houses."
On 22 November 2007 Matcham was commemorated by English Heritage when a blue plaque was unveiled at his former London home, 10 Haslemere Road, Hornsey, by the actors Timothy West and Prunella Scales.
Notes and references
Notes
References
Sources
External links
Frank Matcham Society
Theatres built by Frank Matcham
Frank Matcham page
Frank Matcham and Company at the Victoria and Albert Museum.
People from Newton Abbot
English theatre architects
1854 births
1920 deaths
Burials at Highgate Cemetery
People from Hornsey |
L'espace aérien est organisé pour fournir une sécurité optimale à tous les aéronefs qui y évoluent. L'espace aérien est divisé en zones contrôlées et en zones non contrôlées.
Découpage de l'espace aérien
Les territoires nationaux sont découpés en régions d'information de vol (FIR, flight information region). Notons que l'Australie contrôle le plus vaste espace aérien au monde couvrant 53 millions de km soit 11 % de la superficie de la Terre.
En espace aérien inférieur français, les FIR vont du sol jusqu'au niveau de vol 195 (inclus. FL 195 : flight level 195, c'est-à-dire 195 x 100 = au-dessus du niveau de pression , soit environ d'altitude). Les FIR sont gérées par un centre de contrôle. En France, il y a un centre en route de la navigation aérienne (CRNA) par FIR.
En espace aérien supérieur, il y a une seule région en France, l'UIR. Elle va du niveau FL 195 (exclu) à illimité.
Verticalement, l'espace est divisé en tranches :
Sous le niveau de vol 115 (environ 3400 m)
Dans un espace aérien réglementé (CTR), le contact radio est obligatoire.
Dans les zones d'approche des aéroports (TMA), l'espace est contrôlé mais les services du contrôle peuvent être rendus aux VFR (classes A, B, C ou D) ou non (classe E).
hors des TMA et CTR, l'espace aérien est non contrôlé, et le contact radio n'est pas obligatoire (classe G par défaut).
La zone de niveaux de vol ]115, 195] ~ ]3400 m, 5800 m] est appelée l'espace aérien inférieur (LTA, Lower Traffic Area). C'est un espace contrôlé
principalement de classe D : contact radio obligatoire.
de classe E au-dessus des Alpes, des Pyrénées et de la haute mer (au-delà de des côtes), afin de permettre aux planeurs d'entrer dans cet espace sans contact radio
La zone de niveaux de vol ]195, 660] ~ ]5800 m, 20000 m] est appelée l'espace aérien supérieur (UTA, Upper Traffic Area). C'est un espace contrôlé de classe C depuis . En résumé, il est réservé aux aéronefs en régime de vol aux instruments (IFR) et à certains VFR sur réservation de zone.
Au-dessus de , l'espace aérien est non contrôlé de classe G
Espaces aériens contrôlés
Il existe des espaces contrôlés de taille plus petite, pour permettre de gérer le trafic aérien aux abords des aérodromes :
la zone de contrôle terminale (CTR, control zone), souvent de forme cylindrique, centrée sur un aérodrome important, qui permet de gérer les décollages et atterrissages ainsi que les circuits de piste. Elle a une hauteur faible (généralement de hauteur) et démarre au sol.
la région de contrôle terminale (TMA, terminal manoeuvring area), de plus grande taille qui chapeaute bien souvent une ou plusieurs CTR, qui permet de protéger les trajectoires de départ et d'arrivée d'un aéroport, ou de plusieurs aéroports (exemple TMA de Paris).
la voie aérienne AWY (airway) relie les TMA entre elles.
Ces espaces sont gérés par les services ATS, (air traffic services), en français service du trafic aérien.
Dans certains pays, existent encore les ATZ (aerodrome traffic zone) qui correspondent sensiblement à une CTR de classe D. Les ATZ n'existent plus en France.
Une classe d'espace aérien est attribuée à chacun de ces espaces en fonction de l'importance du trafic IFR et VFR et du besoin d'une plus ou moins grande ségrégation des différents flux de trafic.
En dehors de ces zones, et en dessous de la LTA, l'espace aérien est non contrôlé. Les aéronefs utilisent le principe « voir et éviter ».
En France, les modifications permanentes de ces espaces (contours, planchers, plafonds ou classe d'espace aérien) sont décidées (et négociées) deux fois par an par les CRG (comités régionaux de gestion de l'espace aérien), instances mixtes civile-militaire au nombre de quatre (NO, NE, SO et SE).
Au préalable, les CCRAGALS (commissions consultatives régionales de l'aviation générale et de l'aviation légère et sportive) s'assurent que les usagers de l'espace aérien ont bien été consultés concernant les changements en basse couche (sous le niveau de vol 115). Il y a un CCRAGALS dans chaque DSAC (direction de la sécurité de l’aviation civile).
Zones à statut particulier
Ces zones sont beaucoup utilisées par les militaires pour protéger leurs évolutions, mais il en existe quelques-unes pour des besoins civils.
Il existe trois types de zones :
Zones dangereuses (D)
Les zones D, dangereuses, (de l'anglais Dangerous) définies pour annoncer un danger permanent ou à certaines heures pour les aéronefs. La pénétration dans la zone n'est pas interdite même en cas d'activité. Il s'agit par exemple, de champs de tir militaires ou de zones de barrage en montagne avec de nombreux câbles (barrage de Génissiat…).
À ne pas confondre avec l'espace de classe D.
Zones réglementées (R)
Les zones R, réglementées, (de l'anglais Restricted) définies pour protéger une zone, principalement d'évolution d'avions militaires. En France, il existe un réseau très basse altitude (RTBA) parcouru à très grande vitesse. Sinon chaque base aérienne possède ses zones où ses avions peuvent s’entraîner. Ces zones peuvent être actives ou non, l'information est donnée par notam ou par téléphone.
Si la zone est active, selon les zones et en fonction de la règle de vol utilisée, la pénétration est :
soit interdite (exemples : zone d'entraînement au combat de l'armée de l'air, réseau RTBA) ;
soit autorisée mais il faut suivre les instructions du gestionnaire de la zone (exemple : zone d'approche de certains aérodromes militaires) ;
soit autorisée après simple contact radio.
Si la zone est inactive, c'est comme si elle n'existait pas.
Les conditions d'entrée varient énormément, il est donc conseillé, si vous comptez voler dans une telle zone, de consulter le complément aux cartes aéronautiques, publié par le SIA, pour voir sous quelles conditions vous pouvez transiter dans la zone. Les conditions vont de la simple demande de clairance à un organisme militaire, à l'interdiction pure et simple de pénétrer l'espace.
Entre dans cette catégorie le réseau très basse altitude de la Défense (RTBA), un ensemble de zones réglementées reliées entre elles, destiné aux vols d’entraînement à très basse altitude et très grande vitesse des avions de chasse. Les zones du RTBA sont activables en toutes conditions météorologiques et leur contournement est obligatoire pendant les périodes d’activation.
Zones interdites (P)
Les zones P, interdites (de l'anglais prohibited), sont complètement interdites à tout aéronef civil. Elles sont peu nombreuses. L'une d'entre elles est la P 23 établie au-dessus de la ville de Paris survol à moins de 6 500 pieds d'altitude (2 000 m).
Les autres zones P sont des bases militaires sensibles (base de sous-marins atomiques ou encore zones de test comme la zone 51), des sites du CEA et les centrales nucléaires.
Zones temporaires
Zone interdite temporaire (ZIT)
Ce sont des zones établies temporairement autour de bâtiments particuliers, de sites industriels pétrochimique ou nucléaire ou d'évènements particuliers dans le but d'interdire l'accès à tout aéronef non autorisé.
Zone réglementée temporaire (ZRT)
Ce sont des zones établies temporairement autour de bâtiments particuliers ou d'évènements particuliers, établissant une réglementation spécifique (contact radio obligatoire, transpondeur obligatoire, altitude de transit…)
Les zones interdites ou règlementées temporaires (ZIT ou ZRT) peuvent être créées pour des évènements particuliers normalement de courte durée (inférieure à 3 mois), pour des raisons de sécurité (protection du trafic aérien généré pour la couverture du tour de France cycliste, le défilé du , exercice militaire de grande envergure, explosion d'une mine de la Seconde Guerre mondiale, etc.) ou pour des raisons de sûreté (lutte contre un acte malveillant sur une centrale nucléaire par exemple).
Ces zones temporaires sont validées par le BEP (bureau exécutif permanent) du CRG (comité régional de gestion de l'espace aérien) compétent, la décision ministérielle est rédigée par la DGAC. Ces ZRT sont portées à la connaissance de l'usager de l'espace aérien par les publications aéronautiques temporaires (Notam ou SUP AIP).
Les ZIT liées aux sites nucléaires sont en cours de transformation en zones permanentes P.
Ciel unique européen et interaction civil-militaire
Parmi les règlementations Ciel unique européen, la règlementation 551/2004 de la commission définit l'espace comme un continuum qui n'est ni civil ni militaire et définit le principe d'une utilisation souple de l'espace aérien (FUA : Flexible Use of Airspace) dans le but d'augmenter la capacité de l'espace aérien européen. Elle définit également deux types de zones dites temporaires : Temporary Segregated Area (TSA) et Temporary Reserved Area (TRA). De plus, grâce à la définition de zones transfrontalières de contrôle (FAB : Functional Airspace Block), des zones transfrontalières militaires ont été définies (CBA : Cross Border Area).
Temporary reserved area (TRA)
Zone réservée temporairement dont la pénétration est soumise à autorisation.
Temporary segregated area (TSA)
Ce sont des zones réservées temporairement pour l'usage exclusif d'un utilisateur particulier et dont la pénétration est interdite aux autres aéronefs. Ces zones sont utilisées pour l'entrainement des forces, l'essai d'avions commerciaux ou militaires, ravitaillement en vol. Elles sont généralement à haute altitude (> FL195) mais elles peuvent aussi partir du sol comme les EB-(TSA)- et 28B qui sont GND → FL105.
Cross border area (CBA)
Ce sont des zones à cheval sur la frontière de deux pays elles ont un statut de TSA et peuvent aller sous le FL195.
Évolution de l'espace aérien
Les zones militaires en France sont nombreuses. Auparavant totalement fermées aux aéronefs civils, celles-ci sont aujourd'hui gérées en concertation au sein de cellules mixtes civilo-militaires. Les deux parties faisant part régulièrement de leurs besoins respectifs et s'accordant sur les horaires et périodes d'activation de ces zones. Mais, dans un ciel de plus en plus encombré, il est de plus en plus difficile de concilier les impératifs de chacun.
Les zones contrôlées destinées à la protection des trajectoires de vol aux instruments (essentiellement l'aviation commerciale) ne cessent de prendre de l'ampleur et de devenir plus contraignantes, imposant entre autres l'obligation de contact radio ainsi que l'emport de transpondeur (équipement relativement coûteux permettant localisation par le contrôleur aérien de l'aéronef sur son écran radar).
Dans les zones non contrôlées il n'y a pas d'obligation de contact radio, pas d'obligation d'emport de transpondeur, liberté quasi totale de trajectoire, etc.). Elles sont très appréciées par les pratiquants de l'aviation de loisir : aéroclubs, ULM, vol libre, planeurs. Les aéronefs évoluant dans ces zones appliquent la règle « voir et éviter » de façon autonome. Des CCRAGALS, comités consultatifs représentant l'aviation générale et l'aviation légère et sportive, sont consultés avant chaque campagne de modification d'espace (deux fois par an, juste avant les CRG). Il existe sept CCRAGALS, soit un dans chacune des DSAC (direction de la sécurité de l'aviation civile). Les zones non contrôlées tendent à disparaître au profit des zones contrôlées.
L'espace aérien européen est en train de se mettre en place. Ainsi, depuis déjà quelques années, des organismes de contrôles frontaliers peuvent avoir des zones de responsabilités au-delà de leurs frontières. Les avions de chasse suisses ont par exemple le droit de voler armés dans l'est de la France, dans le cadre de la protection de Genève. Il faut cependant l'accord des gouvernements des deux pays pour abattre un autre avion présenté comme dangereux. Eurocontrol gère déjà l'espace aérien supérieur (UIR) pour plusieurs pays, le Benelux, simultanément. Les Pays-Bas, la Belgique et le Luxembourg assurent déjà la protection de leur espace aérien conjointement, avec permissions de survol des trois pays par un avion militaire d'un autre. Afin d'accroître la sécurité et la capacité (le « débit » des avions IFR), des blocs d'espace fonctionnels (FAB, functionnal airspace block), pourront favoriser la coopération des opérateurs des espaces aériens de plusieurs pays afin d'éviter un découpage selon les frontières nationales pas toujours opérationnel pour les contrôles aériens.
Notes et références
Voir aussi
Articles connexes
Classe d'espace aérien
Voie aérienne
Liens externes
la liste des espaces aériens et leurs caractéristiques dans les publications d'information aéronautique du SIA (service de l'information aéronautique) http://www.sia.aviation-civile.gouv.fr/ voir dans le guide VFR par exemple
le code de l'aviation civile sur Légifrance (articles D131-1 et suivants) http://www.legifrance.gouv.fr/affichCode.do;jsessionid=A17E0529E1EA03A9A88D81F244D0383B.tpdjo10v_1?idSectionTA=LEGISCTA000006189141&cidTexte=LEGITEXT000006074234&dateTexte=20120630
Trafic aérien
Réglementation aéronautique |
mannen utan väg är en diktsamling av Erik Lindegren utgiven 1942. Med sitt polyfona bildrika språk anses den vara en av de mest särpräglade och banbrytande diktsamlingar som givits ut på svenska. Den hör till klassikerna i svensk litteratur och finns med i både Världsbiblioteket och De 50 bästa diktsamlingarna. Vid 100-årsminnet av Erik Lindegrens födelse 2010 gavs den ut på nytt i volymen Samlade dikter. Verket kan också läsas i sin helhet på Litteraturbanken.
Bakgrund och utgivning
Bokens fyrtio dikter utgör en förening av disharmoniskt söndersprängt bildspråk samlat i en harmonisk och symmetrisk form, så kallade sprängda sonetter, bestående av vardera fjorton rader uppdelade i sju tvåradiga strofer. Lindegrens avsikt var att, likt en litterär motsvarighet till Picassos målning Guernica, ge uttryck åt sin samtids vanmakt under andra världskriget.
mannen utan väg skrevs 1939-1940. Litterärt inflytande märks från T.S. Eliots Det öde landet, Gunnar Ekelöfs sent på jorden och vännen Artur Lundkvists 1930-talsdiktning. Intryck från surrealismen och Lundkvists förmedling av den nyaste modernistiska poesin hade också en viktig betydelse. Lindegren tog även starka intryck från surrealistiska bildkonstnärer som Salvador Dali och medlemmarna i Halmstadgruppen samt klassisk musik, främst Stravinskij och Bach, när han skapade dikterna. Formen, sprängda sonetter, fann han i Lawrence Durrells diktsvit The sonnets of Hamlet (1939).
Diktsamlingen refuserades till en början obevekligt av Bonniers och andra förlag. Artur Lundkvist hörde hur den hånades som ett dåligt skämt i förlagskorridorerna. 1941 publicerades ett urval av dikterna i tidskriften Horisont under titeln Limbo. Året därpå lånade Lindegren ihop pengar och gav ut mannen utan väg i 200 exemplar på eget förlag. Boken väckte då lite uppmärksamhet och förståelse.
Men när den återutgavs av Bonniers 1945 blev den en av decenniets och fyrtiotalismens mest omtalade verk. Den gav bland annat upphov till den så kallade obegriplighetsdebatten när Sten Selander, som hörde till en äldre författar- och kritikergeneration, angrep den modernistiska lyriken i allmänhet och mannen utan väg i synnerhet för att vara alltför dunkel och svårbegriplig.
Vid utgivningen 1945 presenterade Lindegren själv verket i Bonniers förlagstidning: {{citat|Om "mannen utan väg'" kan sägas ha en viss apokalyptisk prägel, kan tidsläget till stor del ta åt sig den tvivelaktiga äran av detta faktum. Författarens hopp är att såväl innehåll som form återspeglar något av denna korta men laddade tidsrymds massuppbåd av katastrofer och serie chocker mot det mänskliga nervsystemet, och att samlingen ändå är något mer än ett mer eller mindre lyckat eller misslyckat tidsdokument, att den inte endast återspeglar ett yttre och inre virrvarr utan också något av det...mänskligas vanmakt, nödläge och kamp.Formellt kan man kanske spåra influenser från surrealistisk bildkonst och från modern, klassicerande musik. Formen – söndersprängd sonett – vill ge något av spänningen mellan rationellt och irrationellt i den moderna naturvetenskapliga världsbilden, bildspråket som inte väjer för det groteska, vill hela tiden understryka det brutala överraskningsmomentet i verkligheten. Författarens strävan har kort sagt varit att ge det smärtsamma och patetiska, det ovissa och komplicerade en objektiv och saklig form.}}
Stil och tematik
Den formella regelbundenheten i förening med det surrealistiskta bildspråket gjorde mannen utan väg till ett avvikande verk i den samtida svenska litteraturen. Medan bildspråket var avgjort modernistiskt, skapade sonettformen en distans till detta modernistiska och tidstypiska språk.
Texten i mannen utan väg består av ett fyrradigt inledande motto (skugglös slingrar sig misstagens väg / på jorden det främmande djupet / betraktad av solens asketiska öga / och horisonters medfödda blindhet) och fyrtio fjortonradiga dikter, numrerade från I till XL, var och en bestående av sju tvåradiga strofer. I utgåvorna från 1942 och 1945 täcker varje dikt ett helt uppslag, varvid vänstersidan upptas av de två första stroferna och högersidan av de fem följande. Interpunktion förekommer knappt alls. Versaler förekommer endast i början av tre namn (Narkissos, Orestes, Medusa).
Det mest framträdande inslaget i mannen utan väg är det egenartade, surrealistiskt färgade bildspråket. Vanligt är personifiering av abstrakta begrepp (diade evigheten med en grimas) och levandegörande av döda ting, kroppsdelar eller naturföreteelser (ordet begår harakiri, även en järnvägsolycka stammar förlåt, ögonbrynet ryckte på de mullfärgade axlarna). Ett karakteristiskt inslag är nybildade ordsammansättningar, exempelvis dödgångare, evighetsrök, evighetsskog, framtidsjord, månskenssolo, småljud, standardbröst, ökensvedd, önskekramp.
Slutrim förekommer inte i mannen utan väg, men däremot ofta allitteration: i speglarnas sal där en blir de mycket för många / och dock ville falla som dagg i tidens grav. Ibland förekommer assonans tillsammans med allitteration: förvandlade luften till löfte och mull.
I dikterna förekommer växelvis ett "jag" och ett "vi", där "vi" har tolkats som diktjaget som talesman för ett kollektiv, samtidens människor eller mänskligheten i alla tider. Diktjaget dominerar samlingen men det förekommer även gestalter utanför diktjaget som "segraren", "dödgångaren" och "den drunknade". I några dikter tilltalas även ett kvinnligt "du".
Tematiskt rör sig dikterna i mannen utan väg mellan tre nivåer: en samtidshistorisk, där dikterna uttrycker känslor av vanmakt hos ett kollektiv; en existentiell, där det gäller huvudpersonens hållning till kärleken och hatet, handlingen och vanmakten, livet och döden; och en universell, där mannen utan väg blir den moderna människan, som famlar efter en tro och en framkomlig väg i en ödelagd tillvaro. På var och en av dessa nivåer sker en utveckling, varigenom ett slags handling framträder.
Ett framträdande motiv i samlingen är väg- eller vandringsmotivet. Detta antyds redan i bokens titel och i mottots misstagens väg och återkommer senare i flera av dikterna.
Mottagande och betydelse
Vid sin första utgivning fick boken bara ett fåtal recensioner som alla hade sina reservationer. Olof Lagercrantz var mest förbryllad och tyckte att "någon ledande tanke eller genomgående tema letar man förgäves efter. Man får vara glad om en och annan strof blänker till med något som liknar en förnuftig mening". Gunnar Ekelöf ansåg att det var "poesi för poeter" men berömde verkets musikaliska komposition "Lindegrens poetiska tonspråk är som synes vävt av stämmorna tanke, bild och känsla men utan att någondera av dem blir melodi och självändamål".
Artur Lundkvist som var en av de få som såg dikternas kvalitéer redan på manusstadiet hade också sina reservationer, men var överlag mer positiv. I sin recension i GHT den 28 maj 1942 gav han följande karakteristik: "Hela diktföljden är en enda elegi, en smärtsamt sammansatt, motsägelsefull nutidsmänniskas klagosång. Den får aldrig samla sig kring en enhetlig känsla, aldrig stiga till bärande patos: den avbryter, upphäver och hånar sig själv beständigt...Det är sträckbänkens och det omöjliga valets lyrik...Det finns inga gripbara förlopp och motiv i denna lyrik, den avstår från yttervärldens sammanhang och vänder sig inåt till en medvetandets bildvirvel där fragment av otaliga disparata upplevelser glimtar förbi""
Vid återutgivningen hyllades boken däremot som ett av sin tids främsta och mest originella litterära verk:
"Genom att låta det ena maskbytet med nödvändighet födas ur det andra har Erik Lindegren skapat en i vår moderna lyrik enastående svit av komprimerade tids- och begreppssymboler...Ett modernt orestesdrama. - Lennart Göthberg i Stockholms-Tidningen.
"Fyrtiotalistpoesins mästerverk...diktaren gestaltar sitt väldiga tema, vår tids inre och yttre sönderslitenhet, med verklig begåvning." - Per Meurling i Ny Dag
"...det mest övertygande lyriska dokumentet hittills över 40-talets inbrott i den svenska litteraturen" - P.G Kyle i GHT
Några av de som tidigare varit kritiska och avfärdat dikterna svängde nu också och började hylla verket.<ref>Lundkvist, Självporträtt..., s.167</ref>
Samtidigt uppstod en uppmärksammad polemik mellan Karl Vennberg och Sten Selander, den så kallade obegriplighetsdebatten, om den moderna lyrikens språk och begriplighet. Lindegren gav sig själv också in i debatten med artikeln Tal i en egen sak.
Inflytandemannen utan väg betraktas som ett centralt verk inom fyrtiotalismen och banbrytande för modernismen i svensk litteratur. Direkt efterbildad har den sällan blivit, men indirekt har dess poetiska stil och ideologiska hållning utövat ett vidsträckt inflytande. Avvikande uppfattningar har emellertid framställt den som ett tidsbundet och överskattat verk, bland annat i Peter Lutherssons bok Svensk litterär modernism från 2002 där dikterna beskrivs som "bombastiska ekon" och "pompösa abstraktioner". Poeten och litteraturkritikern Magnus William-Olsson hör däremot till dem som under 2000-talet har framhållit dikternas tidlöshet och inflytande över samtida lyrik.
Utgivning
Br. Lagerström/[Seelig], Stockholm 1942 (200 exemplar varav 150 numrerade) Libris
Bonniers, Stockholm 1945 Libris
Podium, Stockholm 1999 Libris
I samlingsutgåvor
Dikter 1942-1947, Bonniers, Stockholm 1953 Libris, ny utgåva 1954 Libris
Dikter 1940-1954, Bonniers, Stockholm 1962 Libris, ny utgåva pocket, Delfinserien 1989 Libris
Samlade dikter, Themis, Stockholm 2010 Libris
På andra språk
L'homme sans voie, i fransk tolkning av Jean-Clarence Lambert, Paris 1952 Libris
El hombre sin camino, i spansk tolkning av Francisco J. Uriz, Vitoria 1998 Libris
Tonsättning
Karl-Birger Blomdahls oratorium I speglarnas sal (1953) är en tonsättning av nio dikter ur mannen utan väg.
Referenser
Noter
Övriga källor
Lars Bäckström, Erik Lindegren, Bonniers 1962Den svenska litteraturen 1920-1950. Modernister och arbetardiktare, Bonniers 1989Litteraturens historia i Sverige, Norstedts 1987
Staffan Bergsten Den svenska poesins historia, Wahlström & Widstrand 2007
Sverker Göransson, Erik Lindegren, Litteraturbanken 2010
Vidare läsning
Anders Cullhed Tiden söker sin röst. Studier kring Erik Lindegrens mannen utan väg 1982
Erik Lindegren, Tal i egen sak, artikel i Kritiskt 40-tal, Bonniers 1948 samt i Tangenter, Bonniers 1974
Artur Lundkvist, Splittrade sonetter, artikel i Vandringar bland böcker, Arbetarkultur 1985
Peter Luthersson, Svensk litterär modernism - en stridsstudie, Atlantis 2002
Karl-Gunnar Wall, Mannen utan väg, artikel i Kritiskt 40-tal'', Bonniers 1948
Externa länkar
mannen utan väg på litteraturbanken.se
Diktsamlingar av Erik Lindegren
Skönlitteratur 1942 |
James McCune Smith (April 1, 1812 – November 25, 1870) was an American physician, apothecary, abolitionist and author who was born in Manhattan. He was the first African American to hold a medical degree, awarded by the University of Glasgow in Glasgow, Scotland. After his return to the United States, he became the first African American to run a pharmacy in the nation.
In addition to practicing as a physician for nearly 20 years at the Colored Orphan Asylum in Manhattan, Smith was a public intellectual: he contributed articles to medical journals, participated in learned societies, and wrote numerous essays and articles drawing from his medical and statistical training. He used his training in medicine and statistics to refute common misconceptions about race, intelligence, medicine, and society in general. He was invited as a founding member of the New York Statistics Society in 1852, which promoted a then new science. Later he was elected as a member in 1854 of the recently founded American Geographic Society. He was never admitted to the American Medical Association or local medical associations, very likely as a result of the systemic racism that Smith confronted throughout his medical career.
He has been most well known for his leadership as an abolitionist: a member of the American Anti-Slavery Society, with Frederick Douglass he helped start the National Council of Colored People in 1853, the first permanent national organization for blacks. Douglass called Smith "the single most important influence on his life." Smith was one of the Committee of Thirteen, who organized in 1850 in Manhattan to resist the newly passed Fugitive Slave Law by aiding refugee slaves through the Underground Railroad. Other leading abolitionist activists were among his friends and colleagues. From the 1840s, Smith lectured on race and abolitionism and wrote numerous articles to refute racist ideas about black capacities.
Both Smith and his wife were of mixed African and European descent. As he became economically successful, Smith built a house in a mostly white neighborhood; in the 1860 census he and his family were classified as white, along with their neighbors. (In the census of 1850, while living in a predominately African-American neighborhood, they had been classified as mulatto.) Smith served for nearly 20 years as the physician at the Colored Orphan Asylum in New York. After it was burned down in July 1863 by a mob in draft riots in Manhattan, in which nearly 100 blacks were killed, Smith moved his family and practice to Brooklyn for their safety. Many other blacks left Manhattan for Brooklyn at the same time. The parents stressed education for their children. In the 1870 census, his widow and children continued to be classified as white.
Early life and education
Smith was born into slavery in 1813 in Manhattan and was set free on July 4, 1827, at the age of 14, by the Emancipation Act of New York. That was the final date when New York officially freed its remaining slaves. His mother was an enslaved woman named Lavinia who achieved her freedom later in life; in 1855, Smith described her as a "self-emancipated woman". She was born into slavery in South Carolina and had been brought to New York as a slave. His father was Samuel Smith, a white merchant and his mother's master, who had brought her with him to New York from South Carolina.
He grew up only with his mother. As an adult, James Smith alluded to other white ancestry through his mother's family, saying he had kin in the South, some of whom were slaveholders and others slaves.
Smith attended the African Free School (AFS) #2 on Mulberry Street in Manhattan, where he was described as an "exceptionally bright student". He was selected to deliver an oratory to the Marquis de Lafayette, the French war hero who visited the school on September 10, 1824 during his tour of the country. Smith was among numerous boys from the school who went on to have brilliant careers, some of whom he worked with as adults in the abolitionist cause.
In the course of his studies, Smith was tutored by Rev. Peter Williams Jr., a graduate of the African Free School who had been ordained in 1826 as the second African-American priest in the Episcopal Church. Upon graduation, he applied to Columbia University and Geneva Medical College in New York State, but was denied admission due to racial discrimination. Williams encouraged Smith to attend the University of Glasgow in Scotland. He and abolitionist benefactors of the AFS provided Smith with money for his trip overseas and his education. Smith kept a journal of his sea voyage that expressed his sense of mission. After arriving in Liverpool and walking along the waterfront, he thought, "I am free!"
Through abolitionist connections, he was welcomed there by members of the London Agency Anti-Slavery Society. According to the historian Thomas M. Morgan, Smith enjoyed the relative racial tolerance in Scotland and England, which judicially abolished slavery in the 1770s. (New York abolished all slavery in 1827.) He studied at the University of Glasgow and obtained a bachelor's degree in 1835, a master's degree in 1836, and a medical degree in 1837. He completed an internship in Paris.
Smith knew he would face discrimination upon his return. When he tried to book a trip back to the United States after completing his studies, the ship captain refused passage because of Smith's race. When Smith did return to Manhattan, he was met with a hero's welcome by his former classmates and teachers who applauded his determination to fight for civil rights on American soil.
Marriage and family
After establishing himself upon his return to New York City, in the early 1840s Smith married Malvina Barnet, a free woman of color who had graduated from the Rutgers Female Institute. The couple had eleven children; five survived to adulthood (the name of one child is unknown):
Frederick Douglass Smith (d. 1854), not to be confused with Frederick Douglass
Peter Williams (d. 1854)
Mary S.
James W. (born 1845) became a teacher; he married and had an independent household by 1870
Henry M. (1847 – d. before 1859)
Amy G. (c.1848–1849 – d. December 1849)
Mary (also called Maude), born c.1855––56; never married; became a teacher and was living with her widowed brother Donald in 1900 in Queens. (Note: In the 1900 census, her birth was reported as September 1842, but this is not consistent with her age in the 1860 and 1870 censuses, and she did not appear in the 1850 census.)
Donald (born 1858) became a lawyer, married and was a widower by 1900, living in Queens. His household included his older sister Maude and two siblings of his late wife: his widowed brother-in-law Edward, a physician born in England, and sister-in-law Emma Callaghan, an unmarried teacher.
John M. (born February 1860) worked in Florida in an orange grove in the 1880s, per the Florida 1885 census. He married in 1888, and their three children were born in Florida. By 1900 he returned to Brooklyn with his family, and worked there as a printer.
Guy B., born 1862, first worked as a seaman. By 1900, he was married with several children and worked as a salesman. His youngest daughter was named Antoinette.
In 1850, the senior Smiths' household included four older women: Lavinia Smith, age 67 (his mother: b. c.1783 – d. bet.1860-1870), born in South Carolina and listed first as head of household; Sarah Williams, 57 (widow of Peter Williams, Jr.); Amelia Jones, 47; and Mary Hewlitt, 53, who were likely relatives or friends. By then Smith and his wife Malvina had three children: James, Henry, and Amy. Each member of the household was classified as mulatto (or of mixed ancestry). All but Lavinia Smith were born in New York. They lived in a mixed neighborhood in the Fifth Ward; in the census, nearly all other neighbors on the page were classified as white; many were immigrants from England, Ireland, and France.
By 1860, Smith was doing very well; he had moved to Leonard Street within the Fifth Ward and had a mansion built by white workmen. His total real property was worth $25,000. His household included a live-in servant, Catherine Grelis from Ireland. Listed as a separate household at his address were Sara D. Williams, 57, and Mary Hertell (should be Hewlitt, as above), 50. (These were likely the same Sara and Mary as in the 1850 census, although their ages did not change.) No one on this census page had a racial designation. By the conventions of the time, this means that they were classified as white by the census enumerator; totals of white persons only are given at the bottom of the page.
After the draft riots in Manhattan in 1863, Smith and his family were among prominent African Americans who left Manhattan and moved to Brooklyn, then still separate cities. He no longer felt safe in their old neighborhood.
In the 1870 census, Malvina (now a widow) and their four children were living in Ward 15, Brooklyn. All were classified as white. Their son James W. Smith, who had married a white woman, was living in a separate household and working as a teacher; he was also classified as white. The Smith children still at home were Maud, 15; Donald, 12; John, 10; and Guy, 8; all were attending school. These five Smith children survived to adulthood: James, Maud, Donald, John and Guy. The men married white spouses, but Maud never married. All were classified as white from 1860 onward.
They worked as teachers, a lawyer, and business people. Smith's unique achievements as a pioneering African-American physician were rediscovered by twentieth-century historians. They were relearned by his descendants in the twenty-first century, who identified as white and did not know about him with the passage of generations. A three-times-great-granddaughter took a history class and found his name in her grandmother's family Bible. In 2010, several Smith descendants commissioned a new tombstone for his grave in Brooklyn. They gathered to honor him and their African-American ancestry.
Career
Medicine
McCune Smith received his medical doctorate from Glasgow University in 1837. The university's medical school was one of the leading programmes in Europe. After his graduation, he was awarded a prestigious gynacological residency at Glasgow's Lock hospital for women. Based on his experience in the hospital, he published two articles in the London Medical Gazette. They are the first scientific articles known to have been published by an African American in a scientific journal. The articles exposed the unethical use of an experimental drug upon non-consenting female patients.
When Smith returned to Manhattan in 1837 with his degrees, he was greeted as a hero by the black community. He said at a gathering, "I have striven to obtain education, at every sacrifice and every hazard, and to apply such education to the good of our common country." He was the first university-trained African-American physician in the United States. During his practice of 25 years, he was also the first Black to have articles published in American medical journals, but he was never admitted to the American Medical Association or to local ones.
He established his practice in Lower Manhattan in general surgery and medicine, treating both black and white patients. He started a school in the evenings, teaching children. He established what has been called the first black-owned and operated pharmacy in the United States, located at 93 West Broadway (near present-day Foley Square). His friends and activists gathered in the back room of the pharmacy to discuss issues related to their work in abolitionism.
In 1846, Smith was appointed as the only physician of the Colored Orphan Asylum (also known as the Free Negro Orphan Asylum), at Forty-fourth Street and Fifth Avenue. (Before that time, the directors had depended on pro bono services of physicians.) He worked there for nearly 20 years. The asylum was founded in 1836 by Anna and Hannah Shotwell and Mary Murray, Quaker philanthropists in New York. Trying to protect the children, Smith regularly gave vaccinations for smallpox. Leading causes of death were infectious diseases: measles (for which there was no vaccine), smallpox, and tuberculosis (for which there was no antibiotic at the time). In addition to caring for orphans, the home sometimes boarded children temporarily when their parents were unable to support them, as jobs were scarce for free blacks in New York. Waves of immigration from Ireland and Germany in the 1840s and 1850s meant that many new immigrants were competing for work.
Smith was always working for the asylum. In July 1852, he presented the trustees with 5,000 acres of land provided by his friend Gerrit Smith, a wealthy white abolitionist. The land was to be held in trust and later sold for benefit of the orphans.
Abolitionist movement
While in Scotland, Smith joined the Glasgow Emancipation Society and met people in the Scottish and English abolitionist movement. In 1833, Great Britain abolished slavery in the British Empire (slavery in England had been abolished in 1107, but this was not finally confirmed in law until the Somerset v Stewart case in 1772. Scotland has a separate legal system and a similar case to Somerset confirmed the invalidity of slavery under Scottish law in 1778.) When Smith returned to New York, he quickly joined the American Anti-Slavery Society and worked for the cause in the United States. He worked effectively with both Black and white abolitionists, for instance maintaining a friendship and correspondence with Gerrit Smith that spanned the years from 1846 to 1865.
Publishing lectures quickly brought him to the attention of the national abolitionist movement. His "Destiny of the People of Color", "Freedom and Slavery for Africans", and "A lecture on the Haitian Revolution; with a note on Toussaint L'Ouverture", established him as a new force in the field. He directed the Colored People's Educational Movement (to the memory of Abraham Lincoln). In 1850, as a member of the Committee of Thirteen, Smith was one of the key organizers of resistance in Manhattan to the newly passed Fugitive Slave Act that required states to aid federal law enforcement in capturing escaped slaves. As did similar groups in Boston, his committee aided fugitive slaves to escape capture and helped connect them to people of the Underground Railroad and other escape routes.
During the mid-1850s, Smith worked with Frederick Douglass to establish the National Council of Colored People, one of the first permanent Black national organizations, beginning with a three-day convention in Rochester, New York. At the convention in Rochester, he and Douglass emphasized the importance of education for their race and urged the founding of more schools for Black youth. Smith wanted choices available for both industrial and classical education. Douglass valued his rational approach and said that Smith was "the single most important influence on his life". Smith tempered the more radical people in the abolitionist movement and insisted on arguing from facts and analysis. He wrote a regular column in Douglass's paper, published under the pseudonym "Communipaw".
Opposing the emigration of American free blacks to other countries, Smith believed that native-born Americans had the right to live in the United States and a claim by their labor and birth to their land. He gathered supporters to go to Albany to testify to the state legislature against proposed plans to support the American Colonization Society that had supported sending free Blacks to the colony of Liberia in Africa. He contributed money to revive the Weekly Anglo-African in 1861, as an anti-emigrationist newspaper.
In the mid-1850s, Smith joined James W.C. Pennington and other black leaders in establishing the Legal Rights Association (LRA) in Manhattan. A pioneering minority-rights association, the LRA waged a nearly ten-year campaign against segregated public transportation in the city. This organization successfully defeated segregation in New York and served as a model for later rights organizations, including the National Equal Rights League and the National Association for the Advancement of Colored People (NAACP), founded in the early twentieth century.
Draft Riots
In July 1863, during the draft riots in Manhattan, Irish rioters attacked Blacks throughout the city and burned down the orphan asylum. The children were saved by the staff and Union troops in the city. During its nearly 30 years, the orphan asylum had admitted 1310 children, and typically, had approximately 200 in residence at a time.
After the riots, Smith moved his family and business out of Manhattan to Brooklyn, as did other prominent Blacks. Numerous buildings had been destroyed in their old neighborhoods, and estimates were that some 100 Blacks were killed in the rioting. No longer feeling safe in the lower Fourth Ward, the Smiths moved to Williamsburg, Brooklyn.
Professional associations and writings
Smith was a prolific writer and essayist. The historian John Stauffer of Harvard University says: "He was one of the leaders within the movement to abolish slavery, and he was one of the most original and innovative writers of his time."
In 1839, he followed Samuel Cornish as editor of The Colored American, a New York weekly newspaper owned by Philip Alexander Bell. Among his notable writings was a debate with John Hughes, the Roman Catholic Archbishop of New York, who was known as a racist and anti-abolitionist.
In 1840, Smith wrote the earliest known case report by a Black physician, entitled "Case of Ptyalism with fatal termination” that his associate Dr. John Watson read at a meeting of the New York Medical and Surgical Society. In 1844, Smith published an article entitled “On the Influence of Opium upon the Catamenial Functions” in the New York Journal of Medicine, the earliest known contribution to the medical literature by a Black physician.
He drew from his medical training to discredit popular misconceptions about differences among the races. In 1843, he gave a lecture series entitled Comparative Anatomy and Physiology of the Races to demonstrate the failings of phrenology, which was a so-called 'scientific' practice of the time that was applied in a way to draw racist conclusions and attribute negative characteristics to ethnic Africans. He rejected the practice of homeopathy, an alternative to the scientific medicine being taught in universities. Although he had a successful medical career, Smith was never admitted to the American Medical Association or local associations because of racial discrimination.
In Glasgow, he was trained in the emerging science of statistics. He published numerous articles applying his statistical training. For example, he used statistics to refute the arguments of slave owners, who wrote that Blacks were inferior and that slaves were better off than were free Blacks or white urban laborers. To do this, he drew up statistical tables of data derived from the census.
When John C. Calhoun, then U.S. Secretary of State claimed that freedom negatively affected Black Americans and that the 1840 U.S. Census showed that Blacks in the North had high rates of insanity and mortality, Smith responded with a masterful paper. In "A Dissertation on the Influence of Climate on Longevity" (1846), published in Hunt's Merchants' Magazine, Smith analyzed the census both to refute Calhoun's conclusions and to show the correct way to analyze data. He showed that Blacks in the North lived longer than slaves, attended church more, and were achieving scholastically at a rate similar to whites. Based on Smith's findings, John Quincy Adams, acting in his capacity in the House of Representatives, called for an investigation of the census results. However, Calhoun responded by appointing a pro-slavery crony who determined that the census was flawless, and the 1840 census was never corrected.
In 1847, the founding year of the New York Academy of Medicine, Smith was nominated for resident fellowship by two founding members of the academy. Because of his race, Smith's nomination posed a challenge for the fledgling, but rapidly growing academy and its committee on admissions, who wished to avoid “agitation of the question”. After discussions, correspondence, and procedural postponements throughout 1847, the committee on admissions eventually neither accepted nor rejected Smith, but instead implemented a rule to permit Smith to be regarded as “not nominated”, a unique designation that effectively rejected his fellowship.
As Smith started publishing, his work was quickly accepted by newer scientific organizations: in 1852 Smith was invited to be a founding member of the New York Statistics Institute. In 1854 he was elected as a member by the American Geographical Society (founded in New York in 1851 by top scientists as well as wealthy amateurs interested in exploration). The Society recognized him by giving him an award for one of his articles. He joined the New-York Historical Society.
Among numerous other works supporting abolitionism and dealing with issues related to race, Smith was known for his introduction to Frederick Douglass's second autobiography, My Bondage and My Freedom (1855). It expressed the new independence in African-American accounts of slavery, compared to earlier works that had to seek approval for authentication from white abolitionists, as readers rejected some harsh accounts of conditions under slavery.
Smith wrote: "The worst of our institutions, in its worst aspect, cannot keep down energy, truthfulness, and earnest struggle for the right".
In addition, during the 1850s Smith gained prominence with African-American readers and abolitionist readers of all ethnicities for his regularly published (often weekly) columns in Frederick Douglass Paper. Smith's commentaries on African-American culture, local and national politics, literature, and styles of dress made him one of the earliest Black public intellectuals to gain popularity in the U.S.
In 1859, Smith published an article using scientific findings and analysis to refute the former president Thomas Jefferson's theories of race, as expressed in his well-known Notes on the State of Virginia (1785). Dr. Vanessa Northington Gamble, a medical physician and historian at George Washington University, in 2010 noted, "As early as 1859, Dr. McCune Smith said that race was not biological but was a social category." He commented on the positive ways that ethnic Africans would influence U.S. culture and society, in music, dance, food, and other elements. His collected essays, speeches, and letters have been published as The Works of James McCune Smith: Black Intellectual and Abolitionist (2006), edited by John Stauffer.
Later years and death
In 1863, Smith was appointed as professor of anthropology at Wilberforce College, the first African American-owned and operated college in the United States. Smith was too ill to take the position. He died two years later, on November 17, 1865, at the age of 52, from congestive heart failure. This was nineteen days before ratification of the Thirteenth Amendment to the United States Constitution that abolished slavery. He was buried at Cypress Hills Cemetery in Brooklyn. Smith was survived by his widow, Malvina, and five children.
To escape racial discrimination and have more opportunities, his children passed into white society: the four surviving sons married white spouses; his unmarried daughter lived with a brother. They worked as teachers, a lawyer, and as business people. Smith's unique achievements as a pioneering African-American physician were rediscovered by twentieth-century historians. They were relearned by his descendants in the twenty-first century, who identified as white and did not know about him, when a great-great-great-granddaughter took a history class and found his name in her grandmother's family bible. In 2010, several Smith descendants commissioned a new tombstone for his grave in Brooklyn and gathered to honor him and their African-American ancestry.
Honors and legacy
In November 2018, the New York Academy of Medicine posthumously inducted Smith as a fellow of the academy, 171 years after his nomination and 153 years after his death. At the 2018 Discourse and Awards ceremony, NYAM President Judith Salerno presented a replica certificate of fellowship to Professor Joanne Edey-Rhodes, who accepted on behalf of Smith's descendants. In 2019, the academy also formally unveiled a portrait of Smith, commissioned by Academy Fellow Dr. Daniel Laroche and painted by artist Junior Jacques. It now is on display at the academy.
The University of Glasgow, Smith's alma mater, has named its new Learning Hub building the James McCune Smith Learning Hub and it opened to students early in 2021. The university has also established a scholarship and an annual lecture named after Smith.
Works
References
Further reading
Altman, Susan. "James McCune Smith", The Encyclopedia of African-American Heritage, New York: Facts on File, Inc., 1997.
Blight, David W., "In Search of Learning, Liberty, and Self Definition: James McCune Smith and the Ordeal of the Antebellum Black Intellectual", Afro-Americans in New York Life and History, Vol. 9(2), (Buffalo, New York: 1985), pp. 7–25.
Falk, Leslie A. "Black Abolitionist Doctors and Healers, 1810-1885", Bulletin of the History of Medicine, Vol. 54(2), 1980, pp. 258–272.
Quarles, Benjamin. Black Abolitionists (New York, 1969), 115, 134.
Malone, Dumas, editor, Dictionary of American Biography, 1935, pp. 288–289.
Pease, Jane H. and William H. Pease, They Who Would Be Free: Blacks' Search for Freedom, 1830-1861 (Illinois University Press, 1974), pp. 90–92, 103, 110.
Volk, Kyle G. (2014). Moral Minorities and the Making of American Democracy. Oxford, UK: Oxford University Press. pp. 148–166. .
Woodson, Carter G., and Charles H. Wesley, Negro Makers of History, Associated Publishers, 6th ed., 1968, pp. 167–168.
External links
"Intelligence Personified, James McCune Smith", African American Registry
- 1841 Speech
Thomas M. Morgan, "The education and medical practice of Dr. James McCune Smith (1813-1865), first black American to hold a medical degree", Journal of the National Medical Association. 2003 Jul; 95(7):603-14, full text.
Kevin O'Reilly, "New recognition for first black U.S. doctor with medical degree", American Medical News, November 8, 2010
1813 births
1865 deaths
Alumni of the University of Glasgow
African-American abolitionists
Physicians from New York City
Wilberforce University faculty
African-American physicians
American pharmacists
African-American writers
American writers
Underground Railroad people
Colored Conventions people
Activists from New York (state)
19th-century American physicians
People from Williamsburg, Brooklyn
African-American academics
Free Negroes
African Free School alumni |
Апо́стол (с 2016 года — «Новая стратегия») — российский холдинг, занимавшийся с 2008 по 2016 год пиаром, консалтингом и информационными технологиями. С 2016 по 2018 год компания проводила процедуру банкротства из-за невозможности выплаты задолженности перед поставщиками.
История
В январе 2008 года глава дирекции прайм-таймового вещания радиопрограмм радиостанции «Маяк» ВГТРК 20-летний Василий Бровко, имевший опыт запуска медийных старт-апов, покинул свой пост. Помимо этого, Бровко работал продюсером политического и развлекательного вещательных блоков на телеканале О2ТВ. Вместе с ним с радиостанции «Маяк» ушёл его коллега Олег Беркович, они решили создать свой бизнес.
28 января 2008 года они основали компанию «Апостол Медиа Групп». Название компании — «Апостол» отражало миссию компании — доносить идеи партнёров до широкой аудитории.
С февраля 2008 года Бровко и Беркович начали заниматься продвижением журнала «Русский пионер», главным редактором которого был Андрей Колесников — журналист из пула Владимира Путина. Василий Бровко занимал в журнале должность креативного директора.
Для журнала был создан цикл мероприятий с участием российских медиаперсон и политического истеблишмента — «Пионерские чтения», среди постоянных участников которых были заместитель председателя правительства РФ Владислав Сурков, актёр Иван Охлобыстин, глава государственного телеканала Russia Today Маргарита Симоньян.
Осенью 2008 года «Апостол» продвигал духи марки «Любэ» и книгу «Осколки» бизнесмена Александра Коротенко, затем организовал церемонию открытия флагманского магазина Vassa&Co. На этом событии были проведены мастер-классы по созданию образов в стиле последней коллекции Vassa с участием Константина Крюкова, Ирены Понарошку, Владимира Тишко и других.
Затем «Апостол» занялся раскруткой книги "Хочу попасть в «Форбс», написанной Надеждой Копытиной, главой компании «Ледова».
К сотрудничеству с компанией «Апостол» присоединилась телеведущая Тина Канделаки, что позже переросло в партнёрство по бизнесу. Канделаки вошла в состав правления со своим социальным капиталом.
Основатель «Апостола» Василий Бровко являлся генеральным директором центра стратегических коммуникаций до 2013 года, отвечая за оперативное и стратегическое управление. После этого исполнительный директор госкорпорации Сергей Куликов и глава Ростеха Сергей Чемезов приняли решение назначить его на должность заместителя исполнительного директора — руководителя службы коммуникаций корпорации. К своим обязанностям Бровко приступил 1 декабря 2013 года, из-за этого он снял с себя полномочия генерального директора компании «Апостол» и вышел из состава акционеров компании, продав свою долю.
Осенью 2013 года «Апостол» завершил формирование холдинговой структуры:
Apostol Media (российский PR, цифровые коммуникации);
Apostol Media Research (аналитика в сфере медиа);
«Апологет» (производство графического, аудио- и видеоконтента);
ARDA (R&D, разработки и консалтинг в сфере информационных технологий);
Hunt Haggarty (брендинг и дизайн);
«Путь» (разработка, управление и продвижение web-проектов);
«АМ-инвест» (инвестиции в области медиа);
«Умная школа» (образовательный проект).
В декабре 2013 года, после ухода Василия Бровко в «Ростех», Канделаки заняла пост гендиректора «Апостола». После этого агентство стало активно получать контракты с государственными ведомствами и компаниями.
В 2014 году выручка «Апостол» составила 602,5 млн руб., чистая прибыль — 4,9 млн руб
По состоянию на февраль 2016 года Тина Канделаки владела 99,5 % акций ООО «Апостол», 0,5 % — Людмила Ермакова. В феврале 2016 года «РБК» сообщало о планах Канделаки продать агентство, пресс-служба которого сообщала о возможной смене контролирующего акционера через вхождение международного инвестиционного фонда или выдачу опционов топ-менеджерам.
Весной 2016 года изменился состав акционеров компании: по 25 % компании получили ООО «Аркона» и кипрская «Аднала Лимитед», принадлежавшие Канделаки 50 % акций «Апостола» 22 апреля перешли к самому ООО 13 июля 2016 года ООО «Апостол» был переименован в ООО «Новая стратегия». За месяц до этого гендиректором компании была назначена Татьяна Ласкина, которая ранее была совладельцем ЗАО «Портал», прекратившего свою деятельность в 2011 году.
22 июля 2016 года в Арбитражный суд Московской области поступило заявление о банкротстве «Новой стратегии», иск подала компания Statio (ООО «Статио проджект»), которая занимается разработкой дизайна офисных интерьеров и поставкой офисной мебели и оборудования. Причиной стала невыплата Апостолом 1,28 млн рублей качестве задолженности за поставленный товар этой организации. В октябре 2016 года суд ввёл в отношении «Новой стратегии» процедуру наблюдения, общая сумма исков к «Новой стратегии» (как и правопреемнику «Апостола») к декабрю 2016 года была около 12 млн рублей. Процедура банкротства продолжалась ровно два года и завершилась 4 октября 2018 года.
К этому моменту большинство дочерних структур «Апостола» были ликвидированы или сменили акционеров, следует из базы «Контур. Фокус». Так, правопреемник Апостол Медиа «Информразвитие» было признано банкротом осенью 2016 года.
После ухода Тины Канделаки с поста гендиректора, её обязанности до июня 2016 года занимала работавшая в агентстве шесть лет Юлия Вострикова. После ухода Канедлаки, «Апостол» в 2016 году не смог победить на государственных тендерах, хотя в 2015 году агентство получило 15 контрактов на общую сумму 338,5 млн рублей, а в 2014 году — восемь контрактов на 98,6 млн рублей. В феврале 2016 года директор брендингового агентства Depot WPF Алексей Андреев отмечал, что «Апостол» получала госконтракты «за счёт личных связей Тины Канделаки».
Сотрудничество и проекты
Интернет-проекты
Ток-шоу «Нереальная политика»
В середине 2008 года «Апостол» запустил политическое ток-шоу «Нереальная политика» совместно с журналистом кремлёвского пула Андреем Колесниковым и телеведущей Тиной Канделаки.
Первый выпуск передачи был выложен на RuTube.ru 11 сентября 2008 года. За первые два дня его просмотрело 25 тыс. человек, что тогда для Рунета было очень серьёзной цифрой. В 2008 году значительной части аудитории центрального телевидения политика была неинтересна.
«Нереальную политику» запускали без стартового капитала: денег не хватало даже на аренду съемочной площадки. Раскрутить шоу помогла Тина Канделаки. Осенью 2008 года представители социальной сети «Одноклассники» предложили Тине стать лицом рекламной кампании. Телеведущая согласилась в обмен на трафик, по условиям контракта сеть выделила баннеру программы 9 млн показов в сутки.
За полгода существования программы в Сети её посмотрело более 5 млн человек. О программе писали в блогах и СМИ, один выпуск за неделю просматривали в среднем от 150 до 300 тыс. человек.
Примерно через полгода в марте 2009 года права на трансляцию «Нереальной политики» приобрел телеканал РЕН ТВ. Программа, таким образом, стала первым в истории российского медиабизнеса интернет-пилотом, которому удалось перебраться на один из федеральных каналов.
Интернет-телеканал Post TV
На деньги от продажи прав на выпуск «Нереальной политики» «Апостол» запустил интернет-телеканал Post TV, который просуществовал с марта 2009 до апреля 2010 года. На телеканале выходили такие программы, как «Старикам здесь не место» с Захаром Прилепиным, «Фантастический завтрак» с Дмитрием Глуховским, «Мужские игры» с Олегом Тактаровым и «Реальный спорт» с Викторией Лопыревой. Суммарная аудитория проектов PostTV достигала более 5,6 млн зрителей в месяц.
В то время Андрей Колесников принял решение сосредоточиться на сотрудничестве с телевидением, а Канделаки и Бровко решили заняться коммуникационным бизнесом. Было принято решение о выходе Колесникова из Post TV после создания с Канделаки отдельной компании, которая занималась производством исключительно «Нереальной политики». Вне рамок этой программы Бровко и Канделаки продолжили развитие «Апостола».
Социальная сеть Face.ru
Одновременно с Post TV в апреле 2009 года «Апостол» запустил закрытую социальную сеть Face.ru для представителей фэшн-индустрии. Суммарная месячная аудитория Face.ru составляла около 2 млн человек.
Премия «Лицо месяца» от Face.ru пережило шесть церемоний, последняя состоялась в декабре 2009 года. Позже руководство «Апостола» приняло решение закрыть проект из-за пассивности аудитории.
Телепроекты
С октября 2009 по январь 2012 года «Апостол» выпускал информационно-развлекательную программу в формате инфотейнмента «Инфомания» для телеканала СТС.
В 2010 году программа получила специальный приз «Клуба телепрессы» «ТЭФИ» за эксперимент в области конвергенции телевидения и Интернета. На «ТЭФИ» «Инфомании» номинировалась дважды.
В начале 2010 года «Апостол» заключил контракт с Yellow, Black & White Group (YBW Group), тесно сотрудничавшей с СТС. По условиям договора «Апостол» начал заниматься продвижением шоу «Уральские пельмени» в соцсетях и блогах. В рамках контракта с YBW Group «Апостол» также занимался продвижением ситкомов «Воронины», «Папины дочки», сериалов «Игрушки», «Маргоша» и «Аманда О».
В 2010 году «Апостол» заключил контракты на PR-обслуживание бренда Incity и сети обувных магазинов Centro. Впоследствии проект продали телеканалу ТНТ.
2011 год для «Апостола» начался контрактом на производство программ «Россия в цифрах», «Еда на прочность» и «Правильный выбор» для телеканала «Семерка» (с 31 декабря 2011 года — Disney Channel).
С сентября по декабрь 2011 года на канале ТВ Центр выходила передача «Москва 24/7», созданная «Апостолом». Программа была номинирована на премию «ТЭФИ».
В 2013 году дочка «Апостола» — студия «Апологет» сняла для канала «Россия-2» цикл научно-популярных фильмов «5 чувств». Премьера состоялась в ноябре 2013 года.
Работа в области PR
Сотрудничество с частными компаниями
Сотрудничество с Yota
Совместная работа с крупнейшим российским провайдером мобильного Интернета — компанией Yota и «Апостола» началась в мае 2010 года с тестового периода, после которого «Апостол» сформировал предложение с четко прописанной коммуникационной стратегией. После утверждения концепции компания стала клиентом «Апостола». С первых дней сотрудничества с «Апостолом» Yota буквально взорвала инфополе: поводом для пристального внимания СМИ стал анонс о планах по запуску первой сети LTE в России. Публикации о планах LTE-оператора вышли одновременно на первых полосах двух ведущих деловых изданий — «Коммерсанта» и «Ведомостей».
«Апостол» поддерживал Yota в конфликте с Роскомнадзором, во время попытки отобрать у оператора выделенные частоты для построения сети LTE. Конец затянувшемуся конфликту интересов положил Владимир Путин, в присутствии которого было подписано соглашение с операторами большой тройки и «Ростелеком» о распределении частот.
В декабре 2010 в Санкт-Петербурге «Апостол» и Yota провели фестиваль Yota Space. В этом же году фестиваль вышел на третье место по цитируемости в СМИ среди прочих мероприятий аналогичного формата, уступив лишь ММКФ и «Кинотавру». По итогам 2011 года Yota Space стал победителем в номинации Global PR премии PR Week Awards. Награда считается равной «Оскару» в PR-индустрии.
Сотрудничество с Oriflame в России
В марте 2012 года к Тине Канделаки обратились представители компании Oriflame с предложением стать лицом косметического бренда в России и странах СНГ. Гонорар Тины от участия в этом проекте составил 2 млн долларов. Её контракт стал рекордным — самым дорогим персональным контрактом в истории российской рекламы.
Сотрудничество с государственными компаниями
По состоянию на октябрь 2015 года, доля государственных контрактов «Апостола» составляля 60 %.
Ростех
«Апостол» начал работать с Госкорпорацией Ростех в 2012 году, когда та решила изменить подход к управлению собственным брендом и стратегию внешних коммуникаций. В декабре 2012 года «Апостол» провел ребрендинг Ростеха и обновил её название, логотип, слоган, сайт и другие элементы. «Ростехнологии» сменили название на Ростех, был запущен новый сайт. За свою работу «Апостол» получил $1,5 млн долларов. «Ростех» являлся одним из крупнейших заказчиков агентства.
В марте 2014 года система мониторинга информационного поля «Медиалогия» впервые представила рейтинг российских госкорпораций, который отражает заметность бренда и первых лиц компаний в СМИ. По итогам 2013 года лидерами медиарейтинга стали Госкорпорация Ростех и её глава Сергей Чемезов. Госкорпорация также вышла на первое место по динамике роста информационной открытости.
«Аэрофлот»
На протяжении 2012 года «Апостол» сотрудничал с крупнейшим российским авиаперевозчиком — компанией «Аэрофлот». Контракт был заключён на сумму 64 млн руб. Контракт был заключён без проведения конкурса, то есть с нарушением Федерального закона № ФЗ-233. По мнению члена совета директоров компании и общественного деятеля Алексея Навального, авиакомпания платит в срок, а «Апостол» не выполняет своих обязательств
В июле 2013 года «Апостол» выиграл новый конкурс на обслуживание учётных записей в соцсетях «Аэрофлота». В течение 2014 года компания должна обеспечить прирост числа подписчиков страниц авиаперевозчика в социальных сетях. Сумма контракта — 27 млн рублей.
«Калашников»
4 мая 2014 года ряд СМИ обратили внимание на два тендера на сайте госзакупок. Один из них касался разработки сайта для концерна «Калашников», а второй — разработки бренда, стоимость работ по каждому из тендеров составляла 20 млн рублей. На сайте госзакупок тендеры появились в конце апреля, а к 30 апреля приём заявок на их выполнение уже закрылся. Вице-премьер РФ Дмитрий Рогозин отрицательно отнёсся к этой инициативе, и пообещал инициировать проверку конкурсов.
15 мая «Калашников» подвел итоги конкурса на разработку нового бренда, победителем которого стала компания «Апостол», указавшая в своей заявке минимальную стоимость выполнения заказа размером 15 млн рублей. При этом заявленная «Калашниковым» стоимость тендера составляет 20 млн рублей. Новый бренд должен быть представлен «Апостолом» осенью 2014 года. Конкурс на разработку нового сайта был отменен из-за изменения техзадания, а также в связи с тем, что один из двух участников конкурса не смог предоставить полный пакет документов. На этот раз концерн пообещал оплатить ребрендинг без бюджетного финансирования — за счёт собственных средств и привлечения инвестиций.
Вскоре после этого один из участников тендера — компания DEFA, обжаловала в Федеральной антимонопольной службе результаты тендеров на разработку бренда и сайта. По её словам, концерн нарушил законодательство, разместив извещения о проведении конкурсов всего за пять дней до окончания подачи заявок, хотя этот срок должен быть не менее 20 дней.
Критика
Контракт с Аэрофлотом
В 2012 году без проведения конкурса, то есть с нарушением Федерального закона № ФЗ-223, заключён контракт с компанией «Аэрофлот» на 64 млн рублей. По мнению члена совета директоров Алексея Навального, Аэрофлот платит в срок, а «Апостол» не выполняет своих обязательств.
Использование ботов и искусственных накруток
Юрист Фонда по борьбе с коррупцией, которым руководит оппозиционер Алексей Навальный, Руслан Левиев опубликовал в ЖЖ пост, уличающий агентство «Апостол» в накрутке просмотров роликов госкомпании «Аэрофлот», создании сети ботов для раскручивания сайта госкорпорации «Ростех», а также для продвижения политических хештегов в соцсети Twitter. Генеральный директор «Апостола» Василий Бровко назвал разоблачение Левиева в своем аккаунте в Twitter «конспирологией».
Сотруднки Апостола обвинялись в применении «интернет-троллей», писавших в онлайн-изданиях и соцсетях положительные комментарии о действиях и инициативах российских властей и критиковать сторонников оппозиции.
Плагиат логотипа Новой Москвы
Агентство «Апостол» заподозрили в плагиате. Блогеры обнаружили использование бесплатного графического шаблона для создания логотипа с сайта craftsmanspace.com. Председатель счетной комиссии Госдумы, депутат Александр Агеев попросил Генпрокуратуру проверить на что были потрачены 15 млн рублей, которые выделили из бюджета г. Москвы, при этом фирма не уложилась в указанные в договоре сроки и предоставила проект на полгода позже..
Примечания
Компании России
Тина Канделаки
Рекламные агентства России |
Benjamin Gold (1898–1985) was an American labor leader and Communist Party member who was president of the International Fur and Leather Workers Union (IFLWU) from 1937 to 1955.
Early life
Ben Gold was born September 8, 1898 to Israel and Sarah (Droll) Gold, Jews living in Bessarabia, a province of the Russian Empire. His father was a jeweler, active in the revolutionary movement and a member of the local Jewish self-defense corps, institutions which existed in many towns as a precaution against pogroms launched by anti-semitic Black Hundreds groups.
The Golds emigrated to the United States in 1910, where 12-year-old Ben took a variety of jobs to help support his family, working in box factories, making pocketbooks, and working in millinery shops. He eventually became an operator in a fur shop. In 1912, the 14-year-old joined the Furriers Union of the United States and Canada, which changed its name a year later to the International Fur Workers Union of the United States and Canada (IFWU). He attended Manhattan Preparatory School at night to complete his education, intending to go to law school.
The same year he joined the Furriers Union, the 14-year-old Gold was elected assistant shop chairman by his local union during the first furriers' strike in the United States.
Politically active, Gold joined the Socialist Party of America in 1916.
In 1919, at the age of 21, Gold was elected to the New York Furriers' Joint Board, a council of furriers' unions whose jurisdiction covered all of New York City. In September of that year, he joined a group which broke away from the Socialist Party to form the Communist Labor Party of America.
Communism and early trade union career
Gold's adherence to Communism and trade unionism intertwined to shape much of his career as a labor leader. He was an occasional political candidate of the Communist movement, running for U.S. Congress in the 23rd Congressional District of New York in 1928.
In 1924, Gold was suspended from the Furriers for engaging in dual unionism because of his activities on behalf of the Communist Party of America (with which the Communist Labor Party had merged in 1921). He was reinstated in 1925, and appointed manager of the New York Furriers' Joint Board.
1926 strike
In 1926, Gold led a massive furriers' strike in New York City. The Joint Board's contract with the city's furriers expired on January 31, 1926. Among the union's demands were a reduction in working hours to the five-day, 40-hour work week; union inspection of shops; a 25 percent wage increase; an employer contribution of 3 percent of each workers' salary to an unemployment insurance fund; a single paid holiday; and equal division of work among employees (to eliminate favoritism). The employer's association refused to negotiate over the work week, unemployment fund or equal division of work, but agreed to seek a settlement on the other terms if the union would withdraw the other three demands. Led by Gold, the Joint Board was on the verge of doing so when IFWU President Oizer Shachtman accused the Joint Board of being infiltrated by communists. The Joint Board made its recommendation to the employers all the same, who—aware of Shachtman's opposition—promptly rejected it. The employers then instituted a lockout of 8,500 workers on February 11, 1926. The union responded by calling a general strike of all 12,000 fur workers in the city on February 16, 1926.
The strike quickly turned violent. On February 19, New York City police attacked a picket line of striking workers and arrested 200 workers. On March 8, Gold called out 10,000 workers for mass picketing throughout the furriers' district. Police used clubs to beat hundreds of strikers, and then drove cars at high speed into the crowd to try to break up the pickets. Only when Gold ordered the picket to break up were law enforcement authorities able to regain control; 125 workers arrested. The police response was so brutal that a city magistrate later excoriated the police department for "undue coercion" against the striking workers.
As the strike commenced, President Shachtman went into hiding, leaving Vice President Isidor Winnick to take over as Acting President. Shachtman's disappearance significantly hindered the Joint Board's ability to stop furriers outside New York City from engaging in strikebreaking.
Certain developments seemed to indicate an early end to the strike. On March 13, a New York state judge refused to grant the employers an injunction which would force an end to the strike. In mid-April, the Eitingon Schild Company, the wealthiest fur importer in the United States, broke with the employers' association to settle with the union. The company agreed to a five-day, 40-hour work week; equal division of work; no subcontracting; and a 10 percent wage increase.
But the strike continued despite this agreement. In early April, Hugh Frayne, an organizer with the American Federation of Labor (AFL), met with a moderate faction within the Joint Board. Frayne and the moderate furriers asked AFL President William Green to personally intervene in the strike. Green and Shachtman (who had reappeared in Washington, D.C.) drew up an agreement establishing a 42-hour work week and a 10 percent wage increase. But when the proposal was presented to the membership on April 15, they overwhelmingly rejected it. The AFL barred Gold from the meeting, but the membership chanted his name and nearly rioted until he was admitted to the hall. In part, the workers rejected the proposal because they had had no hand in making it. But they also rejected the proposal because it did nothing to help Jewish workers, who needed the five-day work week provision in order to protect their Shabbat observances. Shachtman accused "radicals" of leading the near-riot and coercing the workers into rejecting the settlement. Shachtman and Green tried to get the membership to adopt the proposal a second time on May 2, but it was again turned down.
In retaliation for Shachtman and Green's attempt to end-run the local leadership, and to increase pressure on the employers, Gold asked the Joint Board to initiate a drive for the 40-hour work week which would involve every union in the city. The Board agreed, and soon the New York State Federation of Labor, the Amalgamated Clothing Workers of America, the Teachers Union, the International Ladies' Garment Workers' Union, and a number of other unions agreed to join the effort. On May 22, 1926, a mass rally filled the newly built Madison Square Garden, making it the largest labor meeting held in the city up to that time. Gold denounced labor leaders who did not attend, and declared that winning the 40-hour work week in New York City would lead to a nationwide movement which would gain the limitation throughout the nation.
The Joint Board faced a crisis, however. By May 27, only $70 remained in the Joint Board's strike fund. Gold spoke at every union hall in the city within four days of the revelation of the fiscal crisis. The union asked workers and other unions to buy "40-Hour Liberty Loan Bonds" which would be redeemable in six months. By May 31, more than $100,000 had been raised. Even though strike relief funds were paid on June 1, the Joint Board kept up the bond drive to maintain the pressure on the employers.
The fund-raising success of the union and the pressure from the 40-hour work week drive pushed the employers to agree to a new collective bargaining agreement. The manufacturers signaled their willingness to talk on May 26, but the union kept up its demand for the 40-hour week. A mediator was called in, and a new contract reached on June 11, 1926. The contract provided for the 40-hour, five-day work week; an end to overtime from December through August; time-and-a-half overtime pay for half-days from September to November; a 10 percent wage increase; 10 paid holidays; and a ban on subcontracting.
AFL investigation
Gold's success in leading the 1926 furrier workers' strike was short-lived. On July 19, 1926, President Green sent a letter to Gold demanding that the Joint Board turn over all books, papers, ledgers and materials related to the conduct of the strike. In a secret letter, Hugh Frayne assured IFWU President Shachtman that the International Union was not under investigation, and that the AFL intended only to purge the Joint Board of "radicals" and "communists." Despite his reservations, Gold turned over the Joint Board's books, and the AFL conducted its investigation throughout August and September. The goal of the investigation soon became clear: The AFL accused Gold and the other strike leaders of debauchery, wasting union money, bribery, forcing workers to join the Communist Party, coercing workers to participate in the strike, prolonging the strike on the orders of the Communist Party, and lying to the AFL investigating committee. On January 13, 1927, the AFL's final report was issued, in which the AFL demanded that the IFWU purge the Joint Board of all communists or expel the locals in question. On February 17, the New York City Central Labor Council expelled the Joint Board and its member locals; the IFWU expelled Gold and 36 other local leaders from the union on March 2.
On March 17, 1927, Gold and 10 other leaders of the Joint Board were arrested for allegedly breaking into a furrier's shop near Mineola, New York, during the 1926 strike. Although the AFL successfully pressured Clarence Darrow to not take Gold's case, it was unable to prevent Frank P. Walsh, former chairman of the federal Commission on Industrial Relations and the National War Labor Board, from doing so. Walsh formed a "Committee of 100" to provide financial and moral support to Gold and the others. The AFL tried to persuade the members of the committee to resign, but none did. At Gold's trial, which began on April 14, the prosecution repeatedly asked if Gold was a member of the Communist Party, if he knew communists, and if he endorsed the party's principles. Walsh protested that these questions had nothing to do with the alleged crime of burglary, but the judge overruled his objections. Nevertheless, Gold and one other person were acquitted, but nine others were not.
The AFL also accused Gold of allegedly bribing police officers to give the union favorable treatment during the 1926 strike. Charges were filed on March 4, 1927. Gold's trial opened on March 30, 1927, as his trial for assault continued on Long Island and the AFL-dominated Joint Council was attempting to take over the fur unions in New York City. Several witnesses testified that the police received $3,800 a week from the Joint Board, but Gold, the Joint Board and their supporters (which included the New York State Federation of Labor) alleged an AFL-led conspiracy to frame them. The trial was suspended on June 3 after two prosecution witnesses revealed they had perjured themselves in an attempt to implicate Gold. Gold and the other defendants were found innocent on July 21, 1927, after the court could find no evidence of any misuse of funds. Indeed, most testimony focused on police brutality against the union and its members, significantly undermining the prosecution's claim of police favoritism.
1927 strike
The IFWU, meanwhile, organized a new "Joint Council" to replace the Joint Board. On March 2, 1927, the Joint Council announced it was the true collective bargaining agent for all New York City fur workers, that it alone administered their union contracts, and that they must become members of the Joint Council or be fired by their employers. Thousands of workers refused; many were fired, and some had to be forcibly removed from their place of employment in protest. Gold and the Joint Board fought the Joint Council's actions. As the dispute between the Joint Board and Joint Council continued, employers ceased to honor the 1926 contract. Soon, the work week crept as high as 70 hours over seven days. Overtime pay was eliminated, wages were cut by as much as 50 percent, and subcontracting became rampant.
Although Gold was on trial for assault and bribery, he led the Joint Board in a counter-organizing campaign against the AFL-dominated Joint Council. He personally led mass pickets and protests in the fur district of New York City in late March 1927. The AFL attempted to undercut the Joint Board by releasing statements that the Gold-led union was seeking a "peace treaty" with the Joint Council, while accusing the Joint Board of coercing workers into joining. Despite AFL assertions that workers were stampeding into the Joint Council, the Gold-led Joint Board had the support of the vast majority of workers in the New York City fur industry. The Joint Board's strength among the workers was so strong that on May 3, 1927, the Fur Trimming Manufacturers' Association broke with the employers' group and signed a contract with Gold's Joint Board—reaffirming the 1926 contract and restoring working conditions to their June 1926 level.
Gold began threatening a new strike to force the employers to honor the terms of the 1926 contract and win recognition of the Joint Board again. The AFL accused the Joint Board of being a communist front, and pleaded for the public to withdraw support for it. In confidential talks with the New York City police, the AFL conceded that Gold's union had the support of the workers and that the only way to defeat the "Red-led" union was a massive show of police force which would intimidate the strikers. Mass arrests and heavy fines, coupled with long jail terms, would bankrupt the Joint Board and terrify the protesters, AFL officials and staff told the police. The strike began on June 3, 1927, with several thousand picketers taking to the streets and police arresting hundreds of workers. When the police proved unable to control the large number of strikers, they began isolating groups of two or three people (often women) and beating them with clubs. The extreme police response led Gold to call strike after strike, most of which were broken up by police attacks on peaceful picketers and which led to scores of arrests and jail sentences. The AFL and its leadership again accused Gold and the Joint Board of terrorizing workers in order to force them to join the union, and claimed that only the Joint Council had the support of the majority of workers.
But by mid-July 1927, the AFL's claims were proven to be false. The Joint Council lost most of its support, and the Gold-led Joint Board received recognition by companies employing a majority of workers in the fur district. Most employers no longer compelled their workers to join the Joint Council, and the Joint Board's 1926 contract was re-established and enforced.
Creation of a new union
As the Joint Board sought to re-establish itself in New York City during the June–July 1927 strike, the IFWU moved against Gold in yet another way.
President Shachtman issued a call for the biennial convention of the IFWU to be held in the Executive Council chamber at the AFL Building in Washington, D.C., on July 13, 1927. The union's constitution required the convention to be held in May, but AFL leaders (including the influential Executive Council member, Matthew Woll) demanded that Shachtman delay the meeting until such time as he could guarantee that a large majority of delegates would be pro-AFL. "As you well know, your International Union is today being financed to a great part by the reorganizing activities going on here in New York City," Woll and two others wrote Shachtman, "and that without this income your organization would be practically bankrupt." The letter was thinly-veiled blackmail, and Shachtman knuckled under to it.
Nonetheless, Gold and 35 other delegates from New York City appeared at the convention and demanded to be recognized. The Credentials Committee refused to seat them, even though the Joint Board represented about 85 percent of the total IFWU membership. AFL President Green—tired of the constant conflict in New York City, believing Shachtman and the leadership of the IFWU were incompetent, and convinced that fighting the Joint Board was a waste of money—persuaded Shachtman to at least let Gold and the other Joint Board delegates speak before the convention to make their case. Gold delivered an impassioned speech in which he denounced the attacks on the political views of the Joint Board's leadership, argued that the union should be spending its money building solidarity and fighting employers, and pushed for strong internal democratic procedures in the IFWU. But despite his pleas, the convention refused to seat the delegates, and then revoked the charters of the locals which comprised the Joint Board.
These efforts to undercut Gold and the Joint Board also failed. Several IFWU locals outside New York City passed resolutions criticizing the International Union's actions, and worker support for the Joint Council dwindled even further. On July 6, 1928, the AFL notified the Joint Council that it was withdrawing all staff and monetary support for the rump union. When the news leaked to the leaders of other needle trade unions, President Green was forced to publicly reiterate the AFL's support for the non-communist union. But the new flow of funds and staff did nothing to resuscitate the Joint Council. Worse, from the AFL's perspective, the Joint Board then called several strikes in July 1928 and won major wage increases from the employers.
In the summer and fall of 1928, Gold began building support for a new international union of fur workers. He met with the leaders of eight non-New York City fur workers' locals as well as a left-wing group of fur workers who were attempting to disaffiliate from what remained of the Joint Council. Included in the new union were 15,000 dressmakers and other garment workers comprising the left wing of the International Ladies Garment Workers Union. The new Needle Trades Workers Industrial Union was formed on January 1, 1929. Louis Hyman was elected President, and Ben Gold was elected Secretary-Treasurer. The thirty-nine member General Executive Board included African Americans, Russians, Poles, Greeks, women and even a youth delegate.
Needle Trades Workers Industrial Union
Secretary-Treasurer
As chief strategist as well as secretary-treasurer for the Needle Trades Workers Industrial Union (NTWIU), Ben Gold pursued an aggressive and militant policy of collective bargaining. The formation of the union was inauspicious: Within the year the Great Depression began, leading to thousands of layoffs in the fur industry and strong downward pressure on wages. But even as early as February 1929, as the economy slid toward depression, Hyman and Gold were announcing a series of strikes designed to raise wages. The new union's first strike occurred in the garment industry in February 1929. A second strike in the New York City's fur industry occurred in June 1929, as NTWIU sought to organize AFL-affiliated locals of fur workers into the breakaway union. With nearly all the city's fur workers already in the NTWIU, however, Gold made little headway against the anti-communist AFL locals. Meanwhile, press reports implied that most of the city's fur workers belonged to the AFL, inverting the true situation. On occasion, violence broke out between the two groups. The AFL also sought to strip the NTWIU's New York City locals of the right to use the phrase "fur workers" in their name.
As the internecine union struggles continued, Gold led strikes in both the garment and fur industries. Sporadic violence also broke out during these events. More than 3,500 union members struck for shorter working hours and higher wages on June 17, 1931, collective bargaining goals which were considered madness by nearly all labor leaders. Yet, Gold won an increase in working hours, leading to a guaranteed 40-hour work week well as increased pay—an achievement important in the establishment of the standard American work week. In August 1932, Gold won yet another agreement retaining the union's work-week and pay goals in the fur industry despite the worsening depression. The union also launched an assault on sweatshop conditions in the garment industry in early 1933, an effort the AFL-led Joint Council labeled communistic.
Battles with the AFL-led Joint Council continued to occupy much of Gold's time. The stridently anti-communist labor leader, Matthew Woll, had been placed in charge of a three-person committee of AFL Executive Council members charged with assisting the IFWU and breaking the NTWIU. Woll and the two other council members funneled funds and staff into the IFWU and assisted the IFWU in strategizing ways to win back the loyalty of the majority of fur workers in New York City. Violence broke out when AFL supporters stormed NTWIU offices in April 1933. Gold, leading the fur workers' division of the NTWIU, led a series of counter-protests and marches through the fur district in May and June 1933. The AFL also continued to work closely with the New York City police, providing law enforcement officials with information on dates, times and places Gold's union would strike or protest and pushing hard for a strong police response to intimidate the communist-led union. In July, police clashed repeatedly with marching workers led personally by Gold, leading to a number of arrests and hundreds of worker injuries. In one case, police on horseback charged at a full gallop into a peaceful march on July 5, 1933. Despite the police violence and opposition of the AFL, the "dynamic leadership of Communist Ben Gold" helped the fur workers in 1933 to salvage a 35-hour work week and win an increase in pay from $38 to $50 a week.
When the Communist Party formed the Trade Union Unity League in late August 1929, Gold affiliated the NTWIU with the umbrella labor group. The League was shuttered in 1935 when the Communist Party abandoned its strategy of dual unionism and "boring from within" in favor of the Popular Front.
Gold also worked hard to integrate the NTWIU. While other unions actively discriminated against African Americans and other minorities or ignored the issue of race, Gold encouraged a bottom-up attack on racism. He actively involved members in "trials" of union members who had used racist language or engaged in discriminatory behavior, and his efforts were largely successful in weeding racism out of the union.
Meanwhile, Gold also was heavily involved in writing the "Fur Code." The National Industrial Recovery Act, enacted on June 16, 1933, established the National Recovery Administration and authorized the agency to establish voluntary agreements within each industry regulating working hours, pay rates, and prices. Hundreds of industry codes were created, including a code governing the fur industry. Gold was appointed to the panel crafting the Fur Industry Code, and on July 21, 1933, the panel established a preliminary "blanket code" providing a 40-hour week and a minimum wage of $14 a week (about $216 a week in 2008 inflation-adjusted dollars).
In late 1933, Gold served a brief prison sentence after having been arrested for participating in a hunger march in Wilmington, Delaware. Hunger marches had been occurring throughout the United States since 1931. Catholic social activist Dorothy Day herself encouraged Gold to participate in a march from New York City to Washington, D.C. Gold was one of 315 marchers who left New York City on November 29, 1932, bound for Washington. The marchers reached Wilmington on December 2, their number having increased by several hundred. Their permit to march in the city was withdrawn. That night, the police herded most of the marchers into a warehouse downtown, but Gold, most of the women and most of the marchers from New England stayed in a rented church two blocks away. That night, the marchers at the church were refused permission to hold a meeting in the street, so they held it on the church steps. When the police tried to stop the meeting, the marchers resisted. The police began beating the people listening to the speaker, and the marchers fled into the church and barricaded the doors. The police fired tear gas through the windows of the building, then broke down the doors and entered the building with weapons drawn. The marchers resisted by hurling chairs at the police, but were beaten and gassed repeatedly until subdued. Twenty-three marchers, including Gold, were arrested. Four police and three marchers were hospitalized. Gold was convicted of incitement to riot, and served a brief prison term in Wilmington in late 1933 and early 1934. Gold participated in additional hunger marches in 1933 and 1934, and was arrested again in Albany, New York, in late October 1934.
Gold's battles with the AFL also continued in 1934. Joint Board and Joint Council supporters fought with fists, bricks and clubs in January 1934. But the AFL group continued to shrink as the Great Depression worsened, and IFWU leaders feared for the survival of their union. To forestall any peace talks, AFL President Green launched a major initiative to drive communists and communist sympathizers out of all AFL-affiliated local, national and international unions. AFL accusations against Gold and his union also continued.
In 1934 and 1935, Gold led the garment and fur workers in two successful strikes which propelled his union into a merger with the IFWU. The first was week-long strike by 4,000 fur workers in late August 1934, which led to additional wage increases and stricter enforcement of contract provisions. The second was a strike by 10,000 garment workers in April 1935 which led to a contract guaranteeing a minimum weekly wage.
Merger with IFWU
The success of the NTWIU and particularly Gold's aggressive leadership of the union's fur workers division significantly undermined support for the AFL-supported IFWU. Gold asserted in August 1934 that the IFWU was in financial trouble and had too few members to ensure viability, but the IFWU denied his claims. IFWU President Pietro Lucchi, however, knew that Gold was correct. In May 1935, his union near bankruptcy, he approached David Dubinsky, President of the ILGWU, for an infusion of funds. Dubinsky turned him down. Lucchi next appealed to AFL President Green, who appointed a committee composed of Woll, Dubinsky, and Sidney Hillman (President of the Amalgamated Clothing Workers) to consider a fund-raising effort. But the committee would not meet until June 18, and by then the union would have collapsed. Given Green's disinclination to support the IFWU in 1927, some scholars conclude that Green purposefully delayed the committee meeting in order to let the IFWU collapse.
At the IFWU convention in Toronto, Ontario, Canada, the week of May 19, 1935, delegates voted to establish a Unity Committee whose charge was to seek and win immediate merger with the NTWIU. The committee met on May 27, 1935, with its NTWIU counterparts, and quickly hammered out a merger agreement.
The merger convention opened on June 20, 1935, at the Manhattan Opera House. In a final attempt to stall merger, on June 19 Green announced that any union which admitted communists as members would have its charter pulled by the AFL Executive Council. The merger proceeded despite Green's threat. More than 3,000 delegates from the NTWIU met on an upper floor, and about 2,500 delegates (nearly all the union's members) from the IFWU met on the ground floor. The same speakers addressed both conventions, although by prior agreement Gold was not permitted to speak. When Gold appeared about an hour after the two conventions opened, he was greeted with chants of "We want Gold!", "Let Gold speak!", and "Gold! Gold! Gold!" Gold sat impassive in his seat while he received a standing ovation, and it was clear that a wide majority of the members of both conventions supported him. On June 21, Lucchi and the executive board of the merged organization met in Long Island City, Queens, and reinstated Gold as a member in good standing of the IFWU.
Under an agreement reached by the merger conventions, leadership elections for the New York City locals of the merged IFWU took place 40 days later. Gold was elected to his old position of business manager of the Joint Council on August 10, 1935, defeating a candidate put forth by the AFL by a greater than 2-to-1 majority.
Business manager once again
Gold was business manager of the New York City Joint Council for two years. Since the IFWU had just held its biennial convention in May 1935, new elections for officers of the international union could not be held until 1937. So, despite overwhelming member support, Gold had to wait to run for president of the IFWU. He was not idle, however. Relations between various New York City locals were acrimonious after years of inter-union warfare, many employers were openly ignoring provisions of the contract because the union's attention was elsewhere, and organized crime had infiltrated many union shops.
The contracts controlled by the Joint Council expired on February 1, 1936. Gold faced a difficult task: In just six months, he had to rebuild the locals which had remained with the IFWU while preparing the union for a strike in the depths of a depression. A strike was authorized on January 18, but Gold quickly accepted the services of an impartial mediator to assist with the negotiations. In the final few days of January, Mayor Fiorello H. La Guardia intervened and heard presentations from both sides. The intervention by government officials worked, and a new contract reached on February 1.
Gold also led a number of organizing drives among fur and garment workers in New York City, so that by May 1937 the union had nearly 35,000 members. Continuing a campaign he began in 1927, Gold also purged the union's locals of organized crime influence.
Antitrust prosecution
On November 6, 1933, Gold and about 80 other individuals were indicted for violations of federal antitrust law. Former IFWU presidents Morris Kaufman and Pietro Lucchi, the IFWU itself, several of IFWU locals and local leaders, as well as 68 employers and several organized crime figures were also included in the indictment. The indictment alleged that Louis "Lepke" Buchalter and Jacob "Gurrah" Shapiro—co-founders of the infamous Murder, Inc. murder-for-hire organization—formed a group of employers known as the "Fur Dressers Factor Corporation" to fix prices and eliminate competition. The employers allegedly paid higher wages to unions which agreed to participate in the scheme by striking uncooperative businesses, and Buchalter and Shapiro provided the muscle to force other furriers out of the business (which included bombings, acid throwing, kidnapping, arson and more).
After several defendants were granted their own separate trials and charges against others dropped, the court reached its verdict on December 16, 1937. Gold was convicted of violating the Sherman Antitrust Act and sentenced to one year in prison. It was the first conviction of a labor union official or labor union under the Sherman Act. After the convictions, the government undertook additional investigations against the IFWU and now-defunct NTWIU for violations of the Sherman Act.
But Gold and his union co-defendants appealed their convictions, and on December 19, 1938, the Court of Appeals for the Second Circuit overturned the convictions of all but three union officials. Gold's conviction was among those voided.
The government then reinstated charges in February 1940 against Gold, the NTWIU and 28 other labor leaders based on allegations not pursued in 1933. Charges against six labor leaders were dropped on March 20, 1940, and four others but Gold and 17 others were tried. Despite one witness recanting most of his accusatory testimony on the witness stand, Gold and IFWU Vice President Irving Potash were convicted of these additional antitrust charges. As the union raised a $100,000 defense fund for Gold and Potash, the government brought a fresh set of charges against Gold on May 17, 1940, accusing him of jury tampering during his first trial. As the jury deliberated Gold's fate, a group of employers sued Gold and the NTWIU for $3 million in damages under the Clayton Antitrust Act, and accusations of witness tampering were levied against Gold.
A mistrial occurred in the Gold jury tampering case on June 28, 1940, after the jury was unable to reach a verdict.
Gold's second jury tampering trial (which now included the witness tampering charge) began on July 1, 1940. Gold and his three co-defendants were acquitted on July 11, 1940.
Meanwhile, Gold's appeal on the second set of Sherman Antitrust Act violations was winding its way through the courts. On May 27, 1940, the Supreme Court of the United States issued its ruling in Apex Hosiery Co. v. Leader 310 U.S. 469 (1940). In that case, a union had engaged in a sit-down strike which shuttered a hosiery company's operations and prevented it from fulfilling its interstate contracts. The union was indicted and convicted for violating the Sherman Antitrust Act. But the Supreme Court disagreed:
The mere fact that strikes or agreements not to work, entered into by laborers to compel employers to yield to their demands, may restrict the power of such employers to compete in the market with those not subject to such demands does not bring the agreement within the condemnation of the Sherman Act.
Following the reasoning laid down by the Supreme Court in Apex Hosiery, the Court of Appeals for the Second Circuit once more voided the antitrust convictions imposed on Gold and the others in the case. The government declined to prosecute Gold further.
Presidency
Gold was elected president of the International Fur Workers Union in May 1937. Immediately after his election, Gold disaffiliated the IFWU from the American Federation of Labor and joined the Congress of Industrial Organizations (CIO). The change in affiliation was driven almost solely by Gold, and shocked the members of the union. He was elected to the CIO executive council.
CIO affiliation did not, however, protect the IFWU or Gold from political attacks. John L. Lewis, then the president of the CIO, was a strong anti-communist. In late January 1938, Lewis publicly announced that he would pursue a policy barring communists from membership in the CIO. Moderates within the IFWU denounced Gold for using "Hitler methods" to retain power, and pleaded with Lewis to intervene. In May 1938, the U.S. House of Representatives established the House Committee Investigating Un-American Activities as a successor to the Special Committee on Un-American Activities (which had spent the last three years investigating Nazi Germany's attempts to influence American public opinion). Rep. Martin Dies, Jr. was named chair of the committee, and charged with continuing the investigations into Nazi propaganda and initiating new investigations into the activities of the Ku Klux Klan. When committee members voiced support for the Klan and ignored the Nazi threat, Dies concentrated the committee's work on communist infiltration of the labor movement. Dies eagerly permitted the AFL time before the committee to denounce the CIO and the IFWU as riddled with communists and communist sympathizers—accusations CIO representatives called "nonsense" and Gold denounced as redbaiting.
Gold continued to pursue an aggressive collective bargaining policy until the beginning of World War II. Within weeks of taking over as president, he authorized a sympathy strike of 13,000 fur workers in New York City to support striking fur workers in Canada. The protests, rallies and spot strikes continued as Gold pushed to organize the remaining fur shops in New York City. Signed contracts were reached with newly organized employers in July 1937.
Employers, however, often fought back, and in the spring of 1938 a lengthy strike nearly ended in defeat for the union. The U.S. economy had risen to its pre-depression levels by the spring of 1937, but a strong recession began in late summer (triggered in part by large reductions in federal spending, higher bank reserve requirements, and reductions in disposable income brought about by implementation of the Social Security Act). Between August 1937 and May 1938, industrial production fell by 30 percent, the economy contracted by more than 6 percent, and unemployment rose from 5 million to over 9 million. The steep recession led many employers to resist union demands. On February 11, 1938, employers locked out 4,000 fur workers as the IFWU contracts expired. Gold hesitated calling a strike for seven weeks, seeking peace with the manufacturers, but finally called all fur workers out in a general strike on March 30. Hoping for a quick end to the strike and alarmed by the lockout, Gold initially kept pickets and rallies small. But locked out workers attacked a fur dealer on April 1, and police retaliated against the pickets with clubs and beatings. Infuriated, Gold ordered all the union's members out into the streets. The police responded by attempting to use violence to intimidate the strikers, and the union responded in kind. For seven weeks, the fur district in New York City was in a state of near-riot. The union filed unfair labor practice charges against the employers, and the NLRB moved on May 6 to investigate. Mass picketing and mass rallies continued, and the employers asked Mayor LaGuardia and the police to end the strike. On May 13, the parties agreed to submit their disputes to Dr. Paul Abelson, an impartial arbitrator with the National Recovery Administration. Thirteen days later, Dr. Abelson announced a tentative agreement, and IFWU members ratified the contract on May 26. Although Gold publicly characterized the strike as a victory for the union, he privately conceded that the strike had been a very near thing.
Determined to expand the union, Gold merged the IFWU with the National Leather Workers' Association (NLWA). The IFWU had organized leather workers over the years but never concertedly. The NLWA was formed by four local unions in Massachusetts in 1933, and affiliated with the CIO in 1937. By 1939, however, the NLWA had only 14 locals (half of which actually functioned) and only 5,000 dues-paying members. The two unions agreed to merge in March 1939. The NLWA approved the merger during its 5th National Convention in Boston, Massachusetts, April 29 to May 2, and the IFWU approved the merger at its annual convention in New York City on May 14. Ben Gold was elected the president of the newly amalgamated union, which adopted "International Fur and Leather Workers Union of the United States and Canada" (IFLWU)as its new name. The new union maintained distinctly separate fur and leather divisions. Each division had its own executive board and conventions and maintained its own finances. But the amalgamated union was nonetheless effective: Within a year, the union had organized 25,000 new workers into 42 new locals.
Gold was a staunch supporter of CIO President John L. Lewis. In 1940, when other left-wing unions challenged Lewis' handling of CIO finances, Gold defended him. He also applauded Lewis' refusal to endorse Franklin D. Roosevelt in the 1940 presidential election, but unlike Lewis did not endorse Wendell Willkie or Montana Senator Burton K. Wheeler (whom Lewis supported as a third party candidate).
After the United States entered World War II, Gold proved an ardent patriot. As war approached, in November 1941, he led large rallies in New York City urging union members to buy war bonds. When the CIO advocated a no-strike pledge for all American unions, Gold wholeheartedly and strongly supported the pledge. He readily agreed to the seven-day work week after the United States declared war on Nazi Germany and the Empire of Japan, sent aid to the Republic of China, and implemented a campaign to donate 50,000 fur-lined vests to British sailors as part of the war effort.
As the war came to an end, however, Gold began to press for major salary and benefit increases for IFLWU members. Refusing to break the union's no-strike pledge, Gold submitted the union's demands to the National War Labor Board in February 1944. The War Labor Board subsequently granted the union a minimal wage rise in line with its "Little Steel Formula," but granted it substantial fringe benefit increases and ordered employers to end seasonal layoffs. The Board's order was vigorously opposed by employers, and Gold used the dispute as leverage to win a new collective bargaining agreement. The new agreement did not without a price, however, as Gold was forced to threaten to break his union's war-time pledge not to strike.
Gold also strongly advocated a third political party which would more strongly support unions and working-class Americans. Gold first backed a third-party candidate in 1947 when he asked former Vice President Henry A. Wallace to form a third party. In 1948, Soviet leaders ordered American communists to support the third party candidacy of Wallace against incumbent President Harry S. Truman, and Gold actively supported Wallace despite the CIO's refusal to do so.
Gold was a strong supporter of statehood for Israel. He was president of the American Jewish Labor Council in 1948. In March 1948, Gold led a parade of 10,000 people in a parade and rally to support the emerging Jewish state. When American recognition of Israel drew protests in April 1948, Gold defended the Truman administration's actions.
Communist purges
Gold was an active member in the Communist Party, and rose to important positions within its ranks by the late 1940s. He attended the Lenin Institute in Moscow (an institute of higher education which taught the works of Vladimir Lenin) for a short time during the winter of 1930-1931, and was a member of the Central Committee of the Communist Party from 1936 to 1948. His commitment to the party was occasionally tested, but never broken. For example, in 1939, the American Communist Party endorsed the Molotov–Ribbentrop Pact. Gold initially walked out of a party meeting to express his dismay at the decision. He changed his mind a few days later, and followed the party line.
In the post-World War II period, relations between the CIO leadership and communists within its member unions deteriorated. The first sign of a break came in May 1946. CIO President Philip Murray sponsored a denouncing Communist Party interference in the affairs of the CIO. Gold voted to approve the resolution. When asked why, he allegedly replied, "I have no problem being a loyal American, that's all the resolution asks. We just don't agree on the Truman foreign policy. We'll work with anyone on legitimate union business. We can't worry about Jim Carey and Reuther. They have their axes to grind." But when the CIO established a committee in November 1946 to purge the labor federation of communists and communist influence, Gold denounced the effort and said it would "destroy" the CIO. In May 1947, CIO leaders met to discuss the International Union of Mine, Mill, and Smelter Workers, where locals representing thousands of members had recently disaffiliated due to the communist politics of the international union's leadership. CIO President Philip Murray proposed that the CIO run the international union for a time, but Gold and seven other communists voted against Murray's proposal. An outraged Murray declared, "Any man who goes into a shop ostensibly as the representative of the workers and then devotes his time to furthering the interest of the Communist Party is a goddamn traitor. I'm tired of defending Communists and I'm tired of hearing C.I.O. officials defend them. The time has come to kick them out wherever and whenever we find them."
The breach widened throughout 1947. The CIO was extremely supportive of President Truman, and Soviet opposition to the Marshall Plan in the summer and fall of 1947 (opposition supported by most communists in the CIO). This led to a significant rupture between Murray, Walter Reuther and other leaders of the federation on one side and the communist leaders and staff in the CIO member unions on the other. The situation deteriorated further when Soviet leaders ordered American communists to support the Wallace candidacy for president. Then on June 23, 1947, the Republican-controlled Congress passed the Taft–Hartley Act over President Truman's veto. The Act amended the National Labor Relations Act to require union leaders to file affidavits with the Department of Labor declaring that they were not supporters of the Communist Party and had no relationship with any organization seeking the "overthrow of the United States government by force or by any illegal or unconstitutional means" as a condition to participating in NLRB proceedings.
The NLRB acted to aggressively enforce the provisions of the Taft-Hartley Act. Although the level of enforcement was not certain at first, many unions quickly filed the anti-communist affidavits. Gold declared the affidavit and increasingly anti-communist atmosphere a threat to the survival of the IFLWU, and sought contract language which would lock in employer recognition of the union if its leaders failed to sign the oath.
Political pressure on Gold also increased. Rep. John Parnell Thomas, chairman of the House Un-American Activities Committee (HUAC), subpoenaed fur industry employers to testify before the committee about Gold's political beliefs. Their September 8, 1948, testimony blasted Gold for establishing a "dictatorship" within the union and ruining the fur industry through mass picketing and intimidation. HUAC then forced Gold to testify. Gold denounced and denied the testimony of the employers, proudly declaring that he had been a member of the Communist Party for nearly a quarter century.
The CIO subsequently acted to expel Gold and the IFLWU. Over Gold's protests, the CIO expelled the Greater New York CIO Council, of which the IFLWU's Joint Council was a member, in November 1948. Gold began fighting a drive at the national level of the CIO to expel all communist-led or communist-dominated unions. The CIO censured Gold and nine other communists on its Executive Council in May 1949 for allowing the Communist Party to control their unions, and he lost re-election to the CIO Executive Council in November 1949 as the federation's leaders purged itself of all communists. A few days later, the New York State CIO banned communists from being members, and expelled Gold from that body as well.
The attacks on Gold's politics had collective bargaining consequences as well. In August 1949, a tanners' employers' association in Massachusetts refused to bargain with the IFLWU so long as Gold was president of the union, on the grounds that Gold was a communist. The labor dispute with the tanners escalated in late 1949 (leading to some limited violence and vandalism), before a new contract was signed in January 1950.
These pressures took a considerable toll on Gold and the IFLWU. Gold told delegates to the union's convention in May 1950 that the communist political views of the union's leadership could cause the organization much difficulty, yet he also defied the CIO and urged a united union front rather than caving in to redbaiting political pressure.
Nonetheless, the IFLWU agreed to order its leadership to sign the Taft-Hartley Act's non-communist affidavits.
Trial for communist beliefs
Gold resigned from the Communist Party on August 24, 1950, and signed the Taft-Hartley oath. However, he made it clear that he had resigned only so the Fur Workers could receive the protection of federal law. The Justice Department argued that Gold had not really resigned, and indicted him for perjury in August 1953 one day before the statute of limitations ran out.
At trial, Gold was charged with three counts of perjury. He was accused of continuing to be a member of the Communist Party; accused of being affiliated with Communist party; and accused of being a supporter of an organization which advocated the overthrow of the United States government by force, illegal means, or unconstitutional methods. Numerous famous character witnesses appeared on Gold's behalf, including W. E. B. Du Bois. Nonetheless, Gold was convicted on the "membership" and "supporting" counts, and sentence to 1 to 3 years in prison.
Gold appealed, and his conviction was overturned by the Supreme Court of the United States.
Gold raised six grounds for reversal: 1) The trial court refused to apply the rules of evidence for perjury to the case; 2) The circumstantial evidence offered at trial was not sufficient to convict him under the rules of evidence; 3) The trial court's instructions to the jury regarding the definition of "support" were unsupported by law or common usage; 4) The trial court erred in permitting expert testimony regarding his resignation (e.g., the fact of his resignation was a matter for the jury, not expert witnesses, to decide); 5) Government employees on the grand and petit juries were biased (as they themselves had to take an anti-communist oath to retain their jobs); and 6) Law enforcement officers discussed anti-communist oaths with members of the jury while investigating an unrelated case. A deeply divided 2nd Circuit Court of Appeals upheld his conviction. The court of appeals then asked for an en banc rehearing sua sponte. An equally divided en banc court upheld his conviction. Gold appealed to the U.S. Supreme Court, which overturned his conviction in Gold v. United States, 352 U.S. 985 (1957). An FBI agent, investigating another case in which falsity of a non-Communist affidavit was at issue, telephoned or visited three members of the Gold jury or their families during Gold's trial. The Supreme Court held that although the FBI intrusion was unintentional it prejudiced the case against Gold. Relying on its recent decision in Remmer v. United States, 350 U.S. 377 (1955), the Supreme Court reversed and remanded the case to the district court with instructions to grant a new trial.
Although the government initially expressed interest in prosecuting Gold further, all charges against him were dropped in May 1957.
Aftereffects of the Gold trials
Gold's indictment and conviction led to two other U.S. Supreme Court cases as well.
The first case was a major test of the National Labor Relations Board's (NLRB) enforcement of the Taft-Hartley Act. In 1951, Lannom Manufacturing Co. refused to honor its contract with the International Fur and Leather Workers Union on the grounds that the union's officers had lied when making their Taft-Hartley anti-communist oaths. The union filed an unfair labor practice charge against the employer with the NLRB. The Board found against the employer, but after Gold's conviction in April 1954 it reversed itself. The union, already embroiled in a similar case, asked the 6th Circuit Court of Appeals for a stay; the court declined. The U.S. Supreme Court, however, granted certiorari. In Meat Cutters v. NLRB, 352 U.S. 153 (1956), the Supreme Court (relying on a decision released earlier that day, Leedom v. Mine Workers, 352 U.S. 145) held that the National Labor Relations Board had no authority to refuse to provide the protections of the NLRA to unions not in compliance with the Taft-Hartley Act. "[We] conclude that the sole sanction for the filing of a false affidavit under 9 (h) is the criminal penalty imposed on the officer who files a false affidavit, not decompliance of the union nor the withholding of the benefits of the Act," the court ruled.
The second case led to a landmark Supreme Court ruling on whether an attorney was an "officer of the court." After the grand jury had indicted Gold for perjury, Harold I. Cammer (an attorney noted for representing communists in the United States), took Gold's case. Within two days, Cammer mailed a letter and questionnaire to all members of the grand jury who were employees of the federal government. He told the grand jurors that he was Gold's attorney and that he was trying to learn the effect of the federal government's loyalty program on federal employees. Cammer undertook this action because of developments in another Taft-Hartley anti-communist oath case. In Emspak v. United States, 203 F.2d 54 (1952), the Justice Department convinced a district court that grand jurors who were federal employee were not biased. In particular, the government had argued that "there is not the slightest indication in the long motion and offer of proof that an attempt has been made to interview a single one of the persons." To prevent the government from making a similar claim in the Gold case, Cammer polled the jury. The Contempt Act of March 2, 1831 (4 Stat. 487) gave federal courts the authority to penalize officers of the court for misbehavior. For questioning the grand jurors, the district court found Cammer guilty of contempt and fined him $100. Cammer appealed. The D.C. Circuit Court of Appeals upheld his conviction. Cammer appealed to the U.S. Supreme Court, which granted certiorari. In a landmark ruling, a unanimous Supreme Court overturned Cammer's contempt citation, holding that a lawyer is not a court "officer" in the same category as marshals, bailiffs, court clerks or judges. The district court erred in subjecting Cammer to summary punishment, the Supreme Court concluded, and the high court order the contempt ruling reversed.
Merger with the Meat Cutters and retirement
Gold was re-elected as IFLWU president in May 1954 despite his conviction for perjury. But the problems created by the Taft-Hartley Act, expulsion from the CIO, and prosecutions of the IFLWU's top leadership led Gold to seek merger with another union to strengthen the union's finances and collective bargaining power. A month after his re-election, Gold announced that he was discussing merger with the Amalgamated Meat Cutters and Butcher Workmen of North America, a labor union affiliated with the AFL that represented retail butchers and packinghouse workers. AFL leaders, however, expressed strong reservation against bringing the "Red-led" union into the federation.
Although the merger talks had moved forward aggressively, Ben Gold retired as IFLWU president on October 3, 1954, in order to remove AFL objections to the merger.
Gold's resignation at age 56 proved crucial in winning AFL approval for the merger. A new effort to merge the IFLWU and Meat Cutters began the day after his retirement. Eventually, the merger was consummated in 1955 after the AFL announced it would bar the IFLWU from joining the federation directly but not from merging with an AFL affiliate. The fur workers' division underwent additional purges of communist leaders and members after the merger.
Ben Gold spent the rest of his life in Florida. He published his memoirs in 1984. He died on July 24, 1985 at his home in North Miami Beach, Florida.
Political career
At the height of his career as a labor leader, Gold resided in The Bronx, where he ran unsuccessfully for judge in 1928; he received one of the lowest vote-totals in the history of New York state judicial elections. He ran for the New York State Assembly in 1931 and 1936, and for president of the New York City Board of Aldermen in 1933. He also ran for justice of the New York Supreme Court in 1932. All of his campaigns were on the American Labor Party ticket, and all failed.
In literature
Throughout his life, Gold wrote short stories in Yiddish that often dealt with labor relations and Jewish immigrants. His 1944 novel Avreml Broide included illustrations by fellow communist William Gropper. In 1948, he wrote Mentshn, published by the Needle Trades Workers Committee. His last work of fiction was The Storm in Riverville, published in 1972. It is a semi-fictional account of garment workers in the 1920s, their fight against organized crime, and their attempt to win a 40-hour work week.
Gold himself appears as a character in the fiction novel Union Square. The book, published in 2001, is about two Russian Jewish families—one Marxist, the other socialist—who are forced by pogroms to flee to the United States. Sarah Levy, one of the most prominent characters in the novel, meets a slightly fictionalized Ben Gold in her attempt to unionize women garment workers in New York City.
Gold also appears as a character in the stage play I'm Not Rappaport. Actor Ron Rifkin played Gold in the film version of the play.
Works
Who Are the Murderers? Who Paid for Placing the Bomb that Killed Morris Langer? The Ring of Racketeers in the Fur Industry Exposed. New York, General Executive Board, Needle Trades Workers Industrial Union, 1933.
The Palestine Crisis: An Open Letter to the Interim Committee, American Jewish Conference. with Alex Bittelman New York: Morning Freiheit Association, 1946.
Menchen. Illustrations by William Gropper. New York: Guild Trades, 1948. —In Yiddish.
The storm in Riverville'.' New York: Ben Gold Book Committee, 1973.Memoirs.'' New York: W. Howard, 1984.
Footnotes
External links
Famous Cases: The Fur Dressers Case. FBI History. Federal Bureau of Investigation. U.S. Department of Justice.
Guide to the International Fur and Leather Workers' Union. Records, 1913-1955. Collection Number: 5676. Kheel Center for Labor-Management Documentation and Archives, Cornell University Library, Cornell University
1898 births
1985 deaths
People from Bessarabia Governorate
Bessarabian Jews
Emigrants from the Russian Empire to the United States
American people of Moldovan-Jewish descent
Members of the Socialist Party of America
Members of the Communist Party USA
American trade union leaders
20th-century American memoirists
History of labor relations in the United States
McCarthyism
Jewish socialists
Yiddish-language writers
People from North Miami Beach, Florida |
A kválé (angol: quale, többesszáma: qualia) elmefilozófiában használatos kifejezés, a tudatos tapasztalat szubjektív minősége; szubjektív minőség az, amilyen valaki számára valamilyen tudatos állapotban lenni, más szóhasználattal a tapasztalat fenomenális (fenomén=jelenség) karaktere.
Tipikus példái: fájdalom átélése, látási, hallási, tapintási, ízlelési élmények, testi érzések, érzelmek. Vitatott azonban, hogy a gondolatoknak van-e fenomenális karaktere (l. pl. Aha-élmény). A kválé fogalma hangsúlyozottan nem ezen mentális állapotok a külső szemlélő által megismerhető aspektusaira vonatkozik, hanem arra, hogy milyen átélni azokat.
A kválé tág és szűk fogalma
A fenti meghatározás tekinthető a kválék általánosabb, tágabb meghatározásának, ami a hétköznapi intuícióinkat fejezi ki a tapasztalat természetéről. Ebben az értelemben a hétköznapi józan ész szerint nem lehet tagadni a kválék létezését.
A kválék szűk fogalma a kválék valamilyen elmélet keretében adott meghatározása, és további tulajdonságokkal jellemzi a kválékat.
A kválék természete kapcsán legtöbbet vitatott kérdések:
Reprezentációs (az elmefüggetlen valóságra irányul) vagy nem reprezentációs
Minősége intrinzikus (független attól, hogy hogyan viszonyul a tapasztalás más elemeihez) vagy holisztikus (egy kválé minősége csak a többi kváléhoz való viszonyában határozható meg.)
Kifejezhetetlenség – én csak akkor ismerhetem meg ugyanazt a minőséget, amit valaki akkor él át, amikor citromot eszik, ha én is átélem a citromízlelés élményét. Ez a valaki sehogyan sem tudná, hagyományos úton kifejezni azt a bizonyos minőséget ami az az ízélmény. Egy színvaknak sehogyan sem lehet elmagyarázni, hogy milyen egy piros paradicsomot észlelni.
Csalhatatlanság – ha bizonyos fenomenális minőség tudatában vagyok, akkor nem tévedhetek abban, hogy valóban abban vagyok. Lehetséges ugyan, hogy valamit rosszul észlelek és eltévesztem – hogy zöldnek látok egy piros almát – , de abban, hogy nekem milyennek tűnik mégsem tévedhetek.
Epifenomenalitás – amennyiben a fizikai világ okságilag zárt, akkor ha kválék nem magyarázhatóak fizikailag, nem is lehetnek okságilag hatékony tulajdonságok.
A kválék a test-elme vitában
A kválé fogalma jelentős szerepet játszik az elmefilozófia területén, különösen a test-elme probléma körüli vitákban, mivel sokak szerint nem magyarázható fizikalista (illetve naturalista, vagy materialista) elméletek alapján. A legtöbb filozófus, aki konkluzívnak tartja valamelyik antifizikalista érvet általában a tulajdonságdualizmus egy változatát támogatja
E vitában elfoglalt helye alapján, a kválék magyarázó elméleteinek egy lehetséges taxonómiája:
A kválé magyarázatot nyerhet naturalista fizikalista elméletek segítségével: KEMÉNY FIZIKALIZMUS
vagy azért mert redukálható, visszavezethető más létezőkre (kválé-redukcionizmus):
azonosságelmélet – a kválék redukálhatóak agyállapotokra
funkcionalizmus – a kválék redukálhatóak bizonyos funkcionális állapotokra
vagy mert a kválé (általában szűkebb értelemben vett) fogalmát értelmetlenként elutasítva arra jutnak, hogy nincs is mit beilleszteni – kválé-eliminativizmus):
A kválé nem magyarázható naturalista-fizikalista elméletek segítségével, ezért ezeken túli magyarázó tényezőkre kell hivatkoznunk: DUALIZMUS (Chalmers, Jackson)
A kválé nem magyarázható a hagyományos naturalista-fizikalista elméletek segítségével, de magyarázható egy másfajta naturalizmus-fizikalizmus által: PUHA FIZIKALIZMUS (Searle, Nagel)
A kválé nem magyarázható a hagyományos naturalista fizikalista elméletek segítségével, mert ez a magyarázat az emberi megismerés számára hozzáférhetetlen: PESSZIMIZMUS (McGinn, Sturgeon, Levine)
Kválékra hivatkozó klasszikus anti-fizikalista érvek
Thomas Nagel: Milyen lehet denevérnek lenni?
Thomas Nagel Milyen lehet denevérnek lenni? című cikkéhez szokták kötni a tudat problémájának analitikus filozófián belüli felbukkanását. Nagel amellett érvel, hogy objektív módszerekkel megközelíthetetlen számunkra a denevér tapasztalatának minősége. A denevérek visszhanglokátoros érzékelése semmilyen emberi érzékszervvel nem hasonlítható össze, és bár számos paraméterét, és működését leírhatjuk tudományosan, magához ehhez a típusú érzékeléshez kapcsolódó szubjektív minőség megismerhetetlen marad számunkra.
Frank Jackson: Amit Mary nem tudott
Frank Jackson Epifenomenális kvália című cikkében jelent meg a „tudásérvként” is ismert gondolatkísérlet, ami egy intuitív példával próbálja alátámasztani azt a tézist, hogy a kválék olyan lényegi minőséggel rendelkeznek, amiről semmilyen fizikai információ nem tud számot adni, következésképpen a fizikalizmus hamis.
„Maryt, a kiváló tudóst valamiért [születésétől fogva] arra kényszerítik, hogy egy fekete-fehér szobából figyelje a külvilágot, egy fekete-fehér televízió képernyőjén keresztül. Mary a látás neurofiziológiájáraa szakosodik, és (tegyük fel, hogy) összegyűjti az összes tudható fizikai információt arról, hogy mi megy végbe, amikor egy érett paradicsomot vagy az eget látjuk, illetve, amikor a 'piros' és 'kék' kifejezéseket használjuk és így tovább.”
Ha Maryt kiengedik a szobából, akkor intuíciónk szerint új ismeretre tesz szert, amikor először megpillant egy színes tárgyat. Viszont mivel Mary már korábban is ismerte a látással kapcsolatos összes fizikai tényt, ezért ez a tudás nem egy fizikai tényre vonatkozik.
David J. Chalmers: A tudat nehéz problémája
David Chalmers megkülönbözteti a tudat könnyű és nehéz problémáját. A könnyű problémához tartoznak azok a jelenségek, amelyek közvetlenül alávethetőnek látszanak a kognitív tudományok bevett módszereinek, amik a jelenségeket komputációs vagy neurális mechanizmusok segítségével kezelik. Magyarázatuk ugyanis nem áll másban, minthogy a leírjuk azt a mechanizmust, ami ezeket a funkciókat megvalósítja.
A tudat nehéz problémája Chalmers szerint a tapasztalat, azért mert ennek van egy szubjektív oldala is. Megvan benne a valamilyennek lenni mozzanata.
Joseph Levine: A magyarázati szakadék érv
Egy magyarázó redukció mindig azonosság-állítás. pl. (1) Víz = H2O. Amennyiben a kválékat megmagyarázhatnánk akkor annak egy hasonló állításnak kell lennie: pl. (2) fájdalom=C-(ideg)rostok tüzelése. Levine szerint az (1) valódi magyarázó azonosítás (2) viszont nem. A H2O tulajdonságainak ismerete ugyanis kivétel nélkül megadja számunkra a víz összes tulajdonságának ismeretét. Nem tudjuk elgondolni, amennyiben (1) igaz, és a H2O szerkezetű anyagra fennállnak az ismert fizikai-kémiai összefüggések, hogy ez az anyag – a víz – ne produkálja azt a jelenséget 100 °C hőmérsékleten, amit forrásnak nevezünk. Ezzel szemben elgondolható marad, hogy a C-rostjaink tüzelnek és mégsem érzünk fájdalmat.
„semmi olyan nincs a C-rostok tüzelésében, ami természetesebben kapcsolná azt a fájdalom fenomenális tulajdonságához, mint más fenomenális tulajdonságok halmazához...”
Metafizikailag nem lehet kizárt, hogy a fájdalom azonos a C-rostok tüzelésével, ha viszont így is van, ez egy nyers, magyarázhatatlan tény.
Kapcsolódó témák
Kválé-felcserélés
Invertált spektrum hipotézis
Zombik
Átfogó témák
Filozófia
Elmefilozófia
Tudat
Metafizika
Test-lélek probléma
Magyar nyelvű szakirodalom
Ambrus Gergely 2008, „Fenomenális tudatosság.” In Ambrus Gergely, Demeter Tamás, Forrai Gábor, Tőzsér János (szerk.), Elmefilozófia szöveggyűjtemény. L'Harmattan, Budapest.
Chalmers, David J. 2004, „Szemközt a tudat problémájával.” (ford. Sutyák Tibor), Vulgo 2004/ 5, 3-13. o.
Jackson, Frank 2007, „Epifenomenális qualia.” (ford. Polgárdi Ákos), Különbség IX/1. 67–82. o.
Jackson, Frank 2008, „Amit Mary nem tudott.” In Ambrus Gergely, Demeter Tamás, Forrai Gábor, Tőzsér János (szerk.), Elmefilozófia szöveggyűjtemény. L'Harmattan, Budapest.
Levine, Joseph 2008, „A milyenség kihagyásról.” In Ambrus Gergely, Demeter Tamás, Forrai Gábor, Tőzsér János (szerk.), Elmefilozófia szöveggyűjtemény. L'Harmattan, Budapest.
Nagel, Thomas 2004, „Milyen lehet denevérnek lenni?” (ford.: Sutyák Tibor), Vulgo 2004 /5, 3-13. o.
Tőzsér János 2009, Metafizika. Akadémiai Kiadó, Budapest.
Idegen nyelven
Block, Ned 1978, „Troubles with Functionalism.” Minnesota Studies in the Philosophy of Science 9, 261-325. o.
Chalmers, David J. 1996, The Conscious Mind: In search of a theory of conscious experience. Oxford University Press.
Chalmers, David J. 2004, „Szemközt a tudat problémájával.” (ford. Sutyák Tibor), Vulgo 2004/ 5, 3-13. o.
Crane, Tim 2000, „The Origins of Qualia.” In Crane, Tim and Patterson, Sarah (szerk.) The History of The Mind-Body Problem. Routledge, London.
Churchland, Paul M. 1995, The Engine of Reason. Massachusetts Institute of Technology.
Dennett, Daniel C. 1988, „Quining Qualia.” In Marcel, A. & Bisiach, E. (szerk.) Consciousness in Modern Science. Oxford University Press.
Dennett, Daniel C. 1991 Consciousness Explained. Little, Brown and Co, Boston.
Hawthorne, John 2006, „Direct Reference and Dancing Qualia.” In Alter, Torin & Walter, Sven (szerk.) Phenomenal Concepts and Phenomenal Knowledge: New Essays on Consciousness and Physicalism. Oxford University Press.
Levine, Joseph 1983, „Materialism and qualia: the explanatory gap.”, Pacific Philosophical Quarterly 64, 354-361. o.
Lycan, William G. 1987, „Subjectivity.” In Consciousnes. MIT Press.
Martin, M. G. F. 1998, „Setting Things before the Mind.” In (szerk. O'Hear, Anthony) Current Issues in Philosophy of Mind. Oxford University Press.
McGinn, Colin 1989, „Can We Solve the Mind-Body Problem?” Mind Vol. Xcviii, no.391, July.
Nagel, Thomas 2000, „The Psychophysical Nexus” In Boghossian, Paul and Peacocke, Christopher (szerk.), New Essays on the A Priori. Clarendon Press, Oxford.
Nagel, Thomas 1986, The view from nowhere. Oxford University Press, New York.
Mandik, Pete 2001, „Mental representation and the subjectivity of consciousness.” Philosophical Psychology Vol. 14, No. 2.
Shoemaker Sidney 1982, „The Inverted Spectrum.”, Journal of Philosophy, No. 7, 357-81. o.
Sharlow, Mark F 2009, „Qualia and the Problem of Universals.”, , (2009.10.07)
Sturgeon, Scott 1994, „The epistemic view of subjectivity.”, Journal of Philosophy, XCI. 5. May
Strawson, Galen 1994, Mental Reality, Cambridge, Mass the MIT Press, Bradford Books
Tye, Michael 2007, „Qualia.”, Stanford Encyclopedia of Philosophy,
Tye, Michael 1999, „Phenomenal Consciousness: The Explanatory Gap as Cognitive Illusion.”, Mind 108, 705- 725. o.
Hivatkozások
Külső hivatkozások
Online papers on consciousness
Stanford Encyclopedia of Philosophy Qualia
Filozófiai fogalmak |
In environmental philosophy, environmental ethics is an established field of practical philosophy "which reconstructs the essential types of argumentation that can be made for protecting natural entities and the sustainable use of natural resources." The main competing paradigms are anthropocentrism, physiocentrism (called ecocentrism as well), and theocentrism. Environmental ethics exerts influence on a large range of disciplines including environmental law, environmental sociology, ecotheology, ecological economics, ecology and environmental geography.
There are many ethical decisions that human beings make with respect to the environment. For example:
Should humans continue to clear cut forests for the sake of human consumption?
Why should humans continue to propagate its species, and life itself?
Should humans continue to make gasoline-powered vehicles?
What environmental obligations do humans need to keep for future generations?
Is it right for humans to knowingly cause the extinction of a species for the convenience of humanity?
How should humans best use and conserve the space environment to secure and expand life?
What role can Planetary Boundaries play in reshaping the human-earth relationship?
The academic field of environmental ethics grew up in response to the works of Rachel Carson and Murray Bookchin and events such as the first Earth Day in 1970, when environmentalists started urging philosophers to consider the philosophical aspects of environmental problems. Two papers published in Science had a crucial impact: Lynn White's "The Historical Roots of our Ecologic Crisis" (March 1967) and Garrett Hardin's "The Tragedy of the Commons" (December 1968). Also influential was Garett Hardin's later essay called "Exploring New Ethics for Survival", as well as an essay by Aldo Leopold in his A Sand County Almanac, called "The Land Ethic", in which Leopold explicitly claimed that the roots of the ecological crisis were philosophical (1949).
The first international academic journals in this field emerged from North America in the late 1970s and early 1980s – the US-based journal Environmental Ethics in 1979 and the Canadian-based journal The Trumpeter: Journal of Ecosophy in 1983. The first British based journal of this kind, Environmental Values, was launched in 1992.
Marshall's categories
Some scholars have tried to categorise the various ways the natural environment is valued. Alan Marshall and Michael Smith are two examples of this, as cited by Peter Vardy in The Puzzle of Ethics. According to Marshall, three general ethical approaches have emerged over the last 40 years: Libertarian Extension, the Ecologic Extension, and Conservation Ethics.
Libertarian extension
Marshall's libertarian extension echoes a civil liberty approach (i.e. a commitment to extending equal rights to all members of a community). In environmentalism, the community is generally thought to consist of non-humans as well as humans.
Andrew Brennan was an advocate of ecologic humanism (eco-humanism), the argument that all ontological entities, animate and inanimate, can be given ethical worth purely on the basis that they exist. The work of Arne Næss and his collaborator Sessions also falls under the libertarian extension, although they preferred the term "deep ecology". Deep ecology is the argument for the intrinsic value or inherent worth of the environment – the view that it is valuable in itself. Their argument falls under both the libertarian extension and the ecologic extension.
Peter Singer's work can be categorized under Marshall's 'libertarian extension'. He reasoned that the "expanding circle of moral worth" should be redrawn to include the rights of non-human animals, and to not do so would be guilty of speciesism. Singer found it difficult to accept the argument from intrinsic worth of a-biotic or "non-sentient" (non-conscious) entities, and concluded in his first edition of "Practical Ethics" that they should not be included in the expanding circle of moral worth. This approach is essentially then, bio-centric. However, in a later edition of Practical Ethics after the work of Næss and Sessions, Singer admits that, although unconvinced by deep ecology, the argument from intrinsic value of non-sentient entities is plausible, but at best problematic. Singer advocated a humanist ethics.
Ecologic extension
Alan Marshall's category of ecologic extension places emphasis not on
human rights but on the recognition of the fundamental interdependence
of all biological (and some abiological) entities and their essential diversity. Whereas Libertarian Extension can be thought of as flowing
from a political reflection of the natural world, ecologic extension is
best thought of as a scientific reflection of the natural world.
Ecological Extension is roughly the same classification of Smith's eco-holism, and it argues for the intrinsic value inherent in collective
ecological entities like ecosystems or the global environment as a whole entity. Holmes Rolston, among others, has taken this approach.
This category might include James Lovelock's Gaia hypothesis; the theory that the planet earth alters its geo-physiological structure over time in order to ensure the continuation of an equilibrium of evolving organic and inorganic matter. The planet is characterized as a unified, holistic entity with ethical worth of which the human race is of no particular significance in the long run.
Conservation ethics
Marshall's category of 'conservation ethics' is an extension of use-value into the non-human biological world. It focuses only on the worth of the environment in terms of its utility or usefulness to humans. It contrasts the intrinsic value ideas of 'deep ecology,' hence is often referred to as 'shallow ecology,' and generally argues for the preservation of the environment on the basis that it has extrinsic value – instrumental to the welfare of human beings. Conservation is therefore a means to an end and purely concerned with mankind and inter-generational considerations. It could be argued that it is this ethic that formed the underlying arguments proposed by Governments at the Kyoto summit in 1997 and three agreements reached in the Rio Earth Summit in 1992.
Humanist theories
Peter Singer advocated the preservation of "world heritage sites", unspoilt parts of the world that acquire a "scarcity value" as they diminish over time. Their preservation is a bequest for future generations as they have been inherited from human's ancestors and should be passed down to future generations so they can have the opportunity to decide whether to enjoy unspoilt countryside or an entirely urban landscape. A good example of a world heritage site would be the tropical rainforest, a very specialist ecosystem that has taken centuries to evolve. Clearing the rainforest for farmland often fails due to soil conditions, and once disturbed, can take thousands of years to regenerate.
Applied theology
The Christian world view sees the universe as created by God, and humankind accountable to God for the use of the resources entrusted to humankind. Ultimate values are seen in the light of being valuable to God. This applies both in breadth of scope – caring for people (Matthew 25) and environmental issues, e.g. environmental health (Deuteronomy 22.8; 23.12-14) – and dynamic motivation, the love of Christ controlling (2 Corinthians 5.14f) and dealing with the underlying spiritual disease of sin, which shows itself in selfishness and thoughtlessness. In many countries this relationship of accountability is symbolised at harvest thanksgiving. (B.T. Adeney : Global Ethics in New Dictionary of Christian Ethics and Pastoral Theology 1995 Leicester)
Abrahamic religious scholars have used theology to motivate the public. John L. O'Sullivan, who coined the term manifest destiny, and other influential people like him used Abrahamic ideologies to encourage action. These religious scholars, columnists and politicians historically have used these ideas and continue to do so to justify the consumptive tendencies of a young America around the time of the Industrial Revolution. In order to solidify the understanding that God had intended for humankind to use earths natural resources, environmental writers and religious scholars alike proclaimed that humans are separate from nature, on a higher order. Those that may critique this point of view may ask the same question that John Muir asks ironically in a section of his novel A Thousand Mile Walk to the Gulf, why are there so many dangers in the natural world in the form of poisonous plants, animals and natural disasters, The answer is that those creatures are a result of Adam and Eve's sins in the garden of Eden.
Since the turn of the 20th century, the application of theology in environmentalism diverged into two schools of thought. The first system of understanding holds religion as the basis of environmental stewardship. The second sees the use of theology as a means to rationalize the unmanaged consumptions of natural resources. Lynn White and Calvin DeWitt represent each side of this dichotomy.
John Muir personified nature as an inviting place away from the loudness of urban centers. "For Muir and the growing number of Americans who shared his views, Satan's home had become God's Own Temple." The use of Abrahamic religious allusions assisted Muir and the Sierra Club to create support for some of the first public nature preserves.
Authors like Terry Tempest Williams as well as John Muir build on the idea that "...God can be found wherever you are, especially outside. Family worship was not just relegated to Sunday in a chapel." References like these assist the general public to make a connection between paintings done at the Hudson River School, Ansel Adams' photographs, along with other types of media, and their religion or spirituality. Placing intrinsic value upon nature through theology is a fundamental idea of deep ecology.
Normative ethical theories
Normative ethics is a field in Moral Philosophy that investigates how one ought to act. What is morally right and wrong, and how moral standards are determined. Superficially, this approach may seem intrinsically anthropocentric. However, theoretical frameworks from traditional normative ethical theories are abundant within contemporary environmental ethics.
Consequentialism
Consequentialist theories focus on the consequences of actions, this emphasises not what is 'right', but rather what is of 'value' and 'good'. Act Utilitarianism, for example, expands this formulation to emphasise that what makes an action right is whether it maximises well-being and reduces pain. Thus, actions that result in greater well-being are considered obligatory and permissible. It has been noted that this is an 'instrumentalist' position towards the environment, and as such not fully adequate to the delicate demands of ecological diversity.
Aldo Leopold's Land Ethic (1949) tries to avoid this type of instrumentalism by proposing a more holistic approach to the relationship between humans and their 'biotic community', so to create a 'limit' based on the maxim that "a thing is right when it tends to preserve the integrity, stability, and beauty of the biotic community; it is wrong when it tends otherwise." Thus, the use of natural resources is permissible as long as it does not disrupt the stability of the ecosystem. Some philosophers have categorised Leopold's views to be within a consequentialist framework, however it is disputed whether this was intentional. Other consequentialist views such as that of Peter Singer tend to emphasise the inclusion of non-human sentient beings into ethical considerations. This view argues that all sentient creates which are by nature able to feel pleasure and pain, are of equal moral consideration for their intrinsic value. Nevertheless, non-sentient beings, such as plants, rivers and ecosystems, are considered to be merely instrumental.
Deontology
Deontological theories state that an action should be based on duties or obligations to what is right, instead of what is good. In strong contrast to consequentialism, this view argues for principles of duty based not on a function of value, but on reasons that stand beyond the consequences of an action. Something of intrinsic value, then, has to be protected not because its goodness would maximise a wider good, but because it is valuable in itself; not as a means towards something, but as an end in itself. Thus, if the natural environment is categorised as intrinsically valuable, any destruction or damage to such would be considered wrong as a whole rather than merely due to a calculated loss of net value. It can be said that this approach is more holistic in principle than one of consequentialist nature, as it fits more adequately with the delicate balance of large ecosystems.
Theories of rights, for example, are generally deontological. That is, within this framework an environmental policy that gives rights to non-human sentient beings, would prioritise the conservation of such in their natural state, rather than in an artificial manner. Consider for example, issues in climate engineering; Ocean fertilisation aims to expand marine algae in order to remove higher levels of CO2. A complication from this approach is that it creates salient disruptions to local ecosystems. Furthermore, an environmental ethical theory based on the rights of marine animals in those ecosystems, would create a protection against this type of intervention. Environmental deontologists such as Paul W. Taylor, for example, have argued for a Kantian approach to issues of this kind. Taylor argues that all living things are 'teleological centres of life' deserving of rights and respect. His view uses a concept of 'universalizability', to argue that one ought to act only on actions which could be rationally willed as a universal law. Val Plumwood has criticised this approach by noting that the universalisation framework, is not necessarily based on 'respect' for the other, as it's based on duty and 'becoming' part of the environment.
Virtue ethics
Virtue ethics states that some behaviours should be cultivated, and others avoided. This framework avoids problems of defining what is of intrinsic value, by instead arguing that what is important is to act in accordance with the correct balance of virtue. The Golden mean formulation, for example, states that to be 'generous' (virtue), one should neither be miserly (deficiency) or extravagant (excess). Unlike deontology and consequentialism, theories of virtue focus their formulations on how the individual has to act to live a flourishing life. This presents a 'subjective flexibility' which seems like an adequate position to hold considering the fluctuating demands of sustainability. However, as a consequence, it can also be said that this is an inherently anthropocentric standpoint.
Some Ecofeminist theories such as that of Val Plumwood, have been categorised as a form of virtue ethics. Plumwood argues that a virtue-based ethical framework adapts more fittingly to environmental diversity, as virtues such as 'respect', 'gratitude', and 'sensitivity', are not only suitable to ecological subjectivity but also more applicable to the views of indigenous people. Furthermore, what traits would be considered as part of environmental vices? Ronald Sandler argues that detrimental dispositions to human flourishing such as 'greed', 'intemperance' and 'arrogance', lead to detrimental dispositions to the protection of the environment such as 'apathy', against other species, and 'pessimism' about conservation. Views such as this, create a mutualistic connection between virtuous human flourishing, and environmental flourishing.
Anthropocentrism
Anthropocentrism is the position that humans are the most important or critical element in any given situation; that the human race must always be its own primary concern. Detractors of anthropocentrism argue that the Western tradition biases homo sapiens when considering the environmental ethics of a situation and that humans evaluate their environment or other organisms in terms of the utility for them (see speciesism). Many argue that all environmental studies should include an assessment of the intrinsic value of non-human beings, which would entail a reassessment of humans ecocultural identities. In fact, based on this very assumption, a philosophical article has explored recently the possibility of humans' willing extinction as a gesture toward other beings. The authors refer to the idea as a thought experiment that should not be understood as a call for action.
Baruch Spinoza reasoned that if humans were to look at things objectively, they would discover that everything in the universe has a unique value. Likewise, it is possible that a human-centred or anthropocentric/androcentric ethic is not an accurate depiction of reality, and there is a bigger picture that humans may or may not be able to understand from a human perspective.
Peter Vardy distinguished between two types of anthropocentrism. A strong anthropocentric ethic argues that humans are at the center of reality and it is right for them to be so. Weak anthropocentrism, however, argues that reality can only be interpreted from a human point of view, thus humans have to be at the centre of reality as they see it.
Another point of view has been developed by Bryan Norton, who has become one of the essential actors of environmental ethics by launching environmental pragmatism, now one of its leading trends. Environmental pragmatism refuses to take a stance in disputes between defenders of anthropocentrist and non-anthropocentrist ethics. Instead, Norton distinguishes between strong anthropocentrism and weak-or-extended-anthropocentrism and argues that the former must underestimate the diversity of instrumental values humans may derive from the natural world.
A recent view relates anthropocentrism to the future of life. Biotic ethics are based on the human identity as part of gene/protein organic life whose effective purpose is self-propagation. This implies a human purpose to secure and propagate life. Humans are central because only they can secure life beyond the duration of the Sun, possibly for trillions of eons. Biotic ethics values life itself, as embodied in biological structures and processes. Humans are special because they can secure the future of life on cosmological scales. In particular, humans can continue sentient life that enjoys its existence, adding further motivation to propagate life. Humans can secure the future of life, and this future can give human existence a cosmic purpose.
Status of the field
Only after 1990 did the field gain institutional recognition at programs such as Colorado State University, the University of Montana, Bowling Green State University, and the University of North Texas. In 1991, Schumacher College of Dartington, England, was founded and now provides an MSc in Holistic Science.
These programs began to offer a master's degree with a specialty in environmental ethics/philosophy. Beginning in 2005 the Department of Philosophy and Religion Studies at the University of North Texas offered a PhD program with a concentration in environmental ethics/philosophy.
In Germany, the University of Greifswald has recently established an international program in Landscape Ecology & Nature Conservation with a strong focus on environmental ethics. In 2009, the University of Munich and Deutsches Museum founded the Rachel Carson Center for Environment and Society, an international, interdisciplinary center for research and education in the environmental humanities.
Relationship with animal ethics
Differing conceptions of the treatment of and obligations towards animals, particularly those living in the wild, within animal ethics and environmental ethics has been a source of controversy between the two ethical positions; some ethicists have asserted that the two positions are incompatible, while others have argued that these disagreements can be overcome.
See also
Anarcho-primitivism
Biocentrism
Bioethics
Climate ethics
Conservation movement
Crop art
Earth Economics (policy think tank)
Ecocentrism
Ecological economics
EcoQuest (a series of two educational games)
Environmental health ethics
Environmental movement
Environmental organization
Environmental politics
Environmental racism
Environmental resource management
Environmental skepticism
Environmental virtue ethics
Hans Jonas
Human ecology
List of environmental philosophers
Nature conservation
Population control
Resource depletion
Self-validating reduction
Solastalgia
Terraforming
Trail ethics
Van Rensselaer Potter
Veganism
Notes
Further reading
Brennan, Andrew/ Lo, Yeuk-Sze 2016: Environmental Ethics. In: Zalta, Edward N. (Hg.): The Stanford Encyclopedia of Philosophy (Winter 2016 Edition). https://plato.stanford.edu, Stanford University: https://plato.stanford.edu/archives/win2016/entries/ethics–environmental/.
Ott, Konrad (2020): Environmental ethics. In: Kirchhoff, Thomas (ed.): Online Encyclopedia Philosophy of Nature / Online Lexikon Naturphilosophie, doi: https://doi.org/10.11588/oepn.2020.0.71420; https://journals.ub.uni-heidelberg.de/index.php/oepn/article/view/71420.
External links
Bioethics Literature Database
Brief History of Environmental Ethics
Thesaurus Ethics in the Life Sciences
EnviroLink Library: Environmental Ethics - online resource for environmental ethics information
EnviroLink Forum - Environmental Ethics Discussion/Debate
Environmental Ethics online (journal, 1979-present)
Sustainable and Ethical Architecture Architectural Firm
Stanford Encyclopedia of Philosophy
Environmental Ethics entry in the Internet Encyclopedia of Philosophy.
Center for Environmental Philosophy
UNT Dept of Philosophy
Creation Care Reading Room: Extensive online resources for environment and faith (Tyndale Seminary)
Category List - Religion-Online.org "Ecology/Environment"
Islam, Christianity and the Environment
Relational ethics
Articles containing video clips
Spinoza studies |
Alban Maria Johannes Berg (Viena, 9 de febrero de 1885 – Viena, 24 de diciembre de 1935) fue un compositor austríaco, alumno de Arnold Schoenberg y perteneciente a la Segunda Escuela de Viena. Incursionó como ellos en la atonalidad y luego en el dodecafonismo, escribiendo obras vinculadas a la estética expresionista, pero su música tiene además una sonoridad que evoca la tonalidad, con reminiscencias del romanticismo, y una inclinación marcadamente dramática. Sus tres obras más conocidas son el Concierto para violín y las óperas Wozzeck y Lulú.
Vida y obra
Niñez y juventud
Berg nació en Viena, Austria, el tercero de cuatro hijos de Conrad Berg, un comerciante y exportador acomodado procedente de Núremberg, que tenía una tienda de libros, objetos de arte y artículos religiosos cerca de la iglesia de San Esteban, y Johanna Braun, hija de un joyero imperial. El mayor de sus hermanos, Hermann, emigró a Estados Unidos, pero los otros dos, Charly (Karl Bernhard) y Esmeralda, la única mujer, fueron sus compañeros de infancia. Su familia, de formación católica, vivió muy confortablemente hasta la muerte de su padre, el 30 de marzo de 1900.
Berg tenía más interés por la literatura que por la música de niño, y comenzó a componer lieder y dúos desde los quince años, con la educación musical tradicional y autodidacta que tuvo. Su hermana Smaragda, excelente pianista y alumna de Theodore Lescheitzky, le introdujo en la música francesa contemporánea (Claude Debussy y Maurice Ravel sobre todo).
Smaragda, asimismo, tuvo un intento de suicidio tras un infeliz matrimonio de apariencia, debido a su no confesada homosexualidad. Además, en 1903, a raíz de una aventura sentimental con una campesina de Carinthia, que finalizó con el nacimiento de una hija nunca reconocida por el compositor, el propio Alban Berg también llevó a cabo un intento de suicidio.
Resulta evidente que la presión social, ante todos estos acontecimientos en una sociedad puritana que esconde sus lacras y castiga severamente sus manifestaciones, es algo que tuvo que ejercer un peso considerable en la personalidad del compositor, que este pondría de manifiesto en sus obras maestras Wozzeck y Lulú de una forma inequívoca y magistral, a través de los conceptos de culpa y expiación.
Debido a la precariedad económica derivada de la muerte de su padre, inició una práctica como auxiliar en contabilidad, en Statthalterei, en la Baja Austria, mientras, simultáneamente, asistía a lecturas de Derecho y Musicología.
El encuentro con Schönberg
En 1904, Charly, hermano de Berg, llevó la música de algunos lieder a Schönberg, quien gratamente sorprendido, se ofreció para darle clases, que comenzaron desde octubre de aquel año (gratuitas hasta 1906 debido a su precaria situación económica). En ellas conoció a Anton Webern.
En 1906 adquirió una herencia que le permitió vivir más holgadamente y dedicarse intensamente a sus estudios. En ese mismo año conocía a Helene Nahowski, cantante e hija de una familia acomodada y su futura esposa. En un recital en Viena el 7 de noviembre de 1907 ofreció los estrenos públicos de 3 lieder (que luego incluiría en sus Sieben frühe Lieder) y una fuga con cuarteto de cuerdas y piano. En todas estas primeras obras, Berg reveló la influencia del romanticismo y el postromanticismo alemán (Schumann, Wagner, Brahms, Hugo Wolf, su maestro Schoenberg) y también del impresionismo francés (Debussy).
En 1910 terminó sus estudios con Schönberg. Su obra de "graduación" fue la Sonata para piano catalogada como Op. 1; y según comentarios "una de las obras más formidables jamás escritas por un compositor". Cuando Schoenberg abandonó el uso de la tonalidad (que había sido el sistema principal usado en la música occidental durante varios siglos) y comenzó a experimentar en lo que se llamaría atonalidad, Berg y su colega Webern se unieron en esta búsqueda de posibilidades sonoras y que se evidencian en sus Cuatro Lieder Op. 2 y su Cuarteto de cuerdas Op. 3. Durante toda su vida, Berg tuvo una gran amistad y estima hacia su maestro Arnold Schoenberg, a quien lo consideraba como un padre. También su compañero de clases Anton Webern fue un gran amigo suyo.
Un concepto importante que Schoenberg le enseñó es lo que se conocería después como variación continua, que consiste en que la unidad de una pieza depende de que todos los aspectos de ella deriven de una sencilla idea básica. Berg también transmitió esta idea a sus alumnos; uno de ellos, el filósofo Theodor Adorno dijo: "El principio más importante que me enseñó es el de la variación: se asume que todo debe desarrollarse y ser además intrínsecamente diferente." La Sonata es un impactante ejemplo de trabajo de esta idea: toda la composición se deriva del motivo inicial de cuartas y de la frase inicial.
Inicios como compositor
Berg formó parte de la élite cultural de Viena durante el período conocido como el fin de siècle. Este círculo incluyó a músicos como Alexander von Zemlinsky y Franz Schreker, el pintor Gustav Klimt, el escritor y satírico Karl Kraus, el arquitecto Adolf Loos y el poeta Peter Altenberg. El 14 de abril de 1911, estrenó su Sonata para piano y su Cuarteto de cuerdas, el 3 de mayo se casaba con Helene Nahowski, pese a la abierta hostilidad de su familia. De su idilio se conservan unas cartas de amor muy famosas. El 18 de mayo moría Gustav Mahler, el gran director y compositor austríaco, a quien Berg admiraba profundamente y que ejerció una poderosa influencia en su música.
En 1912 comenzó a componer música para unos textos de Peter Altenberg, singular poeta vienés que escribía breves poesías en postales que regalaba a sus amigos. En aquellos años, los miembros de la Trinidad Vienesa comenzaron a experimentar con la forma musical, escribiendo obras de extremada concisión y densidad y por lo tanto muy cortas; también compuso en este estilo (llamado estilo aforístico), sus Cuatro piezas para clarinete y piano en 1913. Precisamente, el 31 de marzo de ese año, se preparó el estreno de los Altenberg-Lieder Op. 4 para un concierto dedicado exclusivamente a obras de los alumnos de Schoenberg y dirigido por este. La extrañeza de las piezas y la discreción del uso de la enorme orquesta sinfónica terminaron por causar un escándalo que interrumpió el concierto - las canciones serían terminadas de "estrenar" en 1952.
Wozzeck
El 14 de mayo de 1914 Berg asistió a una representación teatral de Woyzeck (en ese tiempo se llamaba Wozzeck debido a un error de edición), drama inconcluso del entonces recién descubierto escritor alemán Georg Büchner y decidió componer música con él. Sin embargo, este proyecto se vio interrumpido por la Primera Guerra Mundial. Berg fue llamado a servir en la Armada del Imperio austrohúngaro. Debido a su salud enfermiza, fue enviado al Ministerio de Guerra. Ahí comenzó a trabajar en su futura obra.
Terminada la guerra, en 1918 Schoenberg fundaba la Sociedad para Ejecuciones Musicales Privadas, que buscaba crear un ambiente ideal para la exploración de música nueva no apreciada y poco familiar mediante ensayos públicos, ejecuciones repetidas, y la exclusión de todos los críticos profesionales, en la que Berg colaboraría asiduamente. En 1920 Berg tuvo una exitosa actividad como escritor, por un tiempo dudó de si seguir componiendo o enfocarse en escribir. También impartía clases privadas, siendo uno de sus alumnos el después brillante filósofo Adorno.
En 1921 terminaba su ópera Wozzeck. Al año siguiente publicaba la partitura de la reducción para piano de su ópera con el aporte económico de su gran amiga Alma Mahler, la viuda del compositor. En 1923 firmaba un contrato para la publicación de su obra con Universal Edition (hasta hoy en día se encarga de ello).
Debido que los teatros de ópera rechazaban estrenar su obra, el director Hermann Scherchen sugirió que escribiese una especie de suite sinfónica para llamar la atención del público y los empresarios por su reciente obra. Estrenó entonces en 1924 en Fráncfort sus Tres escenas de Wozzeck para soprano y orquesta, que tuvo un gran éxito, y permitió el estreno de la ópera completa el 14 de diciembre de ese mismo año en la Ópera Estatal de Berlín por el director Erich Kleiber. Wozzeck consagró internacionalmente al compositor, que se dedicó en los años siguientes a viajar por toda Europa para supervisar las representaciones de su ópera y dar conferencias: Praga en 1926, Leningrado en 1927, Oldenburgo en 1929 y 25 veces más durante el resto de su vida. También le permitió vivir con mayor holgura.
Dodecafonismo
En 1923, Schoenberg anuncia su último descubrimiento: la técnica dodecafónica. Inmediatamente sus alumnos comenzaron a usarla, la primera obra en que la emplearía sería en la re-musicalización de "Schliesse mir die Augen beide" (cierra mis dos ojos). La puso libre y parcialmente en práctica en su Suite Lírica (1925) para cuarteto de cuerda, obra que llevaba oculta su relación extramatrimonial con Hanna Fuchs-Robettin. Esta obra sería estrenada por el famoso Cuarteto Kolisch el 8 de enero de 1927, y después a pedido de su editorial haría un arreglo de 3 movimientos para orquesta de cuerdas. Berg siempre usó el dodecafonismo en forma muy libre, violando las ortodoxas reglas que puso inicialmente Schoenberg, dándole un particular color tonal. En esa época también el Concierto de cámara que dedicaba al cincuentenario de su maestro Schoenberg, y en la que como era su costumbre, colocaba una serie de símbolos, alusivos a la Trinidad Vienesa.
En 1927 consideraba musicalizar el cuento fantástico de Gerhart Hauptmann Und Pippa tanzt. Finalmente se decide a poner música en 1928 al tema de Lulu del dramaturgo Frank Wedekind que había visto en escena en 1905. En 1929 escribe por encargó una aria de concierto Der Wein (El vino), basado en poemas de Las flores del mal de Charles Baudelaire traducidos por Stefan George. En 1930 fue nombrado miembro de la Academia de las Artes de Prusia. Dos años después compraba una residencia de verano en Wörthersee.
Lulu y el final
Berg se dedicaba intensamente a la composición de su nueva ópera. Dedicó para el cincuentenario de Anton Webern el Lied der Lulu que terminó el 3 de diciembre de 1933. Con la Anschluss (anexión) de Austria por la Alemania de Hitler, y con la censura nazi de los estilos musicales considerados Entartete Kunst (arte degenerado), Berg pasó serias dificultades económicas. Además sufrió el exilio de su gran amigo Schoenberg por el creciente antisemitismo.
En abril de 1934, estaba culminando la composición de Lulu. El estreno mundial es programado para Berlín por el director Erich Kleiber. Compuso entonces, al igual que para Wozzeck, la Lulu Suite que se estrenó el 30 de noviembre en la Ópera Estatal de Berlín con Erich Kleiber. Debido a las hostilidades contra Kleiber y la campaña de la prensa, este emigró en enero del año siguiente. Las obras de Berg fueron prohibidas en Alemania. Entonces interrumpe la composición de Lulu (faltaba la orquestación de los últimos actos) desde abril hasta agosto de 1935 para componer su Concierto para violín, dedicado a la hija del matrimonio de Alma Mahler con Walter Gropius, Manon, que había muerto paralizada por poliomielitis. En Nochebuena de ese mismo año, Berg fallece de una septicemia causada al parecer por una picadura de abeja, dejando Lulu inconclusa - el acto III sería orquestado después por el compositor austríaco Friedrich Cerha y el estreno de la ópera completa tendría lugar el 24 de febrero de 1979 en París, bajo la dirección de Pierre Boulez. Su Concierto para violín "Dem Andenken eines Engels" (a la memoria de un ángel) sería estrenado póstumamente el 19 de abril de 1936 por el violinista Louis Krasner y el director Hermann Scherchen en Barcelona.
Legado
Berg está considerado uno de los compositores más importantes del , y sus óperas son las más tocadas a día de hoy entre las de la llamada Segunda Escuela de Viena. Asimismo se le atribuye el hecho de dotar de más "valores humanos" al sistema dodecafónico, siendo su trabajo reconocido como más "emocional" que el del propio Schoenberg. La crítica ha considerado a Berg preservador de la tradición vienesa en su música. Su popularidad fue más clara que la de muchos otros modernistas debido a que combinó de forma plausible los lenguajes del Romanticismo y el Expresionismo. Aunque el Romanticismo de Berg fue entendido como un paso atrás para algunos compositores posteriores, su alumno Douglas Jarman escribió en el New Grove: "En el cierre del siglo XX, el retrospectivo Berg, como [George] Perle señaló, será visto al mismo tiempo como su compositor más innovador."
El asteroide 4528 Berg fue nombrado en su honor.
Composiciones
Varios (alrededor de 70) Lieder juveniles (Jugendlieder) para voz y piano (1900-8)
Varias piezas para piano (1900-8)
Varias obras para cuarteto de cuerdas (1900-8)
Siete canciones tempranas para voz y piano (Sieben frühe Lieder)(1905-9) (también orquestados)
Schliesse mir die Augen beide para voz y piano (1909)
Sonata para piano en si menor Op. 1 (1908)
Cuatro Lieder para voz y piano Op. 2
Cuarteto de cuerdas Op. 3 (1910)
Cinco Lieder sobre poemas de postales de Peter Altenberg (Altenberg-Lieder) Op. 4 (1912)
Cuatro piezas para clarinete y piano Op. 5 (1913)
Tres piezas para orquesta Op. 6 (1913)
Wozzeck, ópera Op. 7 (1917)
Tres fragmentos de Wozzeck para soprano y orquesta (1924)
Concierto de cámara para piano, violín y 13 instrumentos de viento (1923-5)
Suite Lírica para cuarteto de cuerda (1925-6)
Lulú, ópera (1929-35, inconclusa)
Der Wein, aria para soprano y orquesta (1929)
Suite Lulú para soprano y orquesta (1934)
Concierto para violín y orquesta «A la memoria de un ángel» (1935)
Véase también
Allgemeiner Deutscher Musikverein
Referencias
Bibliografía
Escritos analíticos
Adorno, Theodor W.: Alban Berg: Master of the Smallest Link. Tr. Juliane Brand & Christopher Hailey. Cambridge University Press, 1991.
Bruhn, Siglind: Encrypted Messages in Alban Berg's Music. Garland, 2013 [1998].
Cercignani, Fausto: Il «Woyzeck» di Büchner e il «Wozzeck» di Berg, in Wozzeck, a cura di F. Degrada, Milano, Edizioni del Teatro alla Scala, 1997, pp. 97–116.
Jarman, Douglas: The Music of Alban Berg. University of California Press, 1979.
Lauder, Robert Neil: Two Early Piano Works of Alban Berg: A Stylistic and Structural Analysis. Tesis. University of North Carolina, 1986.
Perle, George: The operas of Alban Berg: Wozzeck. University of California Press, 1985.
Perle, George: The operas of Alban Berg: Lulu. University of California Press, 1989.
Schmalfeldt, Janet: «Berg's Path to Atonality: The Piano Sonata, Op. 1». Alban Berg: Historical and Analytical Perspectives, ed. David Gable & Robert P. Morgan. Oxford University Press, 1991, pp. 79-110.
Schweizer, Klaus: Die Sonatensatzform im Schaffen Alban Bergs. Satz und Druck, 1970.
Simms, Bryan R.: Pro Mundo - Pro Domo: The Writings of Alban Berg. Oxford University Press, 2014.
Wilkey, Jay Weldon: Certain Aspects of Form in the Vocal Music of Alban Berg. Tesis. Indiana University, 1965.
Escritos biográficos
Carner, Mosco: Alban Berg: the man and the work. Duckworth, 1975.
Grun, Bernard: Alban Berg: Letters to his Wife. St. Martin's Press, 1971.
Harris, Donald et al.: The Berg-Schoenberg Correspondence: Selected Letters. W. W. Norton, 1987.
Leibowitz, René: Schoenberg and his school; the contemporary stage of the language of music. Philosophical Library, 1949.
Monson, Karen: Alban Berg: a biography. Macdonald General Books, 1980.
Pople, Anthony: The Cambridge Companion to Berg. Cambridge University Press, 1997.
Redlich, Hans Ferdinand: Alban Berg, the man and his music. John Calder, 1957.
Reich, Willi: The life and work of Alban Berg. Thames and Hudson, 1965.
Enlaces externos
Literatur über Alban Berg
Alban-Berg-Stiftung página web oficial
Compositores de música clásica de Austria del siglo XX
Compositores de ópera de Austria
Expresionistas
Segunda Escuela de Viena
Aforistas
Fallecidos por septicemia
Compositores para piano
Protestantes de Austria
Alumnos de Arnold Schönberg
Miembros de la Academia de las Artes de Berlín
Nacidos en Viena
Fallecidos en Viena
Personas que dan nombre a un asteroide |
L'oblast de Targovichté (en bulgare Област Търговище, translittération internationale Oblast Tărgovište) est l'un des 28 oblasti (« province », « région », « district ») de Bulgarie. Son chef-lieu est la ville de Targovichté.
Géographie
La superficie de l'oblast est de .
Démographie
Lors d'un recensement récent, la population s'élevait à hab, soit une densité de population de 48,4 hab./km.
Administration
L'oblast est administré par un « gouverneur régional » (en bulgare Областен управител), dont le rôle est plus ou moins comparable à celui d'un préfet de département en France.
Subdivisions
L'oblast regroupe 5 municipalités (en bulgare, община – obština – au singulier, Общини – obštini – au pluriel), au sein desquelles chaque ville et village conserve une personnalité propre, même si une intercommunalité semble avoir existé dès le milieu du :
Liste détaillée des localités
Les noms de localités en caractères gras ont le statut de ville (en bulgare : град, translittéré en grad). Les autres localités ont le statut de village (en bulgare : село translittéré en selo).
Les noms de localités s'efforcent de suivre, dans la translittération en alphabet latin, la typographie utilisée par la nomenclature bulgare en alphabet cyrillique, notamment en ce qui concerne l'emploi des majuscules (certains noms de localités, visiblement formés à partir d'adjectifs et/ou de noms communs, ne prennent qu'une majuscule) ou encore les espaces et traits d'union (ces derniers étant rares sans être inusités). Chaque nom translittéré est suivi, entre parenthèses, du nom bulgare original en alphabet cyrillique.
Antonovo (obchtina)
L'obchtina d'Antonovo groupe une ville, Antonovo, et 59 villages :
Antonovo (Антоново) ·
Bankovets (Банковец) ·
Bogomolsko (Богомолско) ·
Boukak (Букак) ·
Chichkovitsa (Шишковица) ·
Dabravitsa (Дъбравица) ·
Devino (Девино) ·
Dlajka polyana (Длъжка поляна) ·
Dobrotitsa (Добротица) ·
Dolna Zlatitsa (Долна Златица) ·
Glachataï (Глашатай) ·
Golyamo Dolyane (Голямо Доляне) ·
Gorna Zlatitsa (Горна Златица) ·
Gradinka (Градинка) ·
Greevtsi (Греевци) ·
Izvorovo (Изворово) ·
Kalnichte (Калнище) ·
Kapichte (Капище) ·
Kapinets (Къпинец) ·
Khalvadjiïsko (Халваджийско) ·
Kitino (Китино) ·
Konop (Коноп) ·
Kraïpole (Крайполе) ·
Kroucholak (Крушолак) ·
Kyosevtsi (Кьосевци) ·
Lyoubitchevo (Любичево) ·
Malka Tcherkovna (Малка Черковна) ·
Malogradets (Малоградец) ·
Manouchevtsi (Манушевци) ·
Metchovo (Мечово) ·
Milino (Милино) ·
Moravitsa (Моравица) ·
Moravka (Моравка) ·
Oratch (Орач) ·
Pirinets (Пиринец) ·
Poroïno (Поройно) ·
Prisoïna (Присойна) ·
Ptchelno (Пчелно) ·
Ravno Selo (Равно село) ·
Razdeltsi (Разделци) ·
Semertsi (Семерци) ·
Slantchovets (Слънчовец) ·
Stara Retchka (Стара речка) ·
Startchichte (Старчище) ·
Stevrek (Стеврек) ·
Stoïnovo (Стойново) ·
Stroïnovtsi (Стройновци) ·
Svirtchovo (Свирчово) ·
Svoboditsa (Свободица) ·
Taïmichte (Таймище) ·
Tchekantsi (Чеканци) ·
Tcherna Voda (Черна вода) ·
Tcherni Bryag (Черни бряг) ·
Tikhovets (Тиховец) ·
Treskavets (Трескавец) ·
Velikovtsi (Великовци) ·
Velyovo (Вельово) ·
Yarebitchno (Яребично) ·
Yastrebino (Ястребино) ·
Yazovets (Язовец) ·
Omourtag (obchtina)
L'obchtina d'Omourtag groupe une ville, Omourtag, et 42 villages :
Balgaranovo (Българаново) ·
Belomortsi (Беломорци) ·
Bostan (Бостан) ·
Dolna Khoubavka (Долна Хубавка) ·
Dolno Kozarevo (Долно Козарево) ·
Dolno Novkovo (Долно Новково) ·
Golyamo tsarkvichte (Голямо Църквище) ·
Gorna Khoubavka (Горна Хубавка) ·
Gorno Kozarevo (Горно Козарево) ·
Gorno Novkovo (Горно Новково) ·
Gorsko selo (Горско село) ·
Iliïno (Илийно) ·
Jelezari (Железари) ·
Kambourovo (Камбурово) ·
Kestenovo (Кестеново) ·
Kozma Prezviter (Козма Презвитер) ·
Krasnoseltsi (Красноселци) ·
Malko tsarkvichte (Малко църквище) ·
Mogilets (Могилец) ·
Obitel (Обител) ·
Omourtag (Омуртаг) ·
Ougledno (Угледно) ·
Padarino (Пъдарино) ·
Panaïot Khitovo (Панайот Хитово) ·
Panitchino (Паничино) ·
Parvan (Първан) ·
Petrino (Петрино) ·
Plastina (Плъстина) ·
Ptitchevo (Птичево) ·
Ratlina (Рътлина) ·
Rositsa (Росица) ·
Sredichte (Средище) ·
Stanets (Станец) ·
Taptchilechtovo (Тъпчилещово) ·
Tchernokaptsi (Чернокапци) ·
Tsarevtsi (Царевци) ·
Tserovichte (Церовище) ·
Velikdentche (Великденче) ·
Velitchka (Величка) ·
Verentsi (Веренци) ·
Veselets (Веселец) ·
Visok (Висок) ·
Vrani kon (Врани кон) ·
Zelena morava (Зелена морава) ·
Zmeïno (Змейно) ·
Zvezditsa (Звездица)
Opaka (obchtina)
L'obchtina d'Opaka groupe une ville, Opaka, et 5 villages :
Gartchinovo (Гърчиново) ·
Golyamo gradichte (Голямо Градище) ·
Gorsko Ablanovo (Горско Абланово) ·
Kreptcha (Крепча) ·
Lyoublen (Люблен) ·
Opaka (Опака)
Popovo (obchtina)
L'obchtina de Popovo groupe une ville, Popovo, et 34 villages :
Aprilovo (Априлово) ·
Baba Tonka (Баба Тонка) ·
Berkovski (Берковски) ·
Braknitsa (Бракница) ·
Dolets (Долец) ·
Dolna Kabda (Долна Кабда) ·
Drinovo (Дриново) ·
Elenovo (Еленово) ·
Gagovo (Гагово) ·
Gloginka (Глогинка) ·
Goritsa (Горица) ·
Ivantcha (Иванча) ·
Kardam (Кардам) ·
Konak (Конак) ·
Kovatchevets (Ковачевец) ·
Kozitsa (Козица) ·
Lomtsi (Ломци) ·
Manastiritsa (Манастирица) ·
Martchino (Марчино) ·
Medovina (Медовина) ·
Osikovo (Осиково) ·
Palamartsa (Паламарца) ·
Pomochtitsa (Помощица) ·
Popovo (Попово) ·
Posabina (Посабина) ·
Sadina (Садина) ·
Slavyanovo (Славяново) ·
Svetlen (Светлен) ·
Trastika (Тръстика) ·
Tsar Asen (Цар Асен) ·
Voditsa (Водица) ·
Zakhari Stoyanovo (Захари Стояново) ·
Zaraevo (Зараево) ·
Zavetno (Заветно) ·
Zvezda (Звезда)
Targovichte (obchtina)
L'obchtina de Targovichté groupe une ville, Targovichté, et 51 villages :
Aleksandrovo (Александрово) ·
Alvanovo (Алваново) ·
Bayatchevo (Баячево) ·
Bistra (Бистра) ·
Bojourka (Божурка) ·
Bouïnovo (Буйново) ·
Boukhovtsi (Буховци) ·
Bratovo (Братово) ·
Dalgatch (Дългач) ·
Davidovo (Давидово) ·
Draganovets (Драгановец) ·
Dralfa (Дралфа) ·
Golyamo novo (Голямо Ново) ·
Golyamo Sokolovo (Голямо Соколово) ·
Gorna Kabda (Горна Кабда) ·
Kochnitchari (Кошничари) ·
Koprets (Копрец) ·
Krachno (Кръшно) ·
Kralevo (Кралево) ·
Lilyak (Лиляк) ·
Lovets (Ловец) ·
Makariopolsko (Макариополско) ·
Makovo (Маково) ·
Miladinovtsi (Миладиновци) ·
Mirovets (Мировец) ·
Momino (Момино) ·
Nadarevo (Надарево) ·
Osen (Осен) ·
Ostrets (Острец) ·
Ovtcharovo (Овчарово) ·
Païdouchko (Пайдушко) ·
Pevets (Певец) ·
Podgoritsa (Подгорица) ·
Preselets (Преселец) ·
Presiyan (Пресиян) ·
Presyak (Пресяк) ·
Probouda (Пробуда) ·
Prolaz (Пролаз) ·
Ralitsa (Ралица) ·
Razboïna (Разбойна) ·
Rosina (Росина) ·
Rouets (Руец) ·
Saedinenie (Съединение) ·
Straja (Стража) ·
Targovichté (Търговище) ·
Tarnovtsa (Търновца) ·
Tcherkovna (Черковна) ·
Tvardintsi (Твърдинци) ·
Tsvetnitsa (Цветница) ·
Vardoun (Вардун) ·
Vasil Levski (Васил Левски) ·
Zdravets (Здравец)
Notes et références
Liens externes
[néant]
Oblast en Bulgarie |
The Modern Benoni is a chess opening that begins with the moves 1.d4 Nf6 2.c4 c5 3.d5 e6. It is classified under the ECO codes A60–A79. After the initial moves, Black proceeds to capture on d5, creating a majority of black pawns on the queenside. To support their advance, the king's bishop is usually fianchettoed on g7. These two features differentiate Black's setup from the other Benoni defences and the King's Indian Defence, although transpositions between these openings are common.
Frank Marshall invented the Modern Benoni in 1927, but his experiments with the opening went largely ignored for over 20 years. In the 1950s the system was revitalized by players in the Soviet Union, chief among them Mikhail Tal. Its subsequent adoption by players of a similarly aggressive and uncompromising style such as Bobby Fischer and Garry Kasparov established the opening's reputation as one of Black's most dynamic responses to 1.d4.
The Modern Benoni suffered a serious theoretical crisis in the 1980s and 1990s, when players as Black encountered great difficulties in meeting the Taimanov Attack and the Modern Main Line. Only in the 21st century has the opening's reputation and theoretical standing made a recovery. Notably, it was Vladimir Kramnik's choice when he needed a win with Black in the penultimate game of the 2004 World Championship, though that particular game resulted in a draw.
Initial moves
The standard move order for Black to enter the Modern Benoni is 1.d4 Nf6 2.c4 c5. Here it is possible for White to avoid 3.d5: respectable alternatives include 3.Nf3, typically transposing to a line of the English Opening, as well as 3.e3. Taking the pawn with 3.dxc5 is hardly ever seen, because Black easily recovers it after 3...e6 followed by ...Bxc5.
Still, 3.d5 has long been considered White's most challenging move, as it gains space in the centre. While it is possible for Black to avoid ...e7-e6 for the time being and play other moves such as 3...d6 or 3...g6, delaying this move until after White plays e2-e4 gives White the extra option of recapturing on d5 with the e-pawn. While recapturing in this fashion does not give White a central pawn majority, it maintains White's spatial advantage and denies Black the counterplay associated with possession of a queenside pawn majority. Thus players who are seeking the typical imbalance in pawn structure associated with the Modern Benoni tend to prefer the immediate 3...e6 followed by 4...exd5.
Alternative move orders and transpositions
It is possible, indeed common, for Black's second and third moves to be reversed: thus 1.d4 Nf6 2.c4 e6 3.Nc3 c5 and 1.d4 Nf6 2.c4 e6 3.Nf3 c5 will both transpose into the Modern Benoni if White allows it with 4.d5. The latter move order has been especially popular since the 1980s, as it allows Black to reach the Modern Benoni while sidestepping the Taimanov Attack. It also gives Black the additional option of meeting 4.d5 with 4...b5, the Blumenfeld Gambit. Players who use this move order will often choose a different defence against 3.Nc3, such as the Nimzo-Indian with 3...Bb4.
Another frequent transposition into the Modern Benoni occurs when White invites a Catalan Opening with 1.d4 Nf6 2.c4 e6 3.g3 and Black responds with 3...c5. If White responds with 4.d5 exd5 5.cxd5, Black can play 5...d6, which often transposes into the Fianchetto Variation; but a common alternative is 5...b5, which leads to independent positions.
Black can also try to reach the Modern Benoni through a Benoni Defence move order, i.e. 1.d4 c5 2.d5 Nf6, when 3.c4 e6 would complete the transposition. However, White often prefers not to play 3.c4, since it takes away a useful square from a white knight. Several lines of the King's Indian Defence, such as the Four Pawns Attack, the Sämisch Variation and the Fianchetto Variation, can also transpose into variations of the Modern Benoni if Black plays ...c5 followed by ...e6 and ...exd5 and White recaptures with the c-pawn.
History
The Modern Benoni was invented by Frank Marshall at the New York 1927 chess tournament. He played it twice, gaining a draw against José Raúl Capablanca in the Fianchetto Variation, but losing soundly to Aron Nimzowitsch, who played the Knight's Tour. Nimzowitsch received the third special prize of the tournament for this game and labelled Marshall's opening an "unfortunate" "extravagance" in his annotations; as a result, it lay virtually abandoned for decades. However, Karel Hromádka's experiments with the Benoni Defence in the 1930s occasionally featured the moves ...e7-e6 and ...exd5, resulting in a transposition to the Modern Benoni.
Only in the 1950s was interest in the system revived, when the King's Indian Defence gained in popularity among Soviet players and their investigations branched into related opening systems such as the Modern Benoni. The imbalance inherent in its pawn structure and the counter-chances this implied for Black appealed to aggressive players such as Rashid Nezhmetdinov and Alexander Tolush; the Israeli master Moshe Czerniak also employed it frequently. Lev Polugaevsky, Boris Spassky and Alexey Suetin were among the younger generation of Soviet players who used it regularly in the 1950s and 1960s.
But the player primarily responsible for elevating the Modern Benoni to the status of a major opening was Mikhail Tal, who took up the opening in 1953 after seeing one of Nezhmetdinov's games. The tactical positions it led to were a perfect fit for Tal's combinatorial gifts and he crushed many opponents in brilliant style. Famous examples include his game against Bukhuti Gurgenidze at the 1957 USSR championship, excerpted below, and his win against Yuri Averbakh at the same tournament the following year.
He also became the first player to use the Modern Benoni in a world championship match, playing it twice against Mikhail Botvinnik in 1960. Former World Champion and opening authority Max Euwe acknowledged Tal's contribution to the opening by naming it the "Tal-System" in his 1965 opening encyclopedia.
These developments did not go unnoticed outside the Soviet Union: the name "Modern Benoni" had appeared in print by 1955. In the 1960s Larry Evans began employing the system frequently, and from 1966 onwards, Bobby Fischer also included it in his repertoire, albeit as a secondary weapon. Even so, Fischer was responsible for one of the most famous games ever played with the opening: down 2–0 in the 1972 World Championship match, he answered Spassky's 1.d4 with the Modern Benoni in Game 3 and scored a momentum-changing victory.
The successes of Tal and Fischer inspired a new generation of players to take up the Modern Benoni in the 1970s and 1980s, including Walter Browne, Ljubomir Ljubojević, John Nunn, Dragoljub Velimirović, Lev Psakhis, Mihai Suba and Nick de Firmian. The young Garry Kasparov also had the defence in his arsenal—his win against Viktor Korchnoi at the 1982 Lucerne Olympiad
was considered the highlight of the tournament and remains one of the most famous games ever played in the opening. It became a favoured weapon for players needing to win against 1.d4: for example, Psakhis used it to defeat Yuri Razuvaev in the penultimate round of the 1980 USSR Championship,
catching Alexander Beliavsky in the lead and ultimately sharing first place with him.
But in the early 1980s, White scored several crushing victories at high-profile tournaments using the aggressive Taimanov Attack, which caused players to question the fundamental soundness of Black's opening. By the end of the decade, the Modern Main Line had also emerged as a dangerous weapon for White, which only compounded Black's troubles. As a result, the opening declined in popularity and a number of grandmasters gave it up altogether. Those who continued to play it often chose to do so via the move order 1.d4 Nf6 2.c4 e6 3.Nf3 c5 4.d5, when White's early development of the knight to f3 rules out the Taimanov Attack and gives Black opportunities to avoid the Modern Main Line.
Mired in this theoretical crisis, the Modern Benoni remained unpopular in the 1990s. Veselin Topalov was the only top-level player to play it regularly, and he too generally preferred the 2...e6 3.Nf3 c5 move order. At the beginning of the new millennium, the theoretician John Watson published a well-regarded survey of the opening that may have contributed to the opening's revival. Many of the ideas he recommended, such as 9...Qh4+ versus the Taimanov Attack and 9...Nh5 in the Modern Main Line, grew in popularity after its publication. The opening regained some more of its former respectability when Vladimir Kramnik, needing a win with Black against Peter Leko, played it in the second to last game of the 2004 World Championship. While he did achieve a winning position at one point, the game ended in a draw. Nevertheless, Étienne Bacrot, Boris Gelfand and Vassily Ivanchuk have all since used the Modern Benoni at the highest levels of competition, while Vugar Gashimov became the opening's most notable proponent. He was the strongest player willing to use the original 1.d4 Nf6 2.c4 c5 3.d5 e6 move order and defend Black's cause in both the Taimanov Attack and the Modern Main Line.
Strategy
The Modern Benoni is one of Black's sharpest and most active defences against 1.d4. The exchange of White's c-pawn for Black's e-pawn leaves White with a pawn majority in the centre and Black with one on the queenside. This asymmetry suggests that White will try to play on the kingside and in the centre, while Black will seek counterplay on the queenside. However, this simplistic generalization does not hold in many cases—depending on how the pieces are arranged, either side may be able to fight back on the flank where they are theoretically weaker.
The creation of such a pronounced structural imbalance so early on in the game implies that Black aims to counterattack rather than equalize. Thus the opening has acquired a reputation for being risky: as Psakhis once wrote, the Modern Benoni "is definitely not an opening for cowards." Since White's central superiority typically constitutes a positional advantage, Black must frequently resort to tactical play and material sacrifices in order not to be forced into passivity.
Black's queenside play
The game Donner–Tal, Zurich 1959, was a classic demonstration of the power of Black's queenside pawn advance, backed up by the bishop on g7. After Black's 20...Qb4! White was unable to exchange queens, as 21.Qxb4 cxb4 22.Nd1 Nc5 would fork the pawns on a4 and e4. However, the actual game did not last long after Donner's 21.Qf1: Tal set his pawns in motion with 21...c4 22.Re2 b5 23.axb5 axb5 24.Kh1, created a passed c-pawn with 24...Bxc3! 25.bxc3 Qxc3 26.Rxb5 Qd3 27.Qe1 c3 28.Rb1, and forced Donner's resignation with 28...Nc5! when White could neither save his e-pawn nor stop Black's c-pawn from queening. According to Donner, while he spent over two hours on the game, Tal used only fifteen minutes.
White's kingside play
The central pawn majority is White's main positional trump in the Modern Benoni. By staking out an advantage in space on the kingside, it allows White to develop an initiative on that side of the board. The most important tool in White's arsenal is the e4-e5 pawn advance, which can open up lines and squares for the white pieces, and result in the creation of a passed d-pawn if Black answers with ...dxe5.
A famous example of the e4-e5 break leading to a kingside attack occurred in the game Penrose–Tal from the 1960 Leipzig Olympiad. With 19.e5! dxe5 20.f5! Bb7 21.Rad1 Ba8 22.Nce4 White installed a powerful knight on e4, while Black's pieces were hemmed in by the pawn on e5. Penrose soon crashed through on the f-file and scored a stunning upset over the reigning world champion. Other classic examples of this central breakthrough include Ojanen–Keres, Estonia–Finland match, Helsinki 1960
and Korchnoi–Tal, USSR championship, Yerevan 1962.
Black's kingside play
The half-open e-file gives Black a certain degree of influence over the kingside. A rook on e8 puts pressure on White's e-pawn and restrains it from advancing. Tactics involving ...Nxe4 are not uncommon—the games Averbakh–Tal, USSR championship, Riga 1958, and Uhlmann–Fischer, Interzonal, Palma de Mallorca 1970, are well-known examples. Black can initiate further kingside activity by playing ...Nd7-e5 followed by ...g7-g5. The pawn move prevents White from driving away the knight with f2-f4, and sets up the possibility of Black bringing a knight on f4 via g6 or h5. Further space-gaining pawn advances such as ...g5-g4 and ...f7-f5 may even be possible.
En route to winning his first USSR championship, Tal provided a brilliant example of how Black's dark-square control could lead to a kingside attack. Against Gurgenidze at the 1957 championship in Moscow, he unleashed the double sacrifice 14...Nxf2!! 15.Kxf2 Qh4+ 16.Kf1 (16.g3? Bd4+ 17.Kg2 Qxh3+ 18.Kf3 Bg4+ 19.Kf4 g5+ 20.Kxg5 Be3+ 21.Kf6 Qh6 mate) Bd4 17.Nd1 Qxh3! with the point that 18.gxh3 Bxh3 is mate. After 18.Bf3 Qh2 19.Ne3 f5! 20.Ndc4 fxe4 21.Bxe4 Ba6! White was unable to defend against Black's threats of 22...Rxe4 23.Qxe4 Re8 24.Qc2 Nxd5 and 22...Bxc4+ 23.Nxc4 Rf8+ 24. Bf3 Rxf3+, and Gurgenidze resigned after move 27.
White's queenside play
When Black prepares the ...b7-b5 pawn break with ...a6, White usually tries to hinder it by playing a2-a4, even though this advance weakens the b4-square. As a further deterrent to Black's queenside expansion, White often moves the knight on f3 to c4 via d2. With the knight on c4, Black's ...b7-b5 break may be met by axb5 followed by Na5, when the arrival of a white knight on c6 could severely disrupt Black's position. The knight on c4 also attacks Black's backward pawn on d6, and White can often increase the pressure on this pawn by playing Bf4 or Nb5. The strength of White's knight on c4 often induces Black to exchange it off: typical ways of doing so are ...Nb6, ...Ne5, or ...b7-b6 followed by ...Ba6.
Even if Black should succeed in enforcing the ...b7-b5 break, White may halt the b-pawn's further advance by simply playing b2-b4. Even though this would give Black the opportunity to establish a passed c-pawn with ...c5-c4, blockading the queenside in this manner may allow White to pursue play in the centre and on the kingside undisturbed. The ...c5-c4 advance would also relinquish Black's control over the d4-square, which may be occupied to good effect by a white knight or bishop.
A successful demonstration of this last idea occurred in the game Pintér–Brynell at the 1998 Elista Olympiad. White answered Black's 21...b5 with 22.b4!, and Black was unable to keep the queenside open with 22...bxa4? because 23.bxc5 Rxb1 24.Rxb1 dxc5 25.Bxc5 would have left White's central pawns unstoppable. After the game's 22...c4 23.a5! Qe7 24.Bd4 Black's queenside play had ground to a halt; Pintér later won with a pawn advance on the kingside.
Variations
After the initial moves 1.d4 Nf6 2.c4 c5 3.d5 e6, the moves 4.Nf3 and 4.g3 reach positions discussed previously, while 4.dxe6 fxe6 is also ineffective, since Black gains a half-open f-file and the chance to take over the centre with ...d7-d5. Instead White's most popular move is 4.Nc3, preparing to support the d-pawn with 5.e4. As mentioned above, were Black to delay the capture on d5, White would then gain the option of recapturing with the e-pawn. Thus Black generally plays 4...exd5 immediately.
Following the recapture 5.cxd5, Black has an eccentric option in 5...Bd6, the Snake Benoni. But most players prefer 5...d6, which stops White's d-pawn from advancing to d6. Black's control over the central dark squares d4 and e5 will then be augmented by fianchettoing the bishop on g7. Meanwhile, White must decide whether or not to play 6.e4. Although this move gains space in the centre, it also gives Black a target of attack on the half-open e-file. White can deny Black this target for the time being by playing 6.Nf3 first.
4.Nc3 exd5 5.cxd5 d6 6.e4 g6
The most critical lines in the Modern Benoni occur after 6.e4 g6. At this point 7.Nf3 has historically been White's most popular move, intending to complete kingside development and castle. Here theory divides into three major branches:
7...Bg7 8.Be2 0-0 9.0-0, the Classical Main Line;
7...Bg7 8.h3 0-0 9.Bd3, the Modern Main Line;
and 7...a6, an attempt by Black to avoid the Modern Main Line.
Apart from 7.Nf3, White also has several important alternatives, including:
7.f4, which leads to the Taimanov Attack, Four Pawns Attack, or Mikenas Attack;
7.Bd3, which often leads to the Knaak Variation but may also transpose to the Modern Main Line;
7.h3, which is yet another way for White to reach the Modern Main Line after 7...Bg7 8.Nf3 0-0 9.Bd3;
7.f3, the Kapengut Variation;
and 7.Nge2, which was recommended for White in 2012 by Lars Schandorff. The idea is to develop with Ng3, Be2 and 0-0.
7.Nf3 Bg7 8.Be2 0-0 9.0-0: Classical Main Line
Before the advent of the Taimanov Attack and the Modern Main Line, the sequence 7.Nf3 Bg7 8.Be2 0-0 9.0-0 was the most frequently contested line in the Modern Benoni. Here Black has a choice between three main plans. Two of them begin with 9...Re8, attacking the e-pawn. After 10.Nd2, Black's most dynamic plan is to prepare kingside play with 10...Nbd7 followed by ...Ne5 and ...g6-g5. This plan became popular in the 1970s after Fischer used it, and although it is riskier than the alternatives, it remains Black's best option to complicate the game.
Alternatively, Black can try the older move 10...Na6, intending to bring the knight to c7 to prepare the ...b7-b5 break. White most commonly responds with Gligorić's 11.f3 Nc7 12.a4, which clamps down on b5 and overprotects e4 so that White can follow up with Nc4. Black's position remains solid but offers fewer active possibilities than after 10...Nbd7.
At the 1973 Madrid international tournament Ljubojević demonstrated what is now considered to be Black's most reliable path to equality. Against Silvino García Martínez he played 9...a6 10.a4 Bg4 11.Bf4 Bxf3 12.Bxf3 and now the innovation 12...Qe7! which prepares ...Nbd7 while keeping the pawn on d6 defended. The exchange of Black's bishop for White's knight eases Black's slightly cramped position and weakens the force of White's e4-e5 break.
7.Nf3 Bg7 8.h3 0-0 9.Bd3: Modern Main Line
By the late 1980s Ljubojević's plan of exchanging the light-squared bishop had been proven so reliable it was deterring White from entering the Classical Main Line altogether. The desire to prevent ...Bg4 led to the development of the Modern Main Line, 7.Nf3 Bg7 8.h3 0-0 9.Bd3. If Black continues in the same manner as in the Classical Main Line, e.g. 9...a6 10.a4 Nbd7 11.0-0 Re8, then White appears to maintain an advantage with 12.Bf4.
Originally it was thought that the temporary pawn sacrifice 9...b5 was an easy equalizer: after 10.Nxb5 Nxe4?! 11.Bxe4 Re8 Black seemingly regains the sacrificed piece without trouble. But in Alburt–de Firmian, USA ch 1990, White uncorked 12.Ng5! and went on to win: this move was judged the most important theoretical novelty in Volume 50 of Chess Informant. Only later was it discovered that the immediate 10...Re8 is a better way of recovering the pawn, with a complicated game in the offing.
The other capture 10.Bxb5 has been subjected to extensive analysis and testing, which has led to the conclusion that the sequence 10...Nxe4 11.Nxe4 Qa5+ 12.Nfd2 Qxb5 13.Nxd6 Qa6 14.N2c4 Nd7 15.0-0 is more or less forced. In the resulting positions Black has found it difficult to generate any winning chances, and even finding equality has not been a simple task. The fact that one must know a lot of theory just to secure a draw has rendered the entire variation beginning with 9...b5 rather unattractive from Black's point of view, even though it appears to be objectively the best move.
Thus Black has sought other methods of combating the Modern Main Line. The sharp variation 9...Re8 10.0-0 c4 received significant attention in the mid-1990s, but after 11.Bxc4 Nxe4 12.Nxe4 Rxe4 13.Bg5 Black has yet to demonstrate clear equality. In 2001 John Watson published a detailed analysis of 9...Nh5, which stops White from playing Bc1-f4 and allows Black to follow up with ...Nd7-e5. While it is also unclear whether this move ultimately equalizes, at least Black retains significant counterplay.
7.Nf3 a6: Black avoids the Modern Main Line
White's success with the Modern Main Line has spurred Black to search for ways to get in ...Bg4 before White stops it with h2-h3. After 7.Nf3, the immediate 7...Bg4? runs into 8.Qa4+!, when 8...Bd7 9.Qb3 or 8...Nbd7? 9.Nd2! threatening 10.f3 both give White the advantage. So Black first plays 7...a6 threatening 8...b5. Only after 8.a4 does Black play 8...Bg4, when a transposition to the Classical Main Line is likely: 9.Be2 Bxf3 10.Bxf3 Bg7 11.0-0 0-0 12.Bf4 Qe7 is Ljubojević's line, for example. Instead White may try to exploit Black's early ...Bg4 with 9.Qb3, but after 9...Bxf3 10.Qxb7 Black can either maintain material and positional equality with 10...Bxg2 or try for more with 10...Nbd7!?. To cut across Black's idea of ...Bg4, White has even resorted to 8.h3 allowing 8...b5, but after 9.Bd3 Bg7 10.0-0 0-0 Black obtains an acceptable position.
If White has entered the Benoni through the standard move order (4.Nc3 exd5 5.cxd5 d6 6.e4 g6), White can dodge such sidelines by avoiding the immediate 7.Nf3 and starting with 7.Bd3 or 7.h3 instead: the latter two moves leave Black little choice but to enter the Modern Main Line after 7...Bg7 and 8...0-0.
7.f4: Taimanov Attack and other lines
With 7.f4 White stakes out even more space in the centre and threatens to overrun Black's position with a quick e4-e5. After 7...Bg7 White can transpose to the main line of the Four Pawns Attack in the King's Indian Defence with 8.Nf3 0-0 9.Be2. A rarer option is 8.e5, the Mikenas Attack, against which Black can equalize with either 8...Nfd7 or the rarer 8...dxe5 9.fxe5 Nfd7.
By far the most popular continuation for White is 8.Bb5+, the Taimanov Attack. Analyzed by Mark Taimanov in 1956, the strength of this variation was not fully appreciated until the early 1980s. The point of the check is that both 8...Bd7 and 8...Nbd7 allow 9.e5 with advantage to White, since the knight on f6 can no longer retreat to d7. After the strongest move 8...Nfd7 the most popular move used to be 9.Bd3, preparing to meet 9...a6 with 10.a4. But in two crushing and high-profile victories with White (against Frans Andre Cuijpers at the 1980 World Junior Chess Championship in Dortmund, and against Nunn at the 1982 Olympiad in Lucerne) Kasparov showed that 9.a4 was more dangerous for Black, it having the advantage of not determining the bishop's retreat square for the time being.
White's success with this idea led some to question the soundness of the Modern Benoni, at least in its original move order. In 1982, Nunn concluded his analysis of the Taimanov with the words, "Black badly needs a new idea against 8.Bb5+ and 9.a4 to keep the Benoni in business"; two years later, he had given up the opening altogether. Other players such as Psakhis resorted to using the move order 1.d4 Nf6 2.c4 e6, only playing 3...c5 in response to 3.Nf3 to avoid the Taimanov, while choosing an entirely different opening against 3.Nc3. The damage this variation did to the opening's reputation led David Norwood to rechristen it the "Flick-Knife Attack."
Not until the 21st century did players and analysts begin to revive Black's chances in this line. First, Watson showed that the disruptive check 9...Qh4+ was playable, the point being that after 10.g3 White is no longer able to bring the bishop on c1 to the squares g3 or h4, where it can assist in White's kingside attack. Later players such as Gashimov showed that the queen check is not mandatory, and that Black also retains good chances in the line 9...0-0 10.Nf3 Na6 11.0-0 Nb4, taking advantage of the outpost on b4.
7.Bd3: Knaak Variation
The move 7.Bd3 is sometimes used by White to enter the Modern Main Line after 7...Bg7 8.h3 without allowing Black's attempts to play an early ...Bg4. It is also the prelude to a variation championed by Rainer Knaak, 7...Bg7 8.Nge2 0-0 9.0-0. White's plan is to play for a kingside attack beginning with the moves Ng3, f2-f4, and then either e4-e5 or f4-f5. A famous demonstration of White's kingside attack was the game Penrose–Tal, Leipzig ol 1960. However, the development of the knight to e2 rules out the Nf3-d2-c4 manoeuvre, so Black is able to get quick counterplay on the queenside with ideas like ...c5-c4 followed by ...Nd7-c5.
7.f3: Kapengut Variation
In 1996 Albert Kapengut published a dense analysis of the move 7.f3, which now bears his name. Kapengut himself gave it the name "Half-Sämisch Variation", because the positions it leads to are often reached via transposition from the Sämisch Variation of the King's Indian Defence. The pawn on f3 overprotects e4 and prevents ...Ng4, so that White can continue 7...Bg7 8.Bg5 and retreat the bishop to e3 after ...h7-h6 without it being further harassed by Black's knight. Notable past practitioners of this line have included Viktor Korchnoi and Murray Chandler.
4.Nc3 exd5 5.cxd5 d6 6.Nf3 g6
This position arises particularly frequently through the transposition 1.d4 Nf6 2.c4 e6 3.Nf3 c5 4.d5 exd5 5.cxd5 d6 6.Nc3 g6. At this point White can still transpose to the Classical or Modern Main Lines after 7.e4. Other common alternatives are:
7.g3, the Fianchetto Variation;
7.Nd2, the Knight's Tour Variation;
7.Bf4;
7.Bg5, the Uhlmann Variation;
and 7.h3, which is yet another attempt for White to enter the Modern Main Line without allowing an early ...Bg4. But in this move order Black can also prevent the transposition with 7...a6 (the immediate 7...Qe7? 8.e4 Nxe4?? loses the knight to 9.Qa4+) 8.a4 Qe7, which stops White from playing e2-e4.
7.g3: Fianchetto Variation
The Fianchetto Variation has never been considered particularly dangerous for Black to meet, since White's setup does not put Black's position under immediate pressure. However, it also offers Black no obvious target to attack—the fianchettoed bishop covers e4 and d5 and also protects White's king. Since the same bishop no longer covers the a6-f1 diagonal, White typically plays Nf3-d2-c4 to help defend against Black's queenside expansion. After further preparatory moves such as Bf4 and Re1, White may be able to push forward in the centre with e2-e4-e5. Noted proponents of the Fianchetto Variation have included strong positional players such as Viktor Korchnoi, Gennadi Sosonko and Predrag Nikolić, and after a recommendation by the influential theorist Boris Avrukh in 2010, the line has become more topical.
Play typically proceeds 7.g3 Bg7 8.Bg2 0-0 9.0-0, and now the most common continuation sees Black developing in standard Benoni fashion while White manoeuvres the king's knight to c4, i.e. 9...a6 10.a4 Nbd7 11.Nd2 Re8 12.h3 Rb8 13.Nc4. Here Black can challenge White's knight with either 13...Ne5 or 13...Nb6. White may also try to develop more quickly with 11.Bf4 in order to strengthen the threat of e2-e4-e5. The idea of an early Bf4 is also effective in other variations such as 9...Re8 10.Bf4. Black too can deviate: for example, the idea of playing for ...b7-b5 after 9...Na6 10.Nd2 Nc7 is frequently seen.
The Fianchetto Variation is often reached via transposition from other openings. For instance, the position in the diagram can be reached from the King's Indian via 1.d4 Nf6 2.c4 g6 3.g3 Bg7 4.Bg2 c5 5.d5 d6 6.Nc3 0-0 7.Nf3 e6 8.0-0 exd5 9.cxd5, or from the Catalan via 1.d4 Nf6 2.c4 e6 3.g3 c5 4.d5 exd5 5.cxd5 d6 6.Nc3 g6 7.Bg2 Bg7 8.Nf3 0-0 9.0-0.
7.Nd2: Knight's Tour Variation
The Knight's Tour Variation 7.Nd2 immediately sends the knight towards c4, where it attacks the d-pawn; the pressure on it can be increased with moves like Bf4. Black can counter this plan with 7...Nbd7 intending 8.Nc4 Nb6, while 8.e4 Bg7 9.Be2 0-0 10.0-0 would lead to a major variation of the Classical Main Line after 10...Re8, with White having avoided Ljubojević's plan of ...Bg4.
Black is not obliged to allow this transposition though: 7...Bg7 is also playable. After 8.e4 0-0 9.Be2, Black has alternatives to 9...Re8, such as the 9...Na6 10.0-0 Ne8 Kramnik played against Leko at the 2004 World Championship, where Black intends to attack White's centre with ...f5. Alternatively, if White immediately completes the knight manoeuvre and attacks the pawn on d6 with 8.Nc4 0-0 9.Bf4, Black can either defend it with 9...Ne8 or sacrifice it with 9...Na6 or 9...b6.
7.Bf4
The move 7.Bf4 is similar in spirit to 7.Nd2, in that White hopes to inconvenience Black by a quick attack on d6. After 7...Bg7 8.Qa4+! Bd7 9.Qb3 White attacks both b7 and d6, and Black must be careful not to drift into a passive position after 9...Qc7 10.e4 0-0.
More commonly Black prefers to rule out White's queen check with 7...a6, which incidentally threatens to expand on the queenside. White can ignore this with 8.e4 b5 9.Qe2, aiming to quickly overrun Black in the centre with the e4-e5 advance. However, 8.a4 Bg7 is the most popular continuation, when White can aim for a transposition to the Classical Main Line with 9.e4. Another possibility is 9.h3 0-0 10.e3, which gives the bishop a retreat square in case of ...Nh5 and delays further expansion in the centre until the White's development is complete. Although a number of opening books recommended the 7.Bf4 variation for White in the early 21st century, Black appears to be able to maintain the balance in this line.
7.Bg5: Uhlmann Variation
The variation with 7.Bg5 is named after Wolfgang Uhlmann, who played it a few times in the 1960s. Botvinnik also employed it in his 1960 world championship match against Tal. By pinning the knight, White aims to transpose into favourable lines of the Averbakh Variation of the King's Indian Defence, which may occur after 7...0-0 8.Nd2!. To prevent this, Black can either break the pin immediately with 7...h6 8.Bh4 g5 9.Bg3 Nh5, or after developing with 7...Bg7 8.e4 h6 9.Bh4. At this point 9...g5 10.Bg3 Nh5 runs into the pawn sacrifice 11.Bb5+ Kf8 12.e5! when White has a dangerous attack, and in the late 1970s this line was even thought to have refuted the Modern Benoni. Later it was realized that Black can prevent the bishop check with 9...a6!: the only way White can forestall ...g5 and ...Nh5 is with 10.Nd2, but this allows Black to expand on the queenside with 10...b5 and reach a satisfactory position.
Footnotes
References
Chess openings |
Vladislav Beneš (* 18. listopadu 1956, Praha) je český herec a dabér.
Životopis
Dabingu se věnuje od dětství, jako dětský herec se objevil na divadelní scéně Národního divadla či Divadla E. F. Buriana. Absolvoval Gymnázium Na Zatlance, poté vystudoval obor herectví na DAMU (1980), poté následovalo angažmá v Divadle J. Průchy v Kladně (1980–1982) a v Městském divadle Mladá Boleslav (1982–1983), od roku 1983 je členem činohry Národního divadla v Praze.
Má velice příjemný hlas, což mu přináší mnoho zajímavých rolí v dabingu. Je dvorním dabérem Pierce Brosnana.
Filmografie, výběr
Divadelní role
Karel Čapek: Matka, Tony
Alois Jirásek: Lucerna, vodník Michal
Jan Drda: Hrátky s čertem, čert Lucius
Karel Čapek: Věc Makropulos, Janek
Maxim Gorkij: Vassa, Pavel
William Shakespeare: Marná lásky snaha, učitel Holofernes
Molière: Tartuffe, Valér
William Shakespeare: Sen noci svatojánské, Theseus
William Shakespeare: Othello, Jago
Michail Bulgakov: Mistr a Markétka, Lotrov
Anton Pavlovič Čechov: Višňový sad, Jaša
Bohumil Hrabal: Obsluhoval jsem anglického krále, Zdeněk
Vítězslav Nezval: Manon Lescaut, Duval (2016, Národní divadlo, režie Daniel Špinar)
František Hrubín: Kráska a zvíře, Otec (2022, Národní divadlo, režie Daniel Špinar)
Filmové a televizní role
1974 – Poslední ples na rožnovské plovárně
1974 – Lidé z metra
1975 – Pomerančový kluk
1975 – Na konci světa
1977 – Dary hadího krále
1978 – Cesta domů
1979 – Chvíle pro píseň trubky
1980 – Svítalo celou noc
1980 – Rytmus 1934
1982 – Poslední vlak
1984 – Chytrá princezna
1984 – Čertův švagr
1985 – Nevěsta
1986 – Švec z konce světa
1988 – Motanice
1988 – Kverulantka
1991 – Uzavřený pavilón
1991 – Krásná čarodějka
1991 – Král a zloděj
1992 – Pravda a lež
1995 – Netrpělivost srdce
1998 – Smůla
1999 – Ze života pubescentky
1999 – Nenávist
1999 – Zakletý vrch
2001 – May Day
2002 – Z rodinného alba
2002 – Miláček
2007 – O uloupené divožence
2008 – Kriminálka Anděl (TV seriál)
2010 – Cukrárna (TV seriál)
2010 – Ach, ty vraždy! (TV seriál)
2013 – Sanitka 2 (TV seriál)
2013 – České století (TV seriál)
2014 – Svatby v Benátkách (TV seriál)
2014 – První republika (TV seriál)
Dabing
1966 Prázdniny s Ivettou - Jorge Juan Merino (Cholo)
1968 Chlapec a čáp - Bogdan Untaru (Naiko)
1969 Pán hor - Boris Ivanovski (Kůzle)
1971 Pippi dlouhá punčocha - Pär Sundberg (Tommy)
1971 Lev ve stodole - James Forlong (Andrew Fowler)
1976 Moskva – Kassiopeia - Miša Jeršov (Viktor Serega)
1979 Markýz de Bois-Doré - Michel Albertini (Mario)
1982 Zkouška orchestru - (Claudio, bubeník)
1982 Policejní inspektorka - Christophe Nollier (Gilou)
1983 Jacksonina cesta - Serge Tresamini (Kid)
1984 Na východ od ráje - Hart Bochner (Aron Trask)
1985 Zločin Pierra Lacaze - Patrick Rollins (Jacques)
1985 Dva roky prázdnin - Dominique Planchot (Gordon)
1986 Nevhodná práce pro ženu - Dominic Guard (Andrew Lunn)
1986 Korálový ostrov - Scott McGregor (Jack Martin)
1986 Brubaker - Ronald C. Frazier (Willets)
1987 Gallipoli - David Argue (Snowy)
1987 Benji - Frances Bavier (Finestrová)
1988 Divoká kachna - Arthur Dignam (Gregory)
1989 Urvi co můžeš - John Flanagan (Willard)
1991 Sám doma - Daniel Stern (Marv)
1991 Memphiská kráska - Sean Astin (poručík Richard "Rascal" Moore)
1991 Lebkouni - Kevyn Major Howard (Rudyard Kipling)
1992 Sám doma 2: Ztracen v New Yorku - Daniel Stern (Marv)
1992 Batman se vrací - Christopher Walken (Max Shreck)
1993 Vysoká hra patriotů - Sean Bean (Sean Miller)
1993 Tělo jako důkaz - Joe Mantegna (Robert Garrett)
1993 O myších a lidech - Gary Sinise (George Milton)
1993 Návštěvníci - Didier Benureau (Doktor Beauvin)
1993 Návrat Sommersbyho - Richard Gere (John Robert Sommersby)
1994 Pretty Woman - Richard Gere (Edward Lewis)
1994 Harley Davidson a Marlboro Man - Don Johnson (Marlboro)
1994 Bez dcerky neodejdu - Alfred Molina (Moody)
1995 Silkwoodová - Kurt Russell (Drew Stephens)
1995 Nebezpečná rychlost - Jeff Daniels (Harry)
1995 Mladé pušky II - William Petersen (Patrick Floyd 'Pat' Garrett)
1996 Zlaté oko - Pierce Brosnan (James Bond)
1996 Ostrov hrdlořezů - Matthew Modine (Shaw)
1996 Královna Margot - Jean-Hugues Anglade (král Karel IX.)
1996 Hranice - Harvey Keitel (Cat)
1996 Americký prezident - Michael Douglas (prezident Andrew Shepherd)
1997 Velký Gatsby - Sam Waterson (Nick Carraway)
1997 Tango - Thierry Lhermitte (Paul)
1997 Sám doma 3 - David Thornton (Unger)
1997 Případ Pelikán - Denzel Washington (Gray Grantham)
1997 Nesnesitelná lehkost bytí - Daniel Day-Lewis (Tomáš)
1997 Muž a žena - Jean-Louis Trintignant (Jean-Louis Duroc)
1998 Zítřek nikdy neumírá - Pierce Brosnan (James Bond)
1998 Šakal - Richard Gere (Declan Mulqueen)
1998 Muž se železnou maskou - Jeremy Irons (Aramis)
1999 Zachraňte vojína Ryana - Ted Danson (kapitán Hamill)
1999 Lhář - Tim Roth (James Walter Wayland)
1999 8 MM - Nicolas Cage (Tom Welles)
1999 Dech života [dabing Nova] – Timothy Dalton (James Bond)
1999 Povolení zabíjet [dabing Nova] – Timothy Dalton (James Bond)
2000 V kůži Johna Malkoviche - John Malkovich (John Horacio Malkovich)
2000 Highlander:Zúčtování - Adrian Paul (Duncan Macleod)
2000 Nevěsta na útěku – Richard Gere (Ike Graham)
2000 Jeden svět nestačí - Pierce Brosnan (James Bond)
2000 Johanka z Arku - John Malkovich (Karel VII.)
2000 Anna a král - Yun-Fat Chow (král Mongkut)
2000 Americká krása - Chris Cooper (Frank Fitts)
2000 Aféra Thomase Crowna - Pierce Brosnan (Thomas Crown)
2001 Zvoník od Matky Boží - Derek Jacobi (Claude Frollo)
2001 Ponorka U-571 - Jake Weber (Hirsch)
2001 Podzim v New Yorku - Richard Gere (Will Keane)
2001 Patriot - Tchéky Karyo (Jean Villeneuve)
2002 Proroctví z temnot - Richard Gere (John Klein)
2002 Pán prstenů: Společenstvo prstenu - Hugo Weaving (Elrond)
2002 Indiana Jones a dobyvatelé ztracené archy - Wolf Kahler (nácek Dietrich)
2002 Hercule Poirot: Záhada na zámku Styles - Hugh Fraser (kapitán Hastings)
2002 Hercule Poirot: Vraždy podle abecedy - Hugh Fraser (kapitán Hastings)
2002 Hercule Poirot: Vražda na golfovém hřišti - Hugh Fraser (kapitán Hastings)
2002 Hercule Poirot: Němý svědek - Hugh Fraser (kapitán Hastings)
2002 Gosford Park - Richard E. Grant (George)
2002 Asterix a Obelix: Mise Kleopatra - Alain Chabat (Julius Caesar)
2002 Agent z Panamy - Pierce Brosnan (Andrew Osnard)
2003 Pán prstenů: Dvě věže - Hugo Weaving (Elrond)
2003 Chicago - Richard Gere (Billy Flynn)
2003 Dnes neumírej - Pierce Brosnan (James Bond)
2003 Armageddon - Billy Bob Thornton (Dan Truman)
2004 Stepfordské paničky - Christopher Walken (Mike Wellington)
2004 Pán prstenů: Návrat krále - Hugo Weaving (Elrond)
2004 Master & Commander: Odvrácená strana světa - Paul Bettany (Dr. Stephen Maturin, Surgeon)
2005 seriál Kriminálka Las Vegas - William Petersen (Gil Grissom)
2005 Ryba jménem Wanda - Kevin Kline (Otto) 2005 Pád Třetí říše - André Hennicke (SS-Brigadeführer Wilhelm Mohnke) 2005 Dannyho parťáci - Andy Garcia (Terry Benedict) 2005 Čelisti - Richard Dreyfuss (Matt Hooper) 2005 Collateral - Tom Cruise (Vincent) 2006 V jako Vendeta - Stephen Fry (Gordon Deitrich) 2006 Top Gun [dabing Nova] - Michael Ironside (Jester) 2006 Příliš vzdálený most [dabing MGM] - Dirk Bogarde (generálporučík Browning) 2006 Návrat Sommersbyho [dabing ČT] - Richard Gere (John Robert Sommersby) 2006 Dvanáct rozhněvaných mužů - Henry Fonda (porotce č. 8) 2006 Dobrou noc a hodně štěstí - George Clooney (Fred Friendly) 2007 Sunshine - Hiroyuki Sanada (Kaneda) 2007 Sedm statečných - Yul Brynner (Chris Adams) 2007 Piráti z Karibiku: Na konci světa - Tom Hollander (Lord Cutler Beckett) 2007 Muž proti muži - Pierce Brosnan (Gideon) 2007 Hrabě Monte Christo - Roger Pigaut (Fernand de Morcerf) 2007 Denní hlídka - Viktor Veržbickij (Zavulon) 2007 Dannyho parťáci 3 - Andy Garcia (Terry Benedict) 2008 Mnichov - Ciarán Hinds (Carl) 2008 Mamma Mia! - Pierce Brosnan (Sam Carmichael) 2008 Flynn Carsen: Návrat do dolů krále Šalamouna - Noah Wyle (Flynn Carsen) 2008 Flynn Carsen: Honba za Kopím osudu - Noah Wyle (Flynn Carsen) 2009 Noční hlídka [dabing Nova] - Pierce Brosnan (Michael 'Mike' Graham) 2009 Mustangové - Eli Wallach (Guido) 2009 Kolem světa za 80 dní - Pierce Brosnan (Phileas Fogg) 2009 Jak jsem vyhrál válku - Michael Hordern (Grapple) 2009 Flynn Carsen: Kletba Jidášova kalichu - Noah Wyle (Flynn Carsen) 2009 Dva na houpačce - Robert Mitchum (Jerry Ryan) 2010 Percy Jackson: Zloděj blesku - Pierce Brosnan (Cheiron) 2010 Nine - Daniel Day-Lewis (Guido Contini) 2010 Muž ve stínu - Pierce Brosnan (Adam Lang) 2010 Křižovatka - Richard Gere (Vincent Eastman) 2010 Hačikó - příběh psa - Richard Gere (Parker Wilson) 2010 Dar - Pierce Brosnan (Allen Brewer) 2010 Bourneovo ultimátum [dabing Prima] - David Strathairn (Noah Vosen) 2010 Amelia - Richard Gere (George Putnam) 2011 Láska a jiné závislosti - Hank Azaria (Dr. Stan Knight) 2011 Kazatel - Paul Bettany (Kněz) 2011 Jednou ano, třikrát možná - Kevin Kline (Hampton Roth) 2011 Hlavně nezávazně - Kevin Kline (Alvin) 2011 Ďáblova ruka - Pierce Brosnan (Dan Day) 2012 Nechápu, jak to dokáže - Pierce Brosnan (Jack Abelhammer) 2012 Hobit: Neočekávaná cesta - Hugo Weaving (Elrond) 2012 Dvojitý agent - Richard Gere (Paul Shepherdson) 2012 Bourneův odkaz - David Strathairn (Noah Vosen) 2012 Až do září - Thierry Lhermitte (Xavier de la Perouse) 2012 Asterix a Obelix ve službách jejího veličenstva - Fabrice Luchini (Julius Caesar) 2012 Argo - Viktor Garber (Ken Taylor) Audioknihy
Inovátoři (2015, načetl Vladislav Beneš), vydala Audiotéka Einstein a jeho život (2016, načetl Vladislav Beneš), vydala Audiotéka Volání divočiny (2017, načetl Vladislav Beneš), vydala Audiotéka v edici Mistři slova. Edice Mistři slova je plná literárních pokladů. Naše nejlepší herecké hlasy, které jsou nám tak blízké, namlouvají své oblíbené knihy a významná literární díla, která je oslovila, ovlivnila a k nimž se třeba i rádi vracejí.
Dům duchů (2019, vydala Audiotéka)
Literatura
Almanach činohry Národního divadla: 120. sezona 2002/2003, Praha 2003, s. 23.
Fikejz, M.: Český film, herci a herečky, 1. díl, Praha 2006, s. 58.
Aubrecht, Radek a kol. autorů: 130 let a osobností smíchovského gymnázia (1883–2013) '', Gymnázium Na Zatlance, Praha 2014, , s. 13.
Externí odkazy
Čeští herci
Čeští dabéři
Absolventi DAMU
Narození v roce 1956
Žijící lidé
Muži
Narození 18. listopadu
Narození v Praze |
La representación de Colombia en la cultura popular, especialmente la representación de los colombianos en el cine y la ficción, ha sido afirmada por las organizaciones colombianas y el gobierno en gran medida negativa y ha expresado su preocupación de que refuerza, o incluso engendra, prejuicios sociales y discriminación debido a la asociación con el narcotráfico, el terrorismo, la inmigración ilegal y otros elementos delictivos, la pobreza y el bienestar. [1] Colombia, financiada por el gobierno colombiano, es una campaña publicitaria de Pasión como un intento de mejorar la imagen de Colombia en el exterior, con resultados mixtos [2] con la esperanza de tener una visión más positiva de Colombia.
Además de la campaña Colombia es pasión, el fútbol ha sido conocido por ser una parte importante en la creación de puntos de vista positivos, tal vez el más importante para los colombianos..
Además de la campaña Colombia es pasión, el fútbol ha sido conocido por ser una parte importante en la creación de puntos de vista positivos, tal vez el más importante para los colombianos
Películas
Representaciones de Colombia en películas extranjeras
Los fallos en la investigación de fondo y la reproducción del país son muy comunes en las películas que representan a Colombia. Algunos de estos errores incluyen mostrar Bogotá o Medellín como regiones selváticas o costeras, usando actores mexicanos o puertorriqueños (con acentos notables), trajes mexicanos, anacronismos y una inexactitud general con respecto a la descripción de cómo funcionan los conflictos entre el gobierno y los carteles de narcotráfico.
Algunos ejemplos de escenarios colombianos ficticios son:
Fraser retrató a un narcotraficante colombiano Depp retrató a un estadounidense con vínculos con Pablo Escobar Schwarzenegger retrató a un hombre que luchó contra los rebeldes colombianos Saldana retrató a una mujer colombiana que lucha contra los narcotraficantes Norris retrató a un coronel que lucha contra los señores de la droga colombianos Diesel retrató a un hombre que lucha contra un capo de la droga colombiano Blunt describió a un agente de la DEA trabajando junto a un antiguo capo de la droga colombiano Benicio del Toro interpretó a Pablo Escobar Al Pacino retrató a un hombre que luchó contra una pandilla colombiana
Al diablo con el diablo : El diablo hace que el personaje de Brendan Fraser sea un narcotraficante colombiano, parecido a Pablo Escobar. La mayoría de las frases en español son a veces muy difíciles de entender, y con muchos errores de gramática y pronunciación. La música tradicional española se escucha en el fondo, no es colombiana. Empezando por el mayordomo, casi todos hablan con un claro acento y jerga española, y ciertos elementos pertenecen a la cultura española, como la " bolsa de Bota ", la tradicional bolsa de cuero con forma de bota, utilizada para beber bebidas alcohólicas. Medellín es representada como una jungla tropical.
Behind Enemy Lines: Colombia : película bélica de 2009 sobre una brigada de SEALs de la Armada de los Estados Unidos que monta un ataque contra las fuerzas especiales colombianas para limpiar sus nombres y rescatar a un rehén. Las canciones populares peruanas se escuchan en el fondo, incluyendo "Mi Llamita". Los lugares de rodaje estaban en Puerto Rico .
Blow : 2001 drama / película biográfica sobre el traficante de cocaína estadounidense George Jung. Se basa en las historias de la vida real de George Jung, Pablo Escobar, Carlos Lehder y el Cartel de Medellín. Peligro Claro y Presente Jack Ryan es nombrado Director Adjunto Interino de la Agencia Central de Inteligencia (CIA) y descubre que los colegas que mantienen una guerra encubierta contra los narcotraficantes del Cartel de Cali en Colombia lo mantienen en la oscuridad. Los rodajes se realizaron en Quito, Ecuador y Cuernavaca, México. El narcotraficante colombiano vive en el Hotel "Tepoztlan" (palabra azteca ). En los fondos se puede ver una valla publicitaria del político mexicano Luis Donaldo Colosio y un retrato del estadista mexicano Miguel Lerdo de Tejada .
Daño colateral : Gordon Brewer (interpretado por Arnold Schwarzenegger ), busca vengar las muertes de su hijo y su esposa a manos de un comando guerrillero, viajando a Colombia. Gordy entra a Colombia a través del Darién Gap. Esta brecha se encuentra en el departamento colombiano llamado Chocó, la región más poblada de afrocolombianos del país. Sin embargo, durante toda la película, nunca se muestra a una persona negra. La Policía Nacional de Colombia y las fuerzas armadas usan uniformes azules, en vez del verde que usan en realidad. El acento de los "colombianos" nativos es en realidad mexicano. Hay una escena de un partido de fútbol, entre Estados Unidos y Chivas, dos equipos populares de México que están ubicados por error en Colombia.
Colombiana : En la película, Cataleya Restrepo (Zoe Saldana) es una colombiana que mató a sus padres en Bogotá a manos de un narcotraficante (Beto Benites) y su compañero (Jordi Mollà) cuando ella tenía nueve años. Acude a su tío criminal (Cliff Curtis) en Chicago y es entrenado como asesino para tratar de vengarse. La filmación se realizó en México, Chicago, Nueva Orleans y Francia y el uso de la orquídea Cattleya se representó en la película.
Lord of War : Nicolas Cage interpreta a un traficante de armas ilegal, que durante un trato comercial con un narcotraficante colombiano, se le paga en cocaína en lugar de efectivo. De nuevo, las palabras de acento y argot usadas por el señor de la droga "colombiano" son mexicanas.
Sr. y Sra. Smith : un par de asesinos cuentan la historia de su primer encuentro en Bogotá, Colombia, donde se conocieron durante un fuego cruzado, mientras que ambos estaban huyendo en secreto de las autoridades colombianas. La película muestra a Bogotá, la capital de Colombia como una ciudad pequeña, cuando en realidad Bogotá es una de las ciudades más grandes y populosas de América Latina. Además, Bogotá es retratada como una ciudad cálida / cálida, mientras que en realidad está ubicada sobre las cordilleras andinas y tiene una temperatura promedio de 58 °F durante todo el año y una altitud de 8.530 pies (2.600 m). Los rodajes se realizaron en California .
Bruce Almighty : En la mañana, Bruce Nolan (Jim Carrey) declara "Será mejor que manifieste un poco de café", y usa sus poderes divinos para conjurar al personaje colombiano ficticio de iconos de café, Juan Valdez, que le sirve una taza de café mientras manifiesta su placer por café recién hecho en las colinas de Colombia.
Delta Force 2: The Colombian Connection : el coronel Scott McCoy (Chuck Norris) lucha contra el narcotraficante colombiano Ramón Cota (Billy Drago ), el capo del narcotráfico más rico del mundo, que controla la industria de la cocaína con mano de hierro. Los rodajes se realizaron en Filipinas .
Amor en los tiempos del cólera : película de 2007 dirigida por Mike Newell. Basado en la novela homónima de Gabriel García Márquez, cuenta la historia de un triángulo amoroso entre Fermina Daza (interpretada por Giovanna Mezzogiorno) y sus dos pretendientes, Florentino Ariza (Javier Bardem) y el doctor Juvenal Urbino (Benjamin Bratt ), que abarca 50 años, de 1880 a 1930. Fue filmado en lugares colombianos.
El especialista : Ray Quick (Sylvester Stallone) y Ned Trent (James Woods ), expertos en explosivos de la CIA, están a cargo de una misión para hacer explotar a un narcotraficante sudamericano. Los lugares de rodaje fueron en realidad en Miami .
Romancing the Stone : Joan Wilder (Kathleen Turner) es una novelista romántica que recibe un paquete de su cuñado muerto Eduardo, que recientemente fue asesinado y descuartizado en Colombia. Su hermana viuda, Elaine (Mary Ellen Trainor) llama a Joan y le ruega que venga a Colombia con el paquete; Elaine ha sido secuestrada, y el paquete es el rescate. Aunque supuestamente está ambientado en Colombia, todos los actores hispanos hablan con un marcado acento mexicano. La supuesta jungla colombiana presenta animales no colombianos como las cacatúas con cresta de azufre de Australia. Los rodajes se realizaron en Xalapa, México.
xXx : Xander Cage (Vin Diesel ), es un entusiasta de los deportes extremos que rompe la ley, que se arroja en una zona productora de cocaína de la Colombia rural, donde Xander es capturado, atado, amordazado y torturado por el capo colombiano "El Jefe" (Danny Trejo ). Los rodajes se realizaron en California .
Miami Vice : se hacen pasar por narcotraficantes como "Sonny Burnett" y "Rico Cooper", los detectives de la policía de Miami-Dade James Crockett y Ricardo Tubbs ofrecen sus servicios a un cártel colombiano. La topografía de la península más septentrional de Colombia, conocida como la Península de Guajira, es básicamente un desierto árido, bastante diferente del telón de fondo de la selva utilizado para describir el avión del contrabandista. Los lugares de rodaje fueron en realidad en la República Dominicana .
Green Ice : película de 1981. El experto en electrónica estadounidense O'Neal visita América Latina y es reclutado para robar esmeraldas de un consorcio colombiano. Los lugares de rodaje estaban en México .
Scarface : película de 1983, representa a un gánster colombiano que descuartiza a otro gánster con una motosierra para extraer información.
Superman III : Villain Webster (Robert Vaughn) quiere monopolizar la cosecha de café del mundo. Enfurecido por la negativa de Colombia de hacer negocios con él, ordena a Gus Gorman (Richard Pryor) que ordene un satélite meteorológico estadounidense para crear un huracán que diezme la cosecha de café de la nación. El plan de Webster se frustra cuando Superman neutraliza el huracán y salva la cosecha. En la película, Colombia se encuentra en el hemisferio sur, en realidad se encuentra en el hemisferio norte la mayor parte de su territorio. No hay huracanes en Colombia.
Sicario, una película de 2015 protagonizada por Emily Blunt y Benicio del Toro, donde Del Toro interpreta a un exnarcotraficante colombiano que busca venganza por el asesinato de su familia.
Encanto: A diferencia de como ha ocurrido en el pasado en el cine estadounidense, y para fortuna de la buena imagen de Colombia a nivel mundial, Encanto será una película animada producida por Walt Disney Pictures. Esta película estará ambientada en Colombia, y según el primer teaser de la película, muy posiblemente se ambiente exactamente en el Eje Cafetero o en Quindío, y se sabe que el argumento girará en torno de la historia de una niña colombiana llamada Mariana y su decepción por ser la única persona en su familia sin poderes mágicos. Este largometraje será la película número 60 del canon de películas animadas de Walt Disney, y se estrenará el 24 de noviembre de 2021.
(Greenland) El día del fin del mundo, una película de 2020 La película está protagonizada por Gerard Butler (quien también coprodujo), Morena Baccarin, Roger Dale Floyd, Scott Glenn, David Denman y Hope Davis. La película sigue a una familia que debe luchar por sobrevivir mientras un cometa destructor de planetas corre hacia la Tierra
En una parte de la película, cuando la familia se encontraba en el auto, se menciona en la radio la destrucción en Bogotá, Colombia.
Representaciones de Colombia en películas colombianas
La corriente principal del cine colombiano sigue la tendencia del cine extranjero, representando principalmente temas relacionados con el narcotráfico, historias de hombres sicarios y películas con un alto contenido de pobreza y miseria humana. Las críticas a este tipo de filmación argumentaban que estas películas no trataban su tema con profundidad, sino que tomaban un enfoque superficial de los temas. Algunos ejemplos son:
Rodrigo D: No futuro : película de 1990 de Victor Gaviria. Historia de la vida y la muerte de sicarios adolescentes adictos al servicio del Cartel de Medellín
La estrategia del caracol (estrategia del caracol ): película de 1993 de Sergio Cabrera. Aventuras de un grupo empobrecido de vecinos expulsados de su casa. La Vendedora De Rosas : película de 1998. Historia de niños sin hogar víctimas de abuso de solventes. Basada libremente en The Little Match Girl .
La virgen de los sicarios : 2000 película de Barbet Schroeder. Basado en la novela homónima de Fernando Vallejo, con elenco colombiano. Representa la relación homoerótica de un escritor nihilista de mediana edad y un muchacho sicario sociopático menor de edad que trabaja para el Cartel de Medellín, con el posterior asesinato homicida.
Maria llena eres de gracia : película de 2004 de Joshua Marston con un elenco colombiano. Desgracias de una niña colombiana embarazada como una mula de narcotraficantes. La actriz Catalina Sandino Moreno fue nominada para un Premio de la Academia por este papel.
Rosario Tijeras : película de 2005 basada en una novela de Jorge Franco. Retrato de la violenta vida y muerte de una mujer sicario (interpretada por Flora Martínez ), en los barrios pobres de Medellín .
Documental
The True Story of Killing Pablo : 2003 documental realizado por The History Channel que revisa en detalle los eventos finales que llevaron a la Policía Nacional de Colombia al asesinato de Pablo Escobar y la opinión de los que están detrás de la operación
Café negro : película documental canadiense de 2005 que examina la complicada historia del café y detalla su influencia política, social y económica desde el pasado hasta la actualidad.
Cocaine Cowboys : película documental 2006 dirigida por Billy Corben. La película explora el aumento de la cocaína y la resultante epidemia de crímenes que arrasó la ciudad estadounidense de Miami, Florida, en los años setenta y ochenta. los personajes principales son el narcotraficante Pablo Escobar y Griselda Blanco, una infame matriarca de la familia del crimen.
Sins of My Father : documental argentino 2009 sobre Pablo Escobar desde la perspectiva interna de su hijo
Colombia en televisión
Extranjera
Modern Family: dos de los personajes principales Gloria Pritchett y Manny Delgado interpretados por Sofía Vergara y Rico Rodríguez respectivamente son colombianos y están en contacto con su cultura y vestuario. Vergara representa a una mujer que proviene de un pequeño pueblo en Colombia que es la capital de asesinatos del país. [5] Vergara ha dado vida a la cultura colombiana en el programa de televisión y ha ayudado a garantizar que los escritores sean precisos a la hora de presentar la cultura en televisión. Modern Family intenta ser lo más preciso posible en lo que se refiere a la cultura colombiana, hasta la forma en que las personas se visten en una fiesta. [6] Rico Rodríguez interpreta al hijo colombiano de Vergara, Manny, en Modern Family.
Pablo Escobar es una referencia común de Colombia en la televisión mundial. En el popular programa de televisión Entourage, Vincent Chase (interpretado por Adrian Grenier) interpreta a Escobar en una película titulada Medellín. Escobar también es el tema de un episodio en una serie documental llamada Situation Critical, producida por el National Geographic Channel en 2007. Narcos : El actor brasileño Wagner Moura interpreta al colombiano Pablo Escobar en la serie de 2015 de Netflix, Narcos, que se filmó en Colombia. [7] Narcos muestra cómo los policías y políticos de todo el mundo trataron con Pablo Escobar, el famoso capo de la droga de Colombia que cambió la historia. Aunque la filmación se realizó en Colombia, los actores del programa no eran todos colombianos. Paulina Gaitán, que es mexicana, retrata a la esposa de Escobar en el programa, Luis Guzmán, que es puertorriqueño, retrata al compañero de Escobar, y el brasileño André Mattos interpreta el papel de rival de Escobar. Aunque el espectáculo ha sido muy popular entre la audiencia estadounidense, no es tan popular entre los colombianos debido al pobre intento de acento colombiano. [8]
Los Soprano : "Gallegos" (interpretado por Jessy Terrero) es un acaudalado narcotraficante colombiano asesinado por Paulie Walnuts como una advertencia final a su organización de que estaban operando en el territorio de la familia Soprano en Nueva Jersey. Paulie y Big Pussy también roban mucho efectivo de su habitación de hotel. Paulie notifica a Tony de la muerte de Gallegos diciendo " Juan Valdez ha sido separado de su burro", una referencia a los comerciales de café de Colombia .
Family Guy : Al comienzo del episodio de Family Guy " Let's Go to the Hop ", un avión del cartel de la droga colombiano se estrella y arroja un cargamento lleno de sapos psicoactivos que se convierte en un fanatismo de las drogas en las escuelas locales. En el comienzo del episodio de Family Guy " Apenas legal ", Adam West envía a toda la policía de Quahog a Cartagena, Colombia.
Los Simpson : en el episodio " Mobile Homer ", Marge, influenciada por una película de "Wifetime TV" sobre cuándo muere un hombre rico sin seguro y cuya viuda e hijos se ven obligados a vivir en las calles, decide ahorrar dinero comprando marcas de imitación de cereales y café ; una lata de café se muestra con el logotipo de Juan Valdez (un triste Valdez) con una frase: "Vergüenza colombiana".
Televisión colombiana
La televisión en Colombia consiste principalmente de telenovelas que son conocidas en la mayoría de los países de América Latina, la más famosa y la que recibió mayor acogida por parte de la audiencia internacional fue Yo Soy Betty, La Fea, protagonizada por Ana María Orozco como Beatriz Aurora "Betty" Pinzon Solano y Jorge Enrique Abello como Armando Mendoza Saenz. La historia se ambienta en Bogotá, Colombia y gira en torno a la relación entre los dos personajes principales. La telenovela originalmente se estrenó en Colombia el 25 de octubre de 1999, pero luego fue adaptada de episodios de media hora a episodios de una hora completa que fueron shows en los Estados Unidos. Yo Soy Betty, La Fea fue adaptada y rehecha en más de 50 países en muchos idiomas diferentes, incluyendo inglés, japonés y chino. La telenovela inspiró al popular éxito estadounidense Ugly Betty. [9]
Últimamente, ha habido un aumento en los espectáculos que retratan el tráfico de drogas que han sido controvertidos en el país porque los personajes son infractores de la ley que son glorificados; algunos ejemplos son:
El Cartel de los Sapos (también conocido públicamente como simplemente "El Cartel"): describe el paradero de un cártel de narcotraficantes y sus relaciones con un gobierno corrupto.
La Saga, Negocio de Familia : Historia de una familia de narcotraficantes durante un amplio lapso de tiempo.
Sin Tetas No Hay Paraíso ("Sin senos no hay paraíso"): Misventuras de un grupo de prostitutas al servicio de poderosos señores de la droga.
El Capo
Libros
Peligro claro y presente : la novela de 1989 de Tom Clancy es una parte canónica del universo de Jack Ryan. En la novela, Jack Ryan es puesto en el cargo de Director Adjunto Interino de la CIA (Inteligencia) en una guerra contra el Cartel de Medellín con base en Colombia .
Killing Pablo : libro de 2001 que detalla los esfuerzos tanto del gobierno de los Estados Unidos como del gobierno colombiano para detener las actividades ilegales cometidas por el narcotraficante colombiano Pablo Escobar y sus subordinados, escritos por Mark Bowden .
Mi muerte colombiana : libro de Matthew Thompson de 2008 relatando sus experiencias de 2006 en Colombia, cuando deambuló por el país pasando tiempo en los carnavales y con pandilleros y traficantes de cocaína, corrió con toros, jugó el juego explosivo de tejo y conoció a Salvatore Mancuso, el entonces jefe del paramilitar de derecha Fuerzas de Autodefensa Unidas de Colombia (AUC), una organización terrorista designada por Estados Unidos [10]
Killing Peace: el conflicto de Colombia y el fracaso de la intervención estadounidense : el libro de 2002 de Garry Leech documenta el conflicto armado de cuatro décadas en Colombia.
Fuera del cautiverio, subtitulada Sobreviviendo a los días de 1967 en la jungla colombiana : libro de 2009 escrito por Marc Gonsalves, Keith Stansell y Thomas Howes con la ayuda del autor Gary Brozek. Narra el tiempo que pasaron en la selva colombiana como prisioneros de las FARC, una organización narcoterrorista, que los acusó de ser miembros de la CIA después de que su avión se estrelló en una región montañosa.
El narcotráfico y el capitalismo: una paradoja contemporánea : libro de 2008 de Eliana Herrera Vega (traducción al inglés) [11] El libro explica el problema real de las drogas como una paradoja comunicacional entre los principales sistemas sociales.
America's Other War: Terrorizing Colombia (ISBN 978-1842775479) de Doug Stokes, examina la intervención de los Estados Unidos en Colombia y sostiene que ha sido impulsada principalmente por el deseo de asegurar un suministro estable de petróleo y pacificar las amenazas a los intereses económicos y políticos de los EE. UU.
Palabras de muerte: periodistas colombianos y los caudillos de la cocaína : libro de 1990 de Coke Newell
Cosmic Banditos : novela de 1986 de Allan Weisbecker, sobre las aventuras de un traficante de marihuana que se esconde en las montañas de Colombia con su perro, High Pockets.
Rey de Noches, un libro de fantasía, tiene una nación llamada Emeraldsia. El nombre es una referencia hacia la rica calidad de Esmeraldas de Colombia. La historia mencionada corresponde a la era de la vida real de la unión entre Colombia, Ecuador, Venezuela y Panamá conocida como Gran Colombia. Además de su historia cultural. [12] [13] [14]
Cómics, anime y manga
Mother Goose and Grimm : en una tira cómica publicada el 2 de enero de 2009, Grimm se pregunta si el sindicato del crimen colombiano pone partes del cadáver de Juan Valdez en cada lata de café, [15] [16] refiriéndose a un eslogan publicitario de Colombia café "hay un poco de Juan Valdez en cada lata de café colombiano". [16] En respuesta a la historieta, la Federación Colombiana de Cafeteros demandó al artista Mike Peters por vincular el café colombiano con el abuso de los derechos humanos. [1
El personaje de Bullseye trata con contrabandistas de cocaína colombianos.
Black Lagoon : En el episodio 9, "Maid to Kill", aparecen Roberta y la familia Lovelace que son de Sudamérica; Roberta despacha a la mayoría de los miembros del cártel, y García se sorprende de su destreza en combate. Revy revela involuntariamente la presencia de la compañía Lagoon durante el tiroteo y queda inconsciente cuando Roberta le dispara una granada de 40 mm. García le pide a Lagoon Company que lo lleve con ellos, y ellos logran escapar. Uno de los miembros del cartel identifica a Roberta como una exguerrillera de las FARC con una gran recompensa en la cabeza. En la próxima tercera temporada, Black Lagoon: Roberta's Blood Trail está suponiendo que los personajes están en Colombia y Venezuela.
Excel Saga : En el episodio 19 ("La gran aventura de Menchi"), Menchi y una joven rica van a Colombia y beben café
Hellsing : En OVA 7, se dice que el Gran Padre de Bernadotte murió en Colombia
Gundam: "Taribia" se encuentra en los territorios de Colombia y Venezuela, y es el lugar donde se ubica el ascensor espacial.
Videojuegos
El país ficticio de Boa in Haze se basa libremente en Colombia
La saga de videojuegos Grand Theft Auto tiene referencias a Colombia en algunas de sus entregas. En GTA III, la antagonista es Catalina, una mujer de ascendencia dominicana y colombiana, y es una de las principales cabecillas del denominado Cartel Colombiano. En GTA Vice City, una de las principales por las que Sony Forelli envía a Tommy Vercetti a Vice City (ciudad que parodia a Miami en esta saga de videojuegos) es por su interés de expandir sus negocios ilícitos en esa ciudad, ciudad la cual destaca porque el tráfico de drogas es controlado por narcotraficantes mexicanos, cubanos y colombianos. Además el aeropuerto de Vice City se llama "Escobar International Airport" una clara referencia a Pablo Escobar.
En el videojuego Uncharted 3: Drake's Deception una parte temprana del juego tiene lugar en Cartagena.
En Conflict: Global Storm, el primer acto del juego comienza en Colombia.
Otros
La artista cubana Tania Bruguera en 2009 estableció una controvertida actuación en la Universidad Nacional de Colombia (sucursal de Bogotá), consistente en el consumo de cocaína [18] proporcionado por el artista a los asistentes.
Consecuencias
Como consecuencia de la representación negativa de Colombia y el pueblo colombiano, los colombianos a menudo son objeto de prejuicios y discriminación en varios países. algunos ejemplos incluyen:
Los colombianos se encuentran entre los principales objetivos de los ataques xenófobos y neonazi en Europa, especialmente en España [22] y Francia. [23] Los paramédicos españoles se han negado a brindar atención a las víctimas colombianas de tales eventos. [24] Se informó que la policía rechazó las denuncias recibidas de las víctimas.
"No vendemos a los colombianos" las señales son comunes en las tiendas ecuatorianas Se han reportado linchamientos y cadenas de personas colombianas en Ecuador. [25] La policía y los medios están acusados de crear la imagen de que cada banda delincuente tiene líderes colombianos. Según informes, la policía se niega a recibir denuncias de crímenes contra colombianos. [26] Los niños colombianos a menudo son rechazados de las escuelas, y se ha informado sobre el maltrato "preventivo" de colombianos no relacionados en las cercanías de la escena del crimen..
El pasaporte colombiano a menudo hace que la persona sospeche de las autoridades aduaneras internacionales . Se han reportado búsquedas extensas de cavidades, desmantelamiento de equipajes, ropa y artículos personales y retención ilegal en los aeropuertos sin alimentos o instalaciones básicas
Ve también
Antiespañolismo
Cultura popular
Referencias
Cultura de Colombia
Estereotipos étnicos y raciales |
Zermelova-Fraenkelova teorie množin (ZF) je nejrozšířenější axiomatickou soustavou teorie množin, která je sama o sobě nebo v některých mírných modifikacích používána jako základ pro většinu dalších odvětví matematiky včetně algebry a matematické analýzy. ZF teorie může být například doplněna o axiom výběru - v takovém případě je označována jako ZFC (písmeno C značí výběr, z anglického choice).
Principem ZF je postupná konstrukce množin - objektů množinového univerza - z několika základních axiomů tak, aby vzniklá teorie byla dostatečně bohatá (je třeba umožnit existenci nespočetných množin typu reálných čísel, existenci shora neomezené řady nekonečných kardinalit), ale zároveň neumožňovala existenci množin použitých v paradoxech klasické intuitivně pojaté teorie množin (např. Russellův paradox, Buraliův-Fortiho paradox).
Neformální úvod
Axiomatická teorie množin slouží k tomu, aby bylo pomocí množin možné zkonstruovat všechny matematické objekty (grupy, funkcionály, přímky, grafy atd.) a aby z axiomů, které popisují vlastnosti množin, bylo možno odvodit právě všechna pravdivá matematická tvrzení ze všech oblastí matematiky (pravděpodobnost, diferenciální rovnice, abstraktní algebra, teoretická informatika atd.).
Zermelova-Fraenkelova teorie množin je nejpoužívanější z takovýchto axiomatických systémů.
Axiomy ZF
Vzhledem k výše uvedeným faktům je možné každé matematické tvrzení odvodit z následujících axiomů (spolu s axiomem výběru). Kromě těchto předpokladů nepředpokládáme o množinách naprosto nic; proto jsou mezi axiomy zdánlivě samozřejmá tvrzení, jako je axiom dvojice či extenzionality apod.
Axiom extenzionality
Množiny, které mají stejné prvky, se rovnají.
Tento axiom uvádí do souvislosti dva základní operátory jazyka teorie množin - operátor rovnosti a operátor náležení. Tvrdí zjednodušeně řečeno, že rovnost dvou množin záleží pouze na prvcích, které obsahují (což není úplně samozřejmé - například rovnost vektorů v lineární algebře závisí nejen na prvcích vektoru, ale i na jejich pořadí).
Schéma axiomů nahrazení
Je-li F(x,y) formule jazyka teorie množin v proměnných x,y, která je navíc zobrazením (tj. pokud F(x,y) a F(x,z), pak y = z) pak každý výrok
Pro každou množinu a existuje množina b obsahující právě všechny obrazy prvků množiny a v zobrazení F(x,y)
je axiomem ZF.
Jednoduše řečeno: pokud mám rozumně definované (jazykem teorie množin) zobrazení, pak obrazem množiny v tomto zobrazení je opět množina.
Poznámka: Schéma axiomů nahrazení není v pravém slova smyslu axiom - jedná se o metajazykový návod, podle něhož lze vytvořit teoreticky neomezený počet axiomů.
Z historických důvodů je do axiomatiky ZF často zahrnováno také následující schéma axiomů vydělení - toto schéma je důsledkem obecnějšího schématu axiomů nahrazení, není tedy pro budování teorie množin nezbytně nutné. Zmiňuji jej zde, protože bylo součástí původní Zermelovy teorie množin, ze které vzešla ZF mimo jiné právě přidáním schématu nahrazení:
Schéma axiomů vydělení
Je-li F(x) formule jazyka teorie množin v proměnné x, která neobsahuje volně proměnnou b, pak každý výrok
Pro každou množinu a existuje množina b, která obsahuje právě ty prvky množiny a, pro které platí formule F(x)
je axiomem ZF.
Jednoduše řečeno: pokud si zvolím jakékoliv rozumné kritérium (tj. kritérium popsatelné formulí jazyka teorie množin), pak pomocí něj mohu vybrat prvky z množiny - a výsledkem je opět množina. Díky tomuto kritériu lze tedy z větší množiny zkonstruovat pomocí různých formulí různé „menší“ množiny - má smysl mluvit o podmnožině:
Díky schématu axiomů vydělení má dobrý smysl mluvit o prázdné množině (značení ), tj. množině, která neobsahuje žádné prvky - stačí dosadit za F(x) formuli „x se nerovná x“.
Díky schématu axiomů vydělení má dobrý smysl mluvit o průniku dvou množin - stačí použít jako F(x) formuli a mám zaručenou existenci množiny , která obsahuje prvky z a, které zároveň splňují F(x), tj. patří do c.
Axiom dvojice
Pro každé dvě množiny a,b existuje množina c obsahující právě tyto dvě množiny.
Konečně axiom, u kterého není moc o čem přemýšlet - pokud vezmu dvě množiny a,b, pak mohu vytvořit množinu (značenou obvykle {a,b}), která obsahuje dva prvky: a a b. Pokud navíc vezmu a = b, dostávám jednoprvkovou množinu značenou {a}.
Poznámka: Aby v tom byl ještě větší zmatek, ani axiom dvojice není v pravém slova smyslu axiom ZF - lze jej dokázat ze schématu nahrazení a axiomu potence. Axiom dvojice byl opět součástí Zermelovy axiomatické teorie, která neobsahovala schéma nahrazení.
Axiom sumy
Pro každou množinu a existuje množina b, která obsahuje právě všechny prvky prvků množiny a.
Množina, jejíž existenci zaručuje tento axiom, je obvykle nazývána sumou množiny a, značí se:
Pokud mi axiom dvojice umožňoval vytvářet „nadřazenou“ množinu v hierarchii náležení, pak axiom sumy mi naopak umožňuje vytvářet množiny z „podřízených“ prvků - tj. prvků prvků, prvků prvků prvků, prvků prvků prvků prvků,…
Poznámka: Zde je na místě připomenout, že objektem ve světě teorie množin je vždy a pouze množina. Pokud chci například mluvit o přirozených nebo reálných číslech, musím si je „zkonstruovat“ jako množinu množin, které lze seřadit tak, aby to odpovídalo intuitivní představě o vlastnostech příslušného souboru čísel.
Díky axiomu sumy a axiomu dvojice má dobrý smysl mluvit o sjednocení dvou množin - jedná se o sumu dvouprvkové množiny
Axiom potenční množiny
Pro každou množinu a existuje množina b, která obsahuje právě všechny podmnožiny množiny a.
Množina, jejíž existenci zaručuje tento axiom, je obvykle označována jako potenční množina množiny a, značí se .
Poznámka: Schéma axiomů vydělení nám zajišťuje existenci podmnožin - mohu je konstruovat pomocí jednotlivých formulí jazyka teorie množin. Je tedy jen logické, že tyto podmnožiny sdružím do jedné „množiny podmnožin“. I přes tuto svoji „intuitivní“ správnost je axiom potenční množiny překvapivě silný - pokud existuje alespoň jedna nekonečná množina (viz axiom nekonečna), pak z tohoto axiomu vyplývá existence nekonečně mnoha nekonečných kardinalit, jak o tom mluví Cantorova věta.
Axiom nekonečna
Existuje množina přirozených čísel (přesněji množina, která obsahuje prázdnou množinu a pro každý svůj prvek x také sjednocení x a {x}).
Poznámka: Tento axiom nezaručuje pouze existenci nějaké množiny - zajišťuje existenci alespoň jedné nekonečné množiny. V některých alternativních modelech je proto nahrazován slabším axiomem existence množiny: Existuje alespoň jedna množina: .
Tento axiom se trochu vymyká ostatním - zaručuje existenci jedné konkrétní množiny, ale zato (když už, tak už) nekonečné. Podívejme se, co vlastně tato množina (v teorii množin označovaná obvykle nebo ) obsahuje.
Obsahuje prázdnou množinu – označme ji jako číslo 0
Obsahuje množinu – označme ji jako 1
Obsahuje množinu – označme ji jako 2
…
Dostáváme tak strukturu, která nápadně připomíná přirozená čísla v jejich intuitivně používaném významu - každé číslo obsahuje v sobě všechna menší (předcházející) a množina přirozených čísel je pak obsahuje všechny:
Poznámka k axiomu nekonečna
Zajímavým důsledkem axiomu nekonečna je Goodsteinova věta, která se týká výhradně konečných přirozených čísel, ale nelze ji dokázat bez přijetí axiomu nekonečna nebo nějaké jeho obdoby.
Axiom fundovanosti
Pro každou množinu a platí, že pokud je neprázdná, pak obsahuje alespoň jeden prvek b, který má s a prázdný průnik.
Poznámka: Tento axiom se podstatně liší od všech ostatních, které mají konstrukční charakter - dávají návod, jak z nějaké již existující množiny vytvářet další množiny. Naproti tomu axiom fundovanosti je obecnou charakteristikou všech myslitelných množin - zabraňuje existenci „ošklivých množin“ - například množiny, která by byla sama sobě prvkem, nebo dvojice množin a, b, kde a zároveň .
Bezespornost ZF a ZFC
Je-li ZF bezesporná, nelze v ní axiom výběru dokázat ani vyvrátit. (Tento výsledek lze dokázat nejen v ZF, ale i v mnohem slabší Peanově aritmetice). Proto je ZF bezesporná právě tehdy, je-li bezesporná ZFC.
Z druhé Gödelovy věty o neúplnosti vyplývá, že pokud je ZFC bezesporná, pak její bezespornost nelze v ZFC dokázat.
Všeobecně se věří, že ZFC je bezesporná (očekávat od teorie, že přesně popíše platné matematické teorémy, je nesrovnatelně silnější předpoklad, než její bezespornost), ale z výše uvedeného důvodu to nelze dokázat. Pokud bude nalezen důkaz bezespornosti ZFC, bude to (paradoxně) znamenat, že je sporná.
V Kelleyově-Morseově teorii množin sice lze bezespornost ZFC dokázat, ovšem to nemá velkou váhu; KM je jen jedním z mnohých možných zesílení ZFC. Výsledky, k nimž je zapotřebí silnějších axiomů, než ZFC, nejsou v matematice pokládány za prokázané. Jinými slovy, ZF plus axiom výběru je systém axiomů (ustálený po bouřlivých dohadech), o němž předpokládáme, že popisuje matematické pravdy.
Modely teorie množin
Studium modelů teorie množin má význam proto, že podle Gödelovy věty o úplnosti je matematické tvrzení dokazatelné v teorii T, právě když platí v každém jejím modelu. Pokud tedy dokážeme zkonstruovat model ZFC, v němž nějaká matematická hypotéza platí, a model, v němž neplatí, pak jde o tvrzení, které nelze dokázat ani vyvrátit.
Mnoho takto nerozhodnutelných tvrzení má praktický dopad na další obory matematiky, například matematickou analýzu (příkladem je hypotéza kontinua). Všechny výsledky tohoto druhu (že něco nejde z axiomů ZFC dokázat) jsou ovšem formulovány s podmínkou „Pokud je ZFC bezesporná“, neboť její bezespornost z výše zmíněných důvodů nelze ověřit.
Model ZFC nelze konstruktivně popsat, neboť to by bylo důkazem bezespornosti ZFC. Důkaz tedy předpokládá, že existuje model ZFC, a z něj zkonstruuje jiný model, v němž neplatí tvrzení, jehož nedokazatelnost z axiomů ZFC je třeba demonstrovat. Tímto způsobem bylo například roku 1962 metodou forcingu dokázáno, že axiom výběru ani hypotézu kontinua nelze z axiomu ZF vyvrátit (je-li ZF bezesporná). Že je nelze ze ZF dokázat, to dokázal Kurt Gödel již o několik desetiletí dříve, neboť to lze prokázat bez studia modelů.
Modelem ZF může být jakákoli množina M s binární relací R (reprezentující náležení), pokud jsou v ní splněny axiomy. Zvláštní význam mají ovšem modely, kde R je přímo relace náležení. Mezi nimi mají významné postavení tranzitivní modely, v nichž množina M je tranzitivní (obsahuje všechny „prvky svých prvků“). Mostowského věta o kolapsu umožňuje určit postačující podmínky k tomu, aby model ZF byl izomorfní s tranzitivním modelem.
Další důležitá nerozhodnutelná tvrzení jsou Axiom konstruovatelnosti a Suslinova hypotéza.
Související články
ordinální číslo
kardinální číslo
nekonečná kombinatorika
Jiné axiomatické systémy s podobným účelem
Von Neumannova-Bernaysova-Gödelova teorie množin, alias NBG nebo GB
alternativní teorie množin |
Le football américain ou simplement football, crée une culture spécifique avec ses codes, son vocabulaire, ses rites et ses traditions. Ce sport est vécu comme une religion aux États-Unis, que ce soit des championnats de High School jusqu'à la National Football League (NFL) en passant par le championnat universitaire NCAA. La présente page va donc tenter de vous décrire ce qu'est la culture du football américain.
Origines
L'histoire du football américain, est liée avec l'histoire du rugby. Les deux jeux ont leur origine au Royaume-Uni. Le football américain résulte de plusieurs divergences majeures du rugby, notamment les changements de règles instituées par Walter Camp, considéré comme le « père du football américain ». La différence majeure est dans l'introduction de la passe en avant. Le sport voit sa popularité augmenter dans les universités américaines jusque dans les années 1920. À partir de cette époque, des ligues professionnelles se forment dont la NFL. Le succès se situe d'abord dans les villes industrielles du Midwest des États-Unis, puis dans le sud profond pour enfin devenir un phénomène national, qui relègue dès les années 1970 le baseball à la seconde place des sports favoris des américains.
La culture du jeu
Au football américain on peut distinguer deux écoles :
les professionnels à travers essentiellement la NFL et quelques autres ligues mineures ;
les universitaires à travers les championnats de College Football de la NCAA.
Pourtant dans les deux cas, à quelques nuances près, ils pratiquent le même sport. Néanmoins, chaque branche possède son histoire, ses traditions et donc sa culture.
Le jeu universitaire est plus varié, les philosophies de jeu sont différentes et nombreuses en fonctions des universités et de leur histoire. De plus, les athlètes sont jeunes et donc en cours de formation. Les règles sont également plus souples, le tout favorisant un jeu créatif et spectaculaire. La NFL, elle, fait la part belle à la puissance physique et la vitesse. Le jeu développé y est plus classique, les jeux feintés plus rares. Le football y est donc plus conservateur, l'objectif premier étant la victoire.
Cela explique que les besoins, les rôles et les gabarits des joueurs y soient différents. Les professionnels sont souvent plus lourds et plus grands. Il est courant qu'un universitaire change de poste en arrivant en chez les pros. Les quarterbacks universitaires sont souvent également des coureurs, ce qui est plus rare en NFL où le jeu du quarterback est essentiellement orienté vers le jeu de passe. Un des meilleurs exemples est Tim Tebow lequel connut une grande carrière universitaire. En 2007, il remporte le Trophée Heisman, prix récompensant le meilleur joueur de la saison universitaire. Il remporte également les championnats NCAA 2007 et 2009 avec les Gators de la Floride. Cependant en NFL, son parcours est beaucoup plus chaotique du fait de son profil de quarterback coureur plutôt que passeur, n'étant désigné titulaire que pour 18 matchs (dont deux de phase finale) au cours de ses trois seules saisons.
Cependant, les différences majeurs se trouvent dans l'organisation et le statut des joueurs. En NFL, les joueurs sont des salariés, les étudiants eux, en très grande majorité, bénéficient bourses sportives (scholarships en anglais - cfr. article sur les Scholarships en Division I NCAA) et leur rémunération est interdite par la NCAA. Pourtant, ils font un sport de haut niveau avec des entraînements et des matches toutes les semaines comme les pros (cfr. article sur les étudiants-athlètes).
Enfin, dans le College Football, le nombre d'entraîneurs par équipe est limité à 9 avec un étudiant devant obligatoirement être intégré dans l'encadrement technique. Ainsi, le staff technique se compose d'une dizaine de personnes pour des effectifs pouvant atteindre un maximum 105 athlètes. Chez les pros, l'encadrement se situe entre quinze et vingt personnes pour un effectif de 70 athlètes en avant saison et de dès le début de la saison.
Des premiers pas à la High School
Le football américain peut être pratiqué très tôt, dès l'âge de quatre ou cinq ans. Dans le langage courant, on parle de « Pee Wee Football » aussi bien au Canada qu'aux États-Unis pour faire référence aux catégories réservées aux plus petits. Évidemment, à cet âge le contact est presque absent et ces jeunes pratiquent le plus souvent une version moins dangereuse du football américain appelé flag football. Dans cette version, les plaquages sont interdits et le but du jeu consiste simplement à arracher un petit mouchoir (flag en anglais) pour arrêter les actions.
Pop Warner Little Scholars
La plus importante organisation est la Pop Warner Little Scholars (également appelé Pop Warner ou Pop Warner Football). Il s'agit d'une association à but non lucratif qui offre la possibilité aux jeunes enfants de pratiquer ce sport. L'association gère également des programmes de cheerleading (pom pom girl) et de danse dans américains et à travers le monde.
À l'image des sports de combats, les catégories sont déterminées en fonction de l'âge et du poids des enfants. Au-delà d'un certain poids, l'enfant intègre la catégorie supérieur. mais il peut descendre de catégorie s'il est trop léger. Les équipes peuvent être mixtes jusqu'à un certain âge. Le respect de l'intégrité physique et des règles de sécurité est fondamental. La Pop Warner Little Scholars possède un système de catégories allant de 4 à et à . Une fois adolescent, les jeunes passent au niveau supérieur et jouent en High School.
High School Football
En Amérique du Nord, le High School Football (parfois appelé prep football ou preps football) est équivalent à la catégorie d'âge des étudiants lycéens en France, de l'école secondaire de cycle supérieur en Belgique ou du degré secondaire II en Suisse. Les compétitions sont gérées par la aux États-Unis à l’exception des États du Texas et du Massachusetts. Les règles, le nombre et le format des matchs varient entre d'un État à l'autre. Il n’existe pas de titre national officiel, cependant des titres peuvent être décernes au niveau de l'État ou au niveau régional.
Recrutement universitaire
Les meilleurs joueurs en High School sont évalués en fin de cycle et doivent alors annoncer l'université auprès de laquelle il souhaite s'engager. Plusieurs critères sont pris en compte dont les performances sportives mais également les résultats scolaires.
Organisations sportives universitaires
Il existe en Amérique du Nord plusieurs associations universitaires, organisant des compétitions sportives masculines et féminines pour les étudiants-athlètes dans de nombreux sports. Trois entités se démarquent dans le football américain.
La National Collegiate Athletic Association ou NCAA, la plus grande et plus puissante association. L'élite des grands universités américaines y sont affiliées. C'est par conséquent le réservoir des futurs athlètes qui se présenteront dans lesaux drafts des ligues professionnelles des États-Unis.
La National Association of Intercollegiate Athletics ou NAIA, regroupe des petits colleges et universités américaines et, depuis 1972, quelques institutions canadiennes. Aujourd'hui, la NAIA revendique plus de 65 000 étudiants-athlètes avec un cycle académique complet de quatre ans.
La National Junior College Athletic Association ou NJCAA, regroupe également des petits colleges (Junior College) et universités américaines, mais leur cycle académique n'est que de deux ans. Pour un futur athlète de haut niveau, c'est une première étape avant une grande université ou au contraire l'occasion de rebondir après un échec en NCAA.
L’élite du sport universitaire se situe clairement en NCAA, sur le plan sportif évidemment, mais également en terme académique, économique et médiatique. Pour ces raisons les conditions d'accès y sont beaucoup plus strictes notamment pour l'obtention d'une bourse d'études. La NAIA ou NJCAA sont plus accessibles en termes de critères académiques et boursiers.
Junior College
Dans le cas où un étudiant n'a pas de résultats scolaires suffisants, il peut être refusé (non-recruté) par les universités. Ces élèves doivent alors intégrer un Junior College (collège communautaire aux États-Unis). Ces institutions proposent des formations académiques mais également sportives d'un cycle de deux ans. Par la suite, les étudiants surnommés « Jucos » (contraction de Junior College) ont la possibilité de rejoindre une université ou un college. Les étudiants peuvent être écartés des grandes facultés pour des diverses raisons (problèmes judiciaires, disciplinaires, scolaires ou autres). Ils sont alors contraints de jouer en Junior College. Last Chance U, la série documentaire américaine produite par Netflix raconte comment d'anciens étudiants de grandes universités ont reçu une seconde chance dans les niveaux inférieurs.
Cam Newton en est un exemple. Après avoir été transféré des Gators de la Floride, il joue une saison pour le Blinn College en Junior College et remporte le championnat national NJCAA (National Junior College Athletic Association). Il retourne la saison suivante en NCAA chez les Tigers d'Auburn et remporte championnat universitaire avant de rejoindre finalement la NFL.
Aaron Rodgers par manque de propositions des grandes universités après le lycée, joue une saison pour le Butte College d'Oroville avant d’être recruté par l'université de Californie à Berkeley.
Le passage par un Junior College ou « JuCo » a un impact sur le statut de l'étudiant-athlète une fois qu'il rejoint la NCAA. (voir l'article sur les statuts des étudiants-athlètes en NCAA). Le cycle complet de deux ans en « JuCo », implique qu'il ne reste à l'étudiant-athlète que deux saisons d'éligibilité sur les quatre possibles et s'il n'y preste qu'une saison, il ne lui en reste que trois.
Aujourd'hui, certains Junior Colleges sont perçus, essentiellement en basketball et en football américain, comme des incubateurs pour jeunes athlètes n'ayant pas le niveau scolaire nécessaire pour intégrer directement une grande Université ou un College.
College Football
Avant le match
Dans les universités américaines
Un match universitaire est précédé par un grand rassemblement (« tailgating » en anglais) au sein de la ville où se trouve le campus. En général, les familles viennent soutenir leur équipe universitaire et participent à une grande fête regroupant la communauté de leur ville. De grands camping-cars familiaux et de grandes télévisions sont installés autour du stade. Les jeunes étudiants y installent des jeux et des barbecues. L'alcool est toléré dans une zone stricte de l'université et des parkings puisqu'il est interdit d'en consommer dans l'enceinte du stade et sur le campus, l'alcool étant interdit aux moins de aux États-Unis.
Stades, traditions et le show
Enceintes gigantesques
Les stades utilisés par les équipes universitaires de football américain sont souvent des enceintes de très grande capacité dont certaines sont parmi les plus permissives au monde. Cela s'explique par la quasi-absence de normes concernant les places assises où les spectateurs s'assoient sur des bancs et non sur des sièges individuels réglementés comme dans les ligues majeures nord-américaines ou européennes.
Parmi la centaine de programmes évoluant en NCAA Division I Football Bowl Subdivision, 20 évoluent dans des stades de plus de . Bien que rénovés régulièrement, la plupart des stades ont plus de et ne correspondent pas aux normes de confort et de sécurité des enceintes modernes de la NFL. (voir l'article sur les stades de football américain universitaire).
Le public des matchs de la NCAA est principalement composé de jeunes et d'étudiants, le reste du public étant essentiellement issu des classes sociales modestes de la région et des villes autour des campus. Au contraire de la NFL, même si la ligue reste populaire, le prix des places pour les matchs sont relativement élevées.
Les franchises NFL sont installées au sein ou en périphérie de grandes villes avec de grosses retombées commerciales et économiques, ce qui n'est pas le cas en NCAA. Le sud profond des États-Unis constitue l'un bastion du sport universitaire et beaucoup d'équipes y sont basées. Cette zone est quasiment délaissée par le football américain et les autres sports professionnels probablement parce qu'elle est une des régions la plus pauvre des États-Unis (voir l'article sur le popularité du football américain).
Entre traditions et folklores
Les universités se distinguent notamment par l'entrée et la présentation des équipes lors des rencontres à domicile. Certaines traditions trouvent leur sources dans l'histoire de l'institution ou de leur région bien que certaines tiennent plus du folklore.
Ainsi à Florida State, le coup d'envoi est donné par un Séminole à cheval (représentation du chef Séminole Osceola) tenant une lance en feu,. Cette tradition célèbre l’héritage du peuple Séminole originaire de la région. À USC, un soldat Troyen sur un cheval blanc est présent à chaque début de rencontre. Pour l'Université du Colorado, avant chaque match, un bison de (prénommé Ralphie) traverse le terrain sous la surveillance de plusieurs dresseurs. Les Broncos de Boise State ont eux pour particularité d'évoluer sur un terrain de couleur bleu.
L'autre grande tradition est la fanfare (« Marching Band » en anglais). Les premières fanfares remontent au début du . Leurs rôles n'est pas uniquement musical mais est il leur revient d'encourager l'équipe à travers les « Fight Song ». La fanfare possède une identité, des costumes aux couleurs de l'université et une tribune lui est réservée durant les matchs. Enfin, les « Marching Band » sont aussi réputées pour leurs spectacles. Tout en jouant de la musique, elles effectuent des chorégraphies spectaculaires en étant accompagnées de majorettes et de porteurs de drapeaux.
Les mascottes sont présentes au bord des terrains, et participent au folklore des rencontres. Elles peuvent être des personnages costumés et parfois des animaux vivants.
Les « Helmet Stickers » sont des petits autocollants apposés sur le casque des joueurs. Ils sont la marque de l'excellence sportive, académique, individuelle ou collective. Les stickers de Florida State représentent des tomahawks, ou encore des feuilles de marronnier (Buckeye en anglais) pour Ohio State. Leur nombre est généralement fonction du nombre de rencontres jouées.
Rivalités
Les rivalités dans le sport universitaire sont nombreuses et surtout anciennes. Certains confrontations entre même équipes ont lieu depuis plus d'un siècle. L'antagonisme est souvent exacerbé quand les formations viennent du même État.
Voici une liste non exhaustive de rivalité universitaire :
Le « Commander in Chief's Trophy », trophée récompensant le gagnant global des rencontres entre l'Air Force, l'Army et la Navy ;
Ohio State-Michigan ;
La « Red River Rivalry » entre Oklahoma et Texas qui se joue sur terrain neutre (à Dallas) et qui existe depuis 1929 ;
L'Iron Bowl entre Alabama et Auburn ;
USC-Notre Dame ;
La « State Civil War » entre Oregon et Oregon State ;
Florida-Florida State ;
Oklahoma-Oklahoma State ;
Minnesota-Wisconsin (122 confrontations depuis 1890).
La NFL
Pendant le match
Après le match
Thanksgiving et Football américain
Le Thanksgiving est une tradition très forte aux États-Unis, les familles profitant de ce jour férie pour se réunir et regarder du football américain. La NFL a instauré depuis ses débuts des rencontres lors de ce jour de fête. Traditionnellement, les Lions de Détroit et les Cowboys de Dallas reçoivent depuis des décennies le jeudi de Thanksgiving. Depuis 2006, la NFL organise un troisième match mais cette fois avec une rotation pour l'équipe à domicile.
Cinéma
We Are Marshall , Rédemption (en v.o. Gridiron Gang), L'Enfer du dimanche , Le Plus Beau des combats (en v.o. Remember the Titans), The Blind Side , Waterboy , Mi-temps au mitard (en v.o. The Longest Yard), Jeux de dupes (en v.o. Leatherheads), Friday Night Lights , Touchback .
Séries
Ballers, Last Chance U, Friday Night Lights (série télévisée).
Médias
ESPN et NFL Network
Télévision
NFL
Monday Night Football
Super Bowl
NCAA
College Football Championship Game
College Football Playoff
Bowl
Jeux
Madden, NFL Street, ESPN NFL 2K et NCAA Football.
Personnalités
Walter Camp, Vince Lombardi, Pop Warner
Notes et références |
Nouméa ist die Hauptstadt des französischen Überseegebietes Neukaledonien. Nouméa wurde 1854 auf einer stark gegliederten rund 10 Kilometer langen Halbinsel am südwestlichen Ende der neukaledonischen Hauptinsel Grande Terre unter dem Namen Port-de-France gegründet. Die Gemeinde hat 94.285 Einwohner; mit Vororten hat Groß-Nouméa () 182.341 Einwohner (beide Stand 2019).
Die Stadt ist Sitz des römisch-katholischen Erzbistums Nouméa. Hier befindet sich auch die Universität Neukaledonien.
Bevölkerungsentwicklung
Die Agglomeration besteht aus den Gemeinden Nouméa (mit der Chinatown), Dumbéa im Nordwesten, Le Mont-Dore im Osten und Païta westlich von Dumbéa mit dem Internationalen Flughafen La Tontouta. Diese vier Gemeinden sind seit dem Zensus von 2008 die bevölkerungsreichsten Neukaledoniens und vereinigen aktuell (2019) fast 90 (89,8) Prozent der Bevölkerung der Südprovinz auf sich, sowie zwei Drittel (67,2 Prozent) der Bevölkerung Neukaledoniens.
Geschichte
Am 25. Juni 1854 fand der französische Kapitän Louis-Marie-François Tardy de Montravel in der windgeschützten und tiefen „Nouméa“-Bucht eine geeignete Stelle für die Etablierung eines befestigten Militärstandorts. Er nannte den Ort Port-de-France und ließ eine Festung auf einer Anhöhe gegenüber der Insel Nou errichten. 1856 hatte der Ort erst 921 Einwohner, davon 113 Militärangehörige. 1857 wurde mit der Umsetzung der Stadtplanung begonnen. Zunächst wurde der Hügel Conneau abgetragen, um einen Hafen mit Pier zu errichten. Die Erdaufschüttungsarbeiten in den Sumpfgebieten, mit denen der größte Teil der heutigen Innenstadt geschaffen wurde, dauerten bis 1877. Sie wurden ab 1869 von aus Frankreich geschickten Strafgefangenen durchgeführt. Am 2. Juni 1866 nahm Port-de-France den Namen „Nouméa“ an, um eine Verwechslung mit Fort-de-France auf Martinique zu vermeiden.
Das Fehlen einer Quelle und eines Flusses nahe der Stadt stellte sich als ein großes Problem für die Besiedlung heraus. Es musste ein 12 km langer Kanal vom Yahoué-Fluss gebaut werden, der 1877 fertiggestellt wurde. 1879 wurde Nouméa die Hauptstadt von Neukaledonien. 1904 nahm die Bahnstrecke Nouméa–Dumbéa den Betrieb auf. 1932 fand der erste Flug von Nouméa nach Frankreich statt. Während des Nickelbooms dehnte sich die Stadt immer mehr in die Peripherie aus. 1972 begann der große Hafenausbau, bei dem die Insel Nou mit dem Festland verbunden und in Nouville umbenannt wurde.
Wirtschaft und Infrastruktur
Neben dem Tourismus ist die wichtigste Einkommensquelle der Stadt die Nickelverarbeitung. Das Erz wird in einer ausgedehnten Fabrikanlage in relativ zentraler Lage der Stadt verhüttet und dort auch verschifft. Sie ist auch das bedeutendste Dienstleistungs- und Verwaltungszentrum der Inseln.
Im Hafen von Nouméa, dem weitaus bedeutendsten Neukaledoniens, wurden 5.193.000 Tonnen umgeschlagen (2011). Hiervon entfielen 3.217.588 Tonnen auf Nickelerze.
Der Hauptflughafen von Neukaledonien – der internationale Flughafen La Tontouta – liegt etwa von der Stadt entfernt in Païta. Der Regionalflughafen Flughafen Magenta liegt nur nordöstlich vom Zentrum Nouméas.
Nouméa hat zwei Busbahnhöfe: Die Überlandbusse in den Norden Neukaledoniens sowie an die Ostküste fahren vom Busbahnhof ab, dem Gare Routière Moselle, der sich gegenüber der Markthalle im Süden des Stadtzentrums befindet. Dem Verkehr in die nördlichen Nachbarstädte sowie zum Flughafen La Tontouta dient der Busbahnhof Desmazures im nördlichen Teil des Stadtzentrums unweit des Krankenhauses.
Die Schiffe zu den Inseln Lifou, Maré und Île des Pins legen an der Gare Maritime des Îles ab. Dieser Fähranleger befindet sich am nordwestlichen Rand des Innenstadt am Busbahnhof Desmazures. In unmittelbarer Nähe befindet sich auch der Freizeithafen Port Moselle.
Die Stadt Nouméa ist durch ein Netz von Stadtbussen erschlossen, derzeit verkehren 16 Linien. Die meisten Linien beginnen am Place des Cocotiers, dem zentralen Platz, oder am Gare Routière Moselle. An fast allen Haltestellen sind Fahrpläne angebracht, die pünktlich eingehalten werden.
Strände
Nouméa verfügt über zahlreiche Strände. Zu den beliebtesten zählen der Plage de la Baie des Citrons im Herzen der Stadt, der von zahlreichen Restaurants, Bars und Nachtklubs gesäumt wird, und der nur durch einen Felsen getrennte Plage de l'Anse Vata, an dessen Straße sich eine Anzahl von Boutiquen und einige Einkaufszentren anreihen. Er wird auch von Kite-Surfern genutzt. Der Plage du Kuendu Beach am Ende der Insel Nouville vermittelt trotz der Großstadtnähe ein Gefühl von Ruhe und Abgeschiedenheit. Allerdings sind die immer häufigeren Haiangriffe vor Neukaledonien, insbesondere um Noumea, eine potentielle Gefahr. Nach einem Haiangriff bleiben die Stadtstrände gewöhnlich einige Tage gesperrt.
Sehenswürdigkeiten
Den Mittelpunkt der Stadt bildet der repräsentative und baumbestandene Platz, der Place des Cocotiers, der aus vier Quadraten besteht und insgesamt 400 × 100 m groß ist. Auf dem östlichsten der vier Quadrate, der Place Feillet, erhebt sich ein 1879 von Sträflingen errichteter Musikpavillon. In der Mitte des Platzes befindet sich der acht Meter hohe Brunnen Fontaine Céleste, der den Nullpunkt des Straßensystems Neukaledoniens bildet: Ab hier werden die Entfernungen ab Nouméa gerechnet. Der Brunnen wurde 1893 errichtet und 1995 restauriert. Benannt ist er nach der 17-jährigen Céleste, die für den Bildhauer Modell gestanden hat.
Am Place des Cocotiers befindet sich das stadtgeschichtliche Museum Musée de la Ville de Nouméa. Das 1875 im Kolonialstil mit Veranda erbaute Gebäude diente ursprünglich als Bank – der ersten ganz Neukaledoniens – und danach von 1880 bis 1975 als Rathaus. Seit 1996 ist hier das stadtgeschichtliche Museum untergebracht, samt Garten. Südlich des Platzes schließt sich die kleine Chinatown an.
Den westlichen Abschluss des Place des Cocotiers bildet das 1975 fertiggestellte Rathaus. Vor ihm erhob sich ein Denkmal für Vizeadmiral Olry, ein früherer Gouverneur (1878), auf dem Platz Square Olry. Dieser wurde 2020 in Place de la Paix (Friedensplatz) umbenannt und das Olry-Denkmal im Juni 2022 durch eine Bronzestatue des Handschlags zwischen Jean-Marie Tjibaou und Jacques Lafleur ersetzt, der das Matignon-Abkommen von 1988 besiegelte. Im ersten Obergeschoss des Rathauses ist ein Gemälde von Gaston Roullet zu sehen, das eine Stadtansicht Nouméas im Jahr 1889 darstellt.
Im 1998 eröffneten Tjibaou-Kulturzentrum (Centre culturel Tjibaou), das eine Fläche von 6970 m2 bedeckt, werden kulturelle Veranstaltungen der Kanak und anderer Herkunft angeboten. Das Zentrum wurde im melanesischen Stil errichtet, es besteht aus zehn Gebäuden, die aus Holz und Metall im traditionellen Stil errichtet und entlang einer Allee aus den für Neukaledonien typischen Kiefern aufgereiht sind. Vor ihm wurden zahlreiche wichtige Nutzpflanzen der Melanesier gepflanzt, sie bilden einen Lehrpfad und werden auf Tafeln erläutert. Auf dem Gelände des Kulturzentrums sind Holzskulpturen aufgestellt, die ebenfalls auf Tafeln erklärt werden.
Der Parc Provincial Zoologique et Forestier im Stadtzentrum ist sowohl ein Zoologischer als auch ein Botanischer Garten. Er beherbergt auf einer Fläche von 36 ha neben einer Sammlung verschiedener endemischer Vogel-, Reptilien- und Fledertierarten wie Kagu, Neukaledonischer Riesengecko oder Neukaledonischer Flughund (Pteropus ornatus) im letzten Trockenwald der Nouméa-Halbinsel auch 35 endemische Pflanzenarten.
Das Aquarium des Lagons befindet sich an der viel besuchten Bucht Anse Vata. Es wurde 1956 von dem Meeresbiologen Catala gegründet und 2007 auf die heutige Größe erweitert, wobei die Kosten zu 50 % vom Europäischen Entwicklungsfonds getragen wurden. Die Meeresfauna der Lagunen und Korallenriffe Neukaledoniens sowie des offenen Meeres wird auf einer Fläche von 3000 m2 in 33 Becken mit einem Fassungsvermögen von insgesamt 600 m3 dargestellt und erläutert. U. a. sind Nautiliden von der Art Nautilus macromphalus zu sehen. Das größte Becken besitzt bei einer Länge von 12 m ein Fassungsvermögen von 400 m3.
Das Musée de Nouvelle-Calédonie im Stadtzentrum gegenüber der Hauptpost wurde 1863 von Gouverneur Guillain gegründet; der jetzige Bau wurde 1971 errichtet. Es ist der Ethnologie und Archäologie Neukaledoniens gewidmet. Es finden sich auch Exponate aus Mikronesien, Vanuatu und Papua-Neuguinea sowie von den Salomonen. Es verfügt über 9500 Objekte. Neben einer 1977 angefertigten Replik einer Piroge gezeigt wird auch Keramik der Lapitakultur, die auf der benachbarten Île des Pins gefunden wurde. Auch eine Seekarte von den Marshallinseln aus Stäben und Muscheln ist zu sehen, wobei nicht auszuschließen ist, dass früher ähnliche Seekarten auch in Melanesien Verwendung fanden. Im Innenhof des Museums ist eine Hütte im traditionellen melanesischen Stil aufgebaut, hinter der wichtige Kulturpflanzen Neukaledoniens – wie z. B. eine Kalebasse (Crescentia microcarpa) – zu sehen sind. Ein großer Teil der Exponate ist auch online zu betrachten.
Die katholische St.-Josephs-Kathedrale ist mit einer Länge von 56 m und einer Breite von 12 m die größte Kirche Neukaledoniens. Mit dem Bau wurde 1887 begonnen, die Einweihung erfolgte 1890. Die beiden 25 m hohen Türme, mit Turmuhren von 1912, wurden 1909 vollendet, aus diesem Jahr stammt auch die in Sydney gebaute Orgel.
Eine weitere Kirche erhebt sich auf einem Hügel im Süden der Stadt, im Stadtviertel Receiving. Die dortige Eglise du Cœur Immaculé de Marie („Kirche zum unbefleckten Herz Martens“) ist besser bekannt unter dem Namen Eglise du Vœu („Votivkirche“). Am 25. Januar 1942 leistete Monsignore Paul Bresson, einer der führenden Theologen Neukaledoniens, einen Eid, zu Ehren Mariens eine Kirche bauen zu lassen, wenn Neukaledonien von den Verwüstungen des Zweiten Weltkriegs verschont bliebe. Nachdem dies der Fall war, begann man am 15. August, dem Fest Mariae Himmelfahrt, 1949 mit dem Bau, der am 14. Mai 1953 eingeweiht wurde. Die äußerlich weiß gehaltene Kirche unterscheidet sich mit ihren Strebepfeilern und ihrem Ziegeldach in baulicher Hinsicht erheblich von den anderen Kirchen der Stadt. Ihr Turm befindet sich im Süden des Kirchenschiffs, an ihm ist ein überlebensgroßes Relief Mariens angebracht. Vor der Kirche dehnt sich eine große Grünfläche aus, auf der ein Ableger des Banyanbaumes eingepflanzt wurde, unter dem am 25. Dezember 1843 der erste katholische Gottesdienst auf Neukaledonien gefeiert wurde.
Die bedeutendste evangelische Kirche der Stadt, genannt Vieux Temple, erhebt sich am Boulevard Vauban im Osten des Stadtzentrums. Sie wurde 1884–1893 von Strafgefangenen errichtet, ihre Orgel wurde 1872 in Sydney gebaut. In der Umgebung der Kirche sind einige wenige Gebäude aus dem 19. Jahrhundert erhalten. Nicht weit von ihr befindet sich in einer Parkanlage das Gebäude des Haut-Commissariat (Vertretung Frankreichs in Neukaledonien).
Am östlichen Ende der breiten, baumbestandenen Avenue de la Victoire erhebt sich der repräsentative Bau der Kaserne Caserne Gally-Passebosc, die 1863–1868 erbaut und 1874–1878 vergrößert wurde. Sie ist benannt nach einem französischen Offizier, der 1878 bei einer Revolte der Kanaken getötet wurde. Vor ihr, auf dem ausgedehnten Platz, dem Place Bir Hakeim, steht ein Denkmal für die Gefallenen beider Weltkriege.
Auf der Insel Nouville befinden sich das größte Theater der Stadt, das Théâtre de l'Île, das in einem renovierten Gebäude des ehemaligen Straflagers eingerichtet wurde und seit 2005 als historisches Monument klassifiziert ist, sowie das Fort Téréka, welches einen Blick über die Küste der Halbinsel Nouméa bietet.
Der Phare Amédée ist der erste Leuchtturm, der in Frankreich aus Metall gebaut wurde. Er ist seit 1864 auf der kleinen Insel Amédée in Betrieb, kaum vor der Küste von Nouméa. Der Phare Amédée ist ein beliebtes Ziel für Touristen und mit Ausflugsbooten von der Marina Port Moselle zu erreichen.
Veranstaltungen
Seit 1987 findet in Nouméa jedes Jahr ein Karneval statt, der rund 22.000–25.000 Besucher anzieht. Die Umzüge, an denen anfangs nur ein Dutzend Umzugswagen teilnahmen, wurden entlang der Baie de l’Anse Vata durchgeführt, bis sie 1992 ins Stadtzentrum verlegt wurden. Im September 2019 nahmen daran 22 Karnevalsgruppen teil.
Klimatabelle
Sport
Im Jahr 2011 wurden in Nouméa unter dem Motto Pacific Attitude (Pazifische Einstellung) die Pacific Games 2011 ausgetragen.
Die Stadt hat zwei Fußballvereine: US Calédonienne und AS Magenta.
Städtepartnerschaften
Nouméa hat Städtepartnerschaften geschlossen mit
Nizza, Département Alpes-Maritimes (Frankreich), 1985
Gold Coast, Queensland (Australien), 1992
, (Neuseeland), 1995
Söhne und Töchter der Stadt
Francis Carco (1886–1958), Schriftsteller
Roger Frey (1913–1997), französischer Innenminister 1961–1967
Robert Chef d’Hôtel (1922–2019), Leichtathlet, Europameister 1946
Jean Lèques (1931–2022), Politiker
Jacques Lafleur (1932–2010), Unternehmer und Politiker
Colin Higgins (1941–1988), australischer Schriftsteller, Filmregisseur und Drehbuchautor
Gilles Pisier (* 1950), Mathematiker
Antoine Kombouaré (* 1963), ehemaliger Fußballspieler und -trainer
Christian Cévaër (* 1970), Golfspieler
Laurent Gané (* 1973), Bahn-Radrennfahrer, Olympiasieger und siebenfacher Weltmeister in den Disziplinen Sprint, Teamsprint und Keirin
Patrick Vernay (* 1973), Triathlet und siebenmaliger Ironman-Sieger
Arnaud Thorette (* 1977), Bratschist
Michel Hmaé (* 1978), Fußballspieler
Frédéric Piquionne (* 1978), Fußballspieler
Robert Sassone (1978–2016), Radsportler
Christelle Wahnawe (* 1983), Fußballspielerin
Jean-Philippe Saïko (* 1990), Fußballspieler
Sébastien Vahaamahina (* 1991), französischer Rugby-Union-Spieler
Maxime Chazal (* 1993), Tennisspieler
Ashley Bologna (* 2000), Leichtathletin
Weblinks
Website der Stadt Noumea (französisch)
Einzelnachweise
Hauptstadt in Australien und Ozeanien
Ort in Neukaledonien
Gemeinde in Neukaledonien
Hochschul- oder Universitätsstadt in Frankreich
Gegründet 1854 |
Операция в бухте Кочинос, также высадка в заливе Свиней, операция «Запата», — военная операция по высадке на Кубе формирования кубинских эмигрантов, организованная в апреле 1961 года при участии правительства США с целью свержения правительства Фиделя Кастро.
Предыстория
Почти сразу после кубинской революции (1 января 1959 года) США стали рассматривать возможности свержения революционного правительства. 14 января 1960 года на заседании Совета национальной безопасности США описал развитие отношений с Кубой на начало 1960 года:
январь-март 1959 года представляли собой время «медового месяца», к апрелю отношения ухудшились;
в июне было решено, что США не могут достичь своих целей, пока Кастро остаётся у власти, в июле-августе началась разработка программы замены Кастро;
однако, некоторые американские компании ещё надеялись на успех их переговоров с Кастро, и потому исполнение программы было отложено. Окончательный проект программы был представлен президенту США 31 октября.
Идея программы поначалу состояла в поддержке кубинской оппозиции, при этом планировалось, что со стороны падение Кастро будет казаться результатом его собственных ошибок. В эту программу, по-видимому, входили воздушные бомбардировки экономических целей на Кубе, которые проводились кубинскими беженцами. В начале января 1960 года директор ЦРУ А. Даллес представил президенту Эйзенхауэру программу саботажа на сахарных заводах Кубы. Эйзенхауэр согласился с тем, что настало время активных действий, но предложил разработать более амбициозные и агрессивные действия против Кастро.
На уже упомянутом заседании Совета национальной безопасности США 14 января 1960 года сообщил, что госдеп «работает с ЦРУ над кубинскими проблемами» с целью «ускорить развитие оппозиции на Кубе», что привело бы к власти «новое правительство, благосклонное к американским интересам».
Эволюция характера операции
17 марта 1960 года Эйзенхауэр утвердил решение об операции против Кубы и свержении правительства страны. План на этот момент предусматривал четыре направления:
создание единой кубинской оппозиции;
развёртывание радиостанции для «серого» вещания на Кубу на коротких и длинных волнах;
продолжение создания на Кубе разведывательной и подрывной сети;
продолжение подготовки к созданию военизированной силы вне Кубы.
По сути, на этой стадии предлагалось сочетание партизанских действий и психологической войны. ЦРУ немедленно занялось подготовкой 300 партизан, сначала в США и зоне Панамского канала, а затем в Гватемале. Радиостанция на острове Большой Сисне начала действовать 17 мая с использованием оборудования, оставшегося на острове после использования его для радиопропаганды в рамках операции PBSUCCESS. В июне ЦРУ удалось сформировать из раздробленной кубинской оппозиции (184 группы по подсчётам самого ЦРУ) Кубинский демократический революционный фронт (КДРФ).
18 августа 1960 года на совещании в Белом доме Эйзенхауэр распорядился выделить на цели операции 13 млн долларов и разрешил использовать имущество и персонал министерства обороны США, но тогда же потребовал, чтобы американские военные не принимали непосредственного участия в военных действиях.
Осенью 1960 года ЦРУ осознало, что партизанская война может не достичь критической массы, необходимой для восстания против Кастро, и характер операции стал изменяться от партизанской войны к высадке морского десанта. В группe WH/4, занимавшейся подготовкой операции, в сентябре появился военный советник — полковник морской пехоты . В переписке ЦРУ 31 октября 1960 года было указано, что, согласно ещё не утверждённому плану, диверсионная группа составит не более 60 человек, а в десантной операции будут участвовать не менее 1500 человек в составе нескольких батальонов, и, возможно, спецназ США.
После провала операций по высадке и снабжению партизанских групп в октябре 1960 года, на заседании в Белом доме 29 ноября ЦРУ предложило новый план на утверждение президенту, явно раздражённому устойчивостью власти Кастро на Кубе. Никто из собравшихся не возразил против нового подхода; Эйзенхауэр по-прежнему требовал, чтобы «рука Америки не была видна». Решение использовать высадку десанта, как и многие другие, не было записано на бумаге; как и в других случаях, президент не вовлекался в детали секретных операций, что было необходимо для сохранения им возможности правдоподобного отрицания.
4 января 1961 года ЦРУ представило новый план, по словам историка , «наиболее реалистичный» и гораздо более продуманный, чем последующие планы «Тринидад» и «Запата». План предусматривал следующую последовательность действий:
десант из 750 человек захватывает небольшой плацдарм на территории Кубы. Целью десанта будет выживание и удержание плацдарма в условиях полного превосходства в воздухе. Документ явно говорил, что операция не должна проводиться, если нет возможностей для тактической авиационной поддержки и предлагал использовать аэродромы во Флориде, делая невозможной иллюзию американского невмешательства;
ЦРУ ожидало, что в течение нескольких недель после высадки начнётся всеобщее восстание против Кастро, которое завершится успехом в течение ещё нескольких недель. До начала такого восстания десант не должен пытаться расширить плацдарм;
если восстание не начнётся, то на плацдарм будет высажено временное правительство, которое будет признано США и, возможно, другими латиноамериканскими странами и запросит помощи. Эта помощь будет предоставлена в форме прямой военной интервенции США.
При Эйзенхауэре вооружённые силы США привлекались исключительно для поддержки и не использовались в планировании; хотя представители Комитета начальников штабов и присутствовали на всех ключевых совещаниях и не высказывали возражений, их никогда не просили оценить планы ЦРУ или качество подготовки десантников. Кеннеди немедленно привлёк военных к обсуждению планов, выявив на совещании 28 января 1961 года существенные разногласия в позициях. Докладываемые президенту планы в этот момент изменились: , ответственный за планирование операции, в меморандуме Кеннеди от 8 февраля говорил об оптимизме ЦРУ и министерства обороны по поводу вторжения: «в худшем случае десант сможет пробиться в горы, а в лучшем — развернуть широкомасштабную гражданскую войну, в которой мы сможем открыто поддержать противников Кастро». В то же время дипломат считал, что шансы на быстрое восстание против Кастро отсутствуют, и США по сути придётся выбирать между потерей десанта, сложностями снабжения партизан в горах и прямым вмешательством.
План «Тринидад», рекомендованный ЦРУ 11 марта 1961 года, включал захват и удержание плацдарма около города Тринидад, отражение атак кубинского ополчения и создание условий для широкомасштабного восстания. В случае неуспеха, десантники должны были отойти в близлежащие горы и перейти к партизанской войне. План умалчивал о том, как десантники — после поражения на плацдарме — будут пробиваться к горам сквозь окружение, но отмечал, что «временное правительство должно быть высажено немедленно после захвата плацдарма». В случае успешного течения операции, правительство предполагалось признать и тем создать условия для, по крайней мере, негосударственной материальной поддержки. Кеннеди отверг план, потребовав сменить его на менее грандиозный, который мог бы более правдоподобно выглядеть, как чисто кубинская операция.
Уже 15 марта ЦРУ предложило три новых варианта:
уменьшенный вариант «Тринидада», с ночной высадкой без воздушного десанта и поддержки авиации;
высадка на северо-восточном побережье Кубы;
высадка в бухте Кочинос, которая к 16 марта превратилась в план «Запата».
Внутриполитические соображения США
Вскоре после одобрения Эйзенхауэром плана морского десанта, в США произошла смена администрации, и президентом стал Кеннеди. К моменту прихода нового президента практические детали не были уточнены, и после катастрофы Эйзенхауэр оправдывался, что при нём всего-навсего происходила подготовка небольшого числа кубинцев, «несмотря на большое количество разговоров, ещё не было планов с конкретной численностью, местом высадки или поддержкой».
Кеннеди был извещён о подготовке операции ещё во время предвыборной кампании. После его победы на выборах, в ноябре 1960 года Даллес и Бисселл проинформировали будущего президента о деталях операции, Кеннеди не высказал возражений, и подготовка продолжилась. Однако, ключевые сотрудники будущей администрации не были проинформированы, а Кеннеди не запросил дополнительной информации. В результате, по словам Т. Манна, который неуспешно пытался наладить передачу дел между администрациями, получилась «глупость — как будто она [операция] исчезнет, если ей не заниматься. Кеннеди пытался игнорировать её, когда у него ещё было много месяцев, чтобы подумать».
Вышеупомянутый план ЦРУ от 4 января 1961 года явно упоминал необходимость получить согласие нового президента на авиационную поддержку десанта.
Руки Кеннеди были связаны занятой им во время предвыборной кампании позицией конфронтации с Кастро. В ходе кампании он атаковал Эйзенхауэра за допущенную им возможность появления коммунистической угрозы «в 90 милях от США». Эта позиция привлекла к нему избирателей, но, после прихода к власти, сделала отмену операции почти невозможной; по словам Роберта Кеннеди, «все бы сказали, что он струсил… это был план Эйзенхауэра; люди Эйзенхауэра были уверены в успехе».
Сам Кеннеди предпочитал стратегию постепенного наращивания партизанской борьбы и неоднократно это высказывал, но ЦРУ оценивало такие действия в то время как невозможные, в том числе и из-за позиции подготовленных для десанта кубинских эмигрантов, которые считали, что открытая атака имеет бо́льшие шансы на прямую военную поддержку США. Не убеждённый в оценках ЦРУ, Кеннеди медлил, но подготовка операции шла своим ходом, и промедление приближало президента к одобрению десанта.
Кеннеди продолжал сомневаться в выбранном плане операции. Так, 4 апреля он вновь сообщил, что предпочёл бы видеть силу вторжения численностью 200—250 человек; ЦРУ вновь ответило, что это невозможно.
«Вторая фаза»
В феврале 1961 года обсуждение того, что случится после высадки десанта и захвата им плацдарма (так называемой «фазы 2»), было практически прекращено, несмотря на разногласия между Бисселлом и Манном. Бисселл впоследствии обосновывал это тем, что планирование последующих стадий в тайных операциях обычно неполное, так как исход первой фазы обычно трудно предсказать: «у нас не было согласия по поводу того, что делать после создания плацдарма».
Разногласия по поводу фазы 2 имели место не только между ЦРУ и госдепом, но и внутри ЦРУ. Бисселл и окружающие его люди в ЦРУ верили, что, если десант сумеет продержаться несколько дней, то он сумеет продержаться и месяц, а, тем временем, пока Кастро не может отбить плацдарм, ВВС восставших контролируют небо, бомбят без перерыва и с возрастающей эффективностью — что-нибудь да случится. Однако, при этом Хокинс считал, что бригада привлечёт молодёжь, усилится и пойдёт на Гавану, а сам Бисселл думал, что более вероятны варианты с признанием временного правительства и прямой поддержкой его либо со стороны США, либо ОАГ. Неверие Манна в возможность какого-либо успеха в фазе 2 не пошло дальше меморандума: оказавшись по сути в одиночестве, в решающий момент он не стал возражать против десанта — но жаждал прекратить своё участие в планировании операции и покинул Вашингтон до высадки; во время катастрофы Манн был послом в Мексике.
По сути, имело место фундаментальное расхождение между взглядами президента и ЦРУ в оценке того, что будет происходить, если высадка не будет развиваться по оптимистическому сценарию: Даллес и Бисселл считали, что, поставленный перед выбором между провалом операции и прямым военным вмешательством США, президент выберет открытое вторжение на Кубу. Кеннеди в процессе планирования неоднократно дал понять, что он не отдаст такого приказа, но Бисселл, в частности, предполагал, что, будучи поставленным перед фактом возможного провала, Кеннеди изменит своё мнение. По словам П. Глейхесиса, Кеннеди и ЦРУ в этом момент напоминали корабли, расходящиеся ночью разными курсами, но не понимающие этого. Чтобы добиться утверждения плана президентом, ЦРУ продолжало описывать возможность перехода десанта к партизанской борьбе и, тем самым, невозможность полного провала, хотя на самом деле даже не планировало этого варианта (напевая «колыбельную» для президента по оценке Глейхесиса).
Подготовка к вторжению
Подготовка проходила в полной секретности, по словам самого Эйзенхауэра, «каждый должен был быть готов поклясться, что он ничего об этом не слышал». Планирование операции проводилось подобно PBSUCCESS, специальным подразделением внутри , практически без участия Директората разведки.
Общее руководство операцией (получившей кодовое наименование операция «Плутон») осуществлял директор ЦРУ Аллен Даллес. Ответственным за разработку и реализацию операции являлся генерал Ричард М. Бисселл, занимавший должность . При этом Даллес предоставил Бисселлу широкую свободу действий в оперативных вопросах. Действия госдепартамента по подготовке вторжения координировал помощник государственного секретаря США Уайтинг Уиллауэр. Руководителем проекта (группы WH/4) внутри ЦРУ был .
ЦРУ дало распоряжение организовать подготовку кубинцев, бежавших от режима Кастро и находившихся в эмиграции на территории США и в странах Латинской Америки, а также поставлять им оружие и боеприпасы.
Во второй половине марта 1960 года в Майами была создана оперативная группа ЦРУ из числа тех сотрудников, кто в своё время работал на Кубе и хорошо знал страну. Первоначально «оперативная группа» насчитывала 10 человек, но уже через несколько недель её численность была увеличена до 40 и впоследствии продолжала расти.
1 августа 1960 года Вашингтон представил Межамериканскому комитету мира меморандум «Ответственность кубинского правительства за увеличение международной напряжённости в Западном полушарии».
Для размещения и подготовки кубинских наёмников были созданы семь военных лагерей в отдалённых районах на Тихоокеанском побережье Гватемалы; власти страны предоставили ЦРУ право пользоваться аэродромом. Также власти Никарагуа предоставили ЦРУ аэродром и порт.
В это же время были предприняты значительные усилия для консолидации политических противников Кастро (уже создавших около 60 объединений и групп). В результате был создан «Демократический революционный фронт» («Frente»), в который вошли пять группировок, его руководителем стал Мануэль А. Верона.
В ноябре 1960 года под предлогом «защиты Никарагуа и Гватемалы от возможного нападения со стороны Кубы» США отправили к побережью Кубы группу военных кораблей военно-морских сил США, что являлось очередным этапом подготовки к десантной операции в бухте Кочинос.
Подготовка операции не осталась незамеченной. Отдельные упоминания о военной подготовке кубинских эмигрантов появились в открытой печати. 31 декабря 1960 года на заседании сессии Генеральной Ассамблеи ООН и 4 января 1961 года на заседании Совета Безопасности ООН министр иностранных дел Кубы Рауль Кастро Роа сделал заявление о подготовке американскими спецслужбами вооружённого вторжения на Кубу.
После вступления в должность президента Дж. Ф. Кеннеди, 20 января 1961 года А. Даллес и Р. Бисселл ознакомили его с планом десантной операции («операция Тринидад»), и президент высказал пожелание, чтобы план был дополнительно изучен экспертами Пентагона. 26 января состоялось совещание, в результате которого был утверждён несколько изменённый вариант плана операции, предусматривавший увеличение количества десантников с 800—1000 до 1443 чел., предоставление им бульдозеров и инструментов для подготовки полевого аэродрома, а также дополнительного вооружения.
В марте 1961 года из кубинских эмигрантов в Майами было сформировано будущее правительство страны — «кубинский революционный совет», в состав которого вошли , Мануэль А. Верона и Мануэль Рей.
3 апреля 1961 года госдепартамент США опубликовал т. н. «Белую книгу» с целью дискредитировать правительство Кубы и лишить его международной поддержки, а также дать теоретическое обоснование вторжению.
4 апреля 1961 года был утверждён окончательный вариант плана операции («Operation Zapata»).
с целью маскировки, корабли с десантом должны были следовать к Кубе под флагом Либерии, а ночью — не включать бортовые огни;
дату десантной операции (D-Day) перенесли с 5 апреля на 17 апреля 1961 года;
с целью скрыть степень участия США в подготовке вторжения, десантировать основные силы — «бригаду 2506» предполагалось не в порту Тринидад, а в 100 милях западнее, в малонаселённом районе бухты Кочинос;
десантирование предполагалось начать не на рассвете, а ночью;
одновременно, в районе Пинар-дель-Рио (провинция Орьенте) отряд из 168 «коммандос» под командованием Нино Диаса должен был провести отвлекающий манёвр — имитировать десантирование крупных сил со взрывами и стрельбой;
перед началом десантирования 16 самолётов B-26 должны были нанести бомбовые удары с базы Пуэрто-Кабесас (Никарагуа) по трём аэродромам ВВС Кубы, местам сосредоточения армейских подразделений, складам горючего, шести трансформаторным станциям и др. ключевым объектам обороны острова (всего 48 самолёто-вылетов);
находившиеся на Кубе противники Кастро должны были активизировать антиправительственную деятельность, саботаж и диверсии.
По словам командира кубинской «бригады 2506», перед началом операции представитель ЦРУ, полковник Фрэнк Бендер обещал ему поддержку со стороны вооружённых сил США («в случае необходимости, на помощь вашей бригаде придет морская пехота»).
8 апреля 1961 года в эфире прозвучало радиообращение к кубинскому народу и правительствам стран Латинской Америки с призывом начать вооружённую борьбу против Кастро.
9 апреля 1961 года началось выдвижение «бригады 2506» из тренировочных лагерей на территории Гватемалы — на базу «Трамплин» (в порту Пуэрто-Кабесас) для погрузки на корабли.
10 апреля 1961 года в ходе обучения личного состава «бригады 2506» обращению с взрывными зарядами в результате взрыва заряда C-4 погиб один из находившихся вместе с десантируемыми инструкторов США — кадровый сотрудник ЦРУ Нильс Бэни Бэнсон (после завершения операции он был официально включён в число погибших в ходе операции и внесён в перечень погибших при исполнении служебных обязанностей сотрудников ЦРУ США на мемориале «CIA Memorial Wall» в Лэнгли, однако обстоятельства его гибели длительное время оставались засекреченными).
Боевые действия
Диверсии и саботаж
Перед началом операции на Кубе активизировалась «пятая колонна» противников кубинской революции (которые получили среди революционеров презрительное прозвище «гусанос», — букв. «червяки»). 18 марта 1961 года на совещании в пригороде Гаваны органами государственной безопасности Кубы были арестованы 20 лидеров «гусанос», в результате последовавших затем операций деятельность «пятой колонны» на острове была во многом дезорганизована.
20 марта была обнаружена и уничтожена диверсионная группа из 8 «гусанос», высаженная с катера на побережье в районе Пинар-дель-Рио.
Наиболее крупной акцией стал поджог 13 апреля в Гаване крупнейшего на острове универсального магазина «Энканто» (El Encanto), в результате пожара погиб один человек и несколько получили ранения.
События 14—16 апреля
14 апреля 1961 года американский самолёт-разведчик U-2 совершил фотосъёмку кубинских аэродромов, в результате которой было установлено местонахождение 15 из 24 самолётов кубинской авиации.
Утром 15 апреля 1961 года 8 бомбардировщиков B-26 с опознавательными знаками кубинских ВВС нанесли удары по трём аэродромам с целью уничтожить кубинскую авиацию. Однако кубинское военное командование успело рассредоточить и замаскировать самолёты, на аэродромах остались в основном неисправные машины и макеты. В результате из 24 самолётов ВВС Кубы (15 шт. B-26, 6 шт. Sea Fury и 3 шт. T-33) были уничтожены лишь 2 (по официальным данным правительства Кубы) или 3 (по данным некоторых советских и американских источников). Однако, основываясь на сообщениях пилотов, организаторы вторжения сделали вывод, что ВВС Кубы уничтожены.
Из атаковавших B-26 два, в результате зенитного огня кубинцев, получили повреждения — один из них упал в море в 50 км к северу от Кубы (экипаж в составе двух человек погиб), второй повреждённый самолёт совершил посадку на авиабазе в Ки-Уэст, но в дальнейшем в операции участия не принимал.
Третий B-26 совершил посадку в международном аэропорту Майами. Пилот этого самолёта сделал заявление, что он и его соратники являются дезертирами из ВВС Кубы, после чего обратился к властям США с просьбой о предоставлении политического убежища. Однако попытка дезинформации не увенчалась успехом, так как приглашённые журналисты заметили отличия приземлившегося варианта B-26 от тех, которые состояли на вооружении ВВС Кубы, и обратили внимание на то, что, вопреки рассказу пилотов, пулемёты бомбардировщика не применялись (стволы были чистыми). Инцидент вызвал значительный международный резонанс.
Повторный налёт на Кубу был отменён по распоряжению президента Кеннеди.
В ночь с 15 на 16 апреля «отряд особого назначения» из 168 эмигрантов под командованием Ихинио Диаса, доставленный к побережью Кубы на американском судне «Плайя» под коста-риканским флагом, должен был высадиться в провинции Орьенте и отвлечь на себя внимание частей береговой обороны. Однако поскольку берег патрулировался, высадить десант не удалось, и группа вернулась назад. Тем не менее после получения информации о появлении кораблей и возможной высадке десанта правительство Кубы направило в этот район 12 пехотных батальонов.
Во второй половине дня 16 апреля, в «точке встречи Зулу» (Rendezvous Point Zulu), на расстоянии 65 км от побережья Кубы флот вторжения «кубинских экспедиционных сил» встретился с соединением американских боевых кораблей и продолжил движение в их сопровождении. Непосредственно перед высадкой десанта американские корабли остановились.
В состав соединения ВМС США под общим командованием адмирала Бэрка входили два эсминца, а также авианосцы «Эссекс» и «Боксер» (на борту последнего в боевой готовности находился батальон морской пехоты). Кроме того, в этот район был направлен авианосец «Шангри-Ла» с несколькими кораблями эскорта.
В составе флота «кубинских экспедиционных сил» насчитывались два десантных корабля (LCI «Blagar» и LCI «Barbara J») и пять грузовых судов — «Хьюстон» (кодовое обозначение «Aguja»), «Рио Эскондидо» (кодовое обозначение «Ballena»), «Карибе» (кодовое обозначение «Sardina»), «Атлантико» (кодовое обозначение «Tiburón») и «Лейк Чарльз». На десантных кораблях были установлены радары и зенитные пулемёты, на транспортных судах — зенитные орудия.
Десантная операция и сражение при Плайя-Хирон
Около полуночи 17 апреля началось десантирование «бригады 2506» в районе бухты Кочинос. В соответствии с планом операции, высадка морского десанта одновременно производилась на трёх участках:
в Плайя-Ларга (условное наименование «Красный пляж»), здесь планировалось высадить 2-й и 5-й пехотные батальоны;
в Плайя-Хирон («Голубой пляж»), здесь высаживались основные силы — 6-й пехотный, 4-й танковый батальоны и артиллерийский дивизион;
в 25 км к востоку от Плайя-Хирон («Зелёный пляж»), здесь высаживался 3-й пехотный батальон.
Местные силы самообороны, пытавшиеся воспрепятствовать десантной операции (сначала патруль 339-го батальона из пяти человек, а затем местный отряд «народной милиции» численностью около 100 чел.), понесли потери и были вынуждены отступить. Однако уже в 03:15 о десанте узнало высшее кубинское руководство, которое сумело быстро сориентироваться в ситуации.
На территории страны было введено военное положение и объявлена всеобщая мобилизация. Фидель Кастро обратился с радиообращением к гражданам страны с призывом дать отпор силам вторжения. В район высадки были направлены отряды народной милиции из районов Крусеса, Сьенфуэгоса, Колона, Агуада-де-Пасахероса, Матансаса, Карденаса и Ховельяноса, а также армейский пехотный батальон (900 чел.). Но положение осложнялось тем, что ближайшие части кубинской армии (пехотный полк, танковый батальон и артдивизион) находились в городе Санта-Клара, в 120 км от места высадки.
С наступлением рассвета самолёты ВВС Кубы (два T-33, два B-26 и три Sea Fury) нанесли несколько ударов по месту высадки. Были потоплены 2 транспортных судна («Хьюстон», на котором находился в полном составе пехотный батальон, и «Рио-Эскондидо», перевозивший большую часть боеприпасов и тяжёлого вооружения «бригады 2506») и 2 десантные баржи; в результате взрыва «Рио-Эскондидо» бригада потеряла 145 тонн боеприпасов и 3 тыс. галлонов топлива. Во время авианалёта находившийся на «Хьюстоне» сотрудник ЦРУ США Линч принимал непосредственное участие в боевых действиях против Кубы, он вёл по кубинским самолётам огонь из 12,7-мм зенитного пулемёта.
К 11 часам два оставшихся транспорта «бригады 2506» отошли в открытое море.
Также, около 07:30 шесть военно-транспортных самолётов (пять C-46 и один C-54) произвели, в соответствии с планом «Сокол», выброску 1-го воздушно-десантного батальона «бригады 2506» (177 чел.) в районе Сан-Блас.
В середине дня 17 апреля наступление десантников было остановлено превосходящими силами правительства Кастро, которое использовало против них танки, гаубичную артиллерию и авиацию. В этот день тремя выстрелами из противотанковых гранатомётов был уничтожен один танк Т-34-85 — это был единственный уничтоженный танк кубинской армии за всё время боевых действий.
Вечером 17 апреля по десанту было выпущено более двух тысяч 122-мм снарядов, однако артобстрел длинного и узкого фронта оказался малоэффективным, поскольку десантники уже успели окопаться.
В течение 18 апреля 11-й батальон кубинской армии выбил парашютистов из Соплильяра и начал продвижение на Кайо-Рамона; 12-й кубинский батальон при поддержке танков и артиллерии выбил противника из Плайя-Ларга, а наступавшие из района Кавадонги и Ягуарамаса кубинские армейские части и подразделения народной милиции подошли к Сан-Бласу. К исходу дня силы вторжения были блокированы в треугольнике Плайя-Хирон — Кайо-Рамона — Сан-Блас, их дальнейшее продвижение было остановлено.
С целью «воодушевить» эмигрантов несколько американских палубных штурмовиков A4D-2N с авианосца «Эссекс» (с закрашенными опознавательными знаками) осуществили полёт над районом боевых действий бухты Кочинос.
В ночь с 18 на 19 апреля на подготовленную грунтовую посадочную полосу в Плайя-Хирон сел C-46, который доставил оружие и боеприпасы, а также забрал несколько раненых.
19 апреля организаторы вторжения приняли решение о бомбардировке позиций кубинских войск пятью самолётами B-26. Поскольку лётчики-гусанос отказались лететь на выполнение самоубийственной, по их мнению, задачи, в четыре самолёта сели американские пилоты (Mad Dog Flight).
Бомбардировщиков должны были сопровождать реактивные истребители США с авианосца «Эссекс», но самолёты разминулись, и два B-26 с экипажами из граждан США (пилотами Национальной гвардии штата Алабама) были сбиты кубинскими ВВС.
В это же время никарагуанский диктатор Сомоса предложил использовать для поддержки с воздуха шесть истребителей P-51 «Мустанг» ВВС Никарагуа (на которых начали закрашивать опознавательные знаки), однако это решение было отклонено.
В этот же день кубинские танки Т-34-85 уничтожили два танка «бригады 2506».
Во второй половине дня два американских эсминца — USS Eaton (кодовое обозначение Santiago) и USS Murray (кодовое обозначение Tampico) — приблизились к побережью бухты Кочинос с целью эвакуировать личный состав сил вторжения, однако после нескольких выстрелов в их сторону из танковых орудий корабли ушли в открытое море.
19 апреля 1961 года в 17:30 боевые действия были окончены, «бригада 2506» прекратила сопротивление (хотя прочёсывание местности и задержание отдельных скрывавшихся наёмников продолжалось в течение пяти следующих дней).
В период с 19 по 22 апреля американские самолёты совершили несколько разведывательных вылетов в район бухты с целью уточнить оперативную обстановку и обнаружить на побережье, прибрежных рифах или в море уцелевших членов «бригады 2506».
Результаты сражения
В целом, потери «кубинской» бригады 2506 составили 114 человек убитыми и 1202 пленными (из них 9 чел. скончались во время транспортировки).
Трофеями кубинской армии стали 5 танков M41 «Уокер Бульдог», 10 бронеавтомобилей M8, орудия, стрелковое вооружение.
ВВС и ПВО Кубы сбили 12 самолётов (B-26 «Инвэйдер», C-46 и других типов, осуществлявших прикрытие десанта, в том числе несколько с экипажами из граждан США), из них 7 B-26 и 1 C-46 было сбито кубинскими истребителями, не понёсшими потерь.
Правительство Кубы оценило ущерб, причиненный стране вторжением, в сумму 53 млн долларов.
В апреле 1962 года состоялся судебный процесс над пленными «гусанос» из «бригады 2506», и в декабре того же года они были переданы США в обмен на партию медикаментов и продовольствия на сумму 53 млн долларов, которые были предоставлены от имени благотворительного фонда «Tractors for Freedom Committee».
Последующие события
Провал операции вызвал значительный резонанс в США и международном масштабе. В Каире, Джакарте, Рио-де-Жанейро и Лиме демонстранты предприняли попытки штурмовать дипломатические миссии США.
На заседании ООН представители 40 стран осудили агрессию США против Кубы.
Правительство СССР осудило вооружённое вторжение и направило США ноту протеста с призывом принять меры к прекращению агрессии против Кубы.
В 1986 году представители научного сообщества США (американские историки Говард Зинн, , , , Дэвид Горовиц и др.) признали, что операция США в 1961 году являлась вмешательством США во внутренние дела Кубы, актом агрессии США против Кубы и прямым нарушением статьи 18 устава Организации американских государств, под которым США в 1948 г. поставили свою подпись, запрещающей кому бы то ни было вмешиваться во внутренние дела любой страны. Текст экспертного заключения был полностью опубликован в журнале «The Nation».
Обзор генерала Максуэлла Тейлора
22 апреля 1961 президент Кеннеди потребовал от генерала Максуэлла Тейлора, генерального прокурора Роберта Ф. Кеннеди, адмирала Арли Бёрка и директора ЦРУ Алена Даллеса сформировать Группу по изучению Кубы, чтобы изучить причины провала операции. 13 июля генерал Тейлор направил доклад комиссии по расследованию президенту Кеннеди. Причины разгрома, по мнению составителей доклада, были связаны с недостатком скорейшего развёртывания, невозможностью добиться успеха тайными средствами, сказались также недостаточная воздушная поддержка (недостаточное количество привлечённых пилотов и нанесённых авиаударов), недостаточное количество предоставленного «бригаде 2506» вооружения, боеприпасов, затопление кораблей бригады.
Рассекреченные документы правительства США свидетельствуют, что после провала операции в бухте Кочинос США продолжали рассматривать и подготавливать прямое военное вторжение на Кубу.
Согласно данным доклада Объединённого Комитета Начальников Штабов США (Операция «Нортвудс») 13 марта 1962 года в качестве причины для прямой военной интервенции на Кубу предполагалось использовать ряд провокаций, в частности:
Диверсии внутри и вокруг американской военной базы в Гуантанамо (в качестве примеров рассматривались: поджог самолёта и затопление корабля; при этом было необходимо опубликовать в СМИ список несуществующих «погибших»).
Затопление судна с кубинскими беженцами.
Организовать террористические акты в Майами, других городах Флориды и в Вашингтоне, направленные на кубинских беженцев. Произвести арест «кубинских агентов» и опубликовать липовые «документы».
Совершить авианалёт на территорию сопредельных с Кубой государств.
Сымитировать атаки на пассажирские самолёты и сбить беспилотный американский самолёт или взорвать радиоуправляемый корабль. Для имитации атак использовать, перекрашенный под «кубинский МИГ» истребитель F-86 «Сейбр». Также планировалось опубликовать в газетах список погибших в сбитом самолёте или взорванном корабле.
Сымитировать сбитие военного самолёта США кубинским МиГом.
В каждом из инцидентов предполагалось обвинить кубинское правительство.
«Гусанос»
Употреблявшийся Фиделем Кастро в отношении сторонников вооружённого свержения революционного правительства (в том числе, в отношении участников операции в бухте Кочинос 1961 года) и членов диверсионно-террористических группировок кубинских эмигрантов (таких, как «Повстанческое движение за возрождение революции», Альфа 66, «коммандо L», «Движение 30 ноября» и др.), термин гусанос ( «черви») используется для обозначения проамериканской оппозиции правительству Ф. Кастро до настоящего времени.
Рассекречивание документов
В 2001 году правительство Кубы рассекретило материалы и документы, относившиеся к действиям кубинской армии во время боевых действий в бухте Кочинос.
Память
Позднее в Плайя-Хирон был открыт музей операции, у входа в который установлен один из самолётов кубинских ВВС («Си Фьюри»), участвовавший в операции. Вдоль всей дороги, по которой к Плайя-Хирон шли кубинские войска, в местах гибели солдат при бомбёжках установлены памятные обелиски. Победа ежегодно отмечается 19 апреля, в её ознаменование 17 апреля установлен День ВВС и ПВО, а 18 апреля — День танкиста.
В июле 1961 года Советом министров страны был учреждён орден «Плайя-Хирон» — одна из высших государственных наград Кубы.
в 2001 году на Кубе была выпущена юбилейная монета «La Victoria de Playa Giron — 40 aniv.» номиналом 1 песо.
Отражение в литературе, искусстве и публицистике
Операции в бухте Кочинос посвящены ряд литературно-художественных произведений, фильмов, картин.
Операция является частью сюжета компьютерных игр Call of Duty: Black Ops, Red Alert 2.
«Bay of Pigs» — песня шведской пауэр-метал группы Civil War, повествующая о событиях операции.
«Залив Свиней» — песня рок-группы «Василий К. & The Kürtens».
Конспирологическая версия операции описана в романе Джеймса Эллроя «Американский таблоид». Два из трех главных героев романа принимают активное участие в подготовке вторжения.
См. также
Карибский кризис
Кубинская революция
Операция «Мангуст»
Операция «Питер Пэн»
Покушения на Фиделя Кастро
Вторжение в Венесуэлу
Примечания
Литература
Jack B. Pfeiffer. CIA Official History of the Bay of Pigs. В 5 томах (5-й по-прежнему засекречен). // Сайт ЦРУ.
Заявление Правительства СССР в связи с вооружённым вторжением на Кубу // Внешняя политика Советского Союза: сборник документов. 1961 г. М., изд-во института международных отношений, 1962. стр.85-88
H. Johnson. The Bay of Pigs. The Leader’s Story of Brigade 2506. New York. 1964.
Ph. Bonsal. Cuba, Castro and the United States. Pittsburg, 1971.
Andrés García Suárez. Los tanques soviéticos que combatieron en Girón // "Bohemia", No. 20 (16 de mayo) de 1986.
В. М. Виноградов, М. П. Торшин. Плая-Хирон: американская буржуазная историография и реальность истории // «Новая и новейшая история», № 2, 1987. стр.58-71
Доценко В. Д. Флоты в локальных конфликтах второй половины XX века. — М.: ACT; СПб.: Terra Fantastica, 2001. стр.104-114
Carol Rosenberg, CIA’s Bay of Pigs foreign policy laid bare. // Miami Herald, 27 августа 2011 года.
Vandenbroucke, Lucien S. Anatomy of a failure: The decision to land at the Bay of Pigs. Political Science Quarterly (1984): 471—491.
Gleijeses, Piero. Ships in the Night: the CIA, the White House and the Bay of Pigs. Journal of Latin American Studies 27.01 (1995): 1-42.
Rasenberger, Jim. The brilliant disaster: JFK, Castro, and America’s doomed invasion of Cuba’s Bay of Pigs. Simon and Schuster, 2012.
Ссылки
WikiMapia:
Хирон: 40 лет спустя // газета «Дуэль», 2001
Плайя-Хирон (сайт «Хронос»)
А. Моисеев. Рассекречены загадки Плая-Хирон // «Независимая газета» от 27.04.2001
Сражения по алфавиту
Латиноамериканские войны XX века
1961 год на Кубе
Холодная война
Внешняя политика США
Зарубежные операции Вооружённых сил США периода холодной войны
Внешняя политика СССР
1961
15
Кубинская революция
Кочинос
Американо-кубинские отношения
Конфликты 1961 года
Войны Кубы |
Un tren de alta velocidad (TAV), también denominado en algunos países tren bala, es aquel tren que alcanza velocidades iguales o superiores a 200
km/h sobre líneas existentes actualizadas, y 250 km/h sobre líneas específicamente diseñadas para tal efecto, según la UIC (Unión Internacional de Ferrocarriles).
En todos los casos se trata de vehículos específicos y vías férreas desarrolladas de forma conjunta.
El tren de alta velocidad está considerado como el medio de transporte más seguro del mundo, por delante del avión. En los últimos 60 años solo ha habido cinco accidentes con víctimas mortales, siendo el más grave el accidente de Eschede.
Europa
España
En los años 1960 se comenzó en España a hacer pruebas de alta velocidad, superando los 200 km/h con un Talgo propulsado por una locomotora de la Serie 352 de Renfe y años más tarde con el prototipo de la Serie 443 de Renfe (el Platanito). No se empezó a estudiar como una propuesta real hasta el año 1986, cuando el Ministerio de Transporte preparó el Plan de Transporte Ferroviario (PTF). Ya en 1992 se inauguró la primera línea de alta velocidad en España con un ancho de vía de 1.435 mm en la Línea de alta velocidad Madrid-Sevilla, para la cual se adquirieron 18 trenes TGV fabricados por Alstom (Serie 100 de Renfe), tren que puede alcanzar una velocidad máxima de 300 km/h. En 2020 se produce la liberación de la red de alta velocidad española que dio la entrada a nuevos operadores, Ouigo España, con sus trenes TGV Euroduplex (Serie 108 de Ouigo) e Iryo con sus ETR 1000 (Serie 109 de ILSA).
En la actualidad, España cuenta con una red de alta velocidad en expansión y una gran cantidad de modelos de trenes de alta velocidad, con diferentes tecnologías y soluciones de desarrollo propio, como el tren de muy alta velocidad Talgo AVRIL, o las aportadas por Talgo y CAF para resolver problemas de diferentes anchos de vías o diferentes sistemas de señalización, además de llevar a la implantación comercial de velocidades cada vez más altas. España cuenta con la segunda mayor red de alta velocidad ferroviaria existente, llegando a los 3400 km, superando a países con alta tradición en esta tecnología, como Japón o Francia, e inmediatamente por debajo de China.
Francia
Los franceses fueron pioneros en la investigación y desarrollo de los trenes de alta velocidad en Europa. No en vano, el TGV (Train à Grande Vitesse) es uno de los trenes convencionales más veloces del mundo, operando en algunos tramos a velocidades de hasta 320 km/h. .
El 13 de febrero de 2006, el TGV consiguió superar su récord de velocidad en el tramo de París a Estrasburgo, alcanzando los 553 km/h. Su anterior plusmarca databa de 1990, cuando llegó a circular a 515,3 km/h. Para obtener esta velocidad punta se empleó una configuración especialmente preparada para la ocasión, formada por tres vagones y dos locomotoras, obviamente sin pasajeros.
El 3 de abril de 2007, un tren Alstom V-150 volvió a batir el récord mundial de velocidad sobre raíles al circular a 574,8 km/h en uno de los tramos de la nueva línea de alta velocidad de París a Estrasburgo. Esta proeza técnica, preparada durante meses, fue realizada por la empresa ferroviaria francesa (SNCF), la red de líneas férreas propietaria de las vías y el constructor del tren, Alstom. La potencia del tren se aumentó para la ocasión: varios motores suplementarios fueron colocados a lo largo del vehículo, y las ruedas eran mayores que las de un TGV ordinario, para que se alcanzara una gran velocidad sin calentar en exceso la maquinaria. Al mismo tiempo, se incrementó la potencia eléctrica sobre la línea y se reforzó la catenaria que alimentaba el tren, así como el balasto, la capa de árido que se extiende sobre la explanada de los ferrocarriles para asentar, sujetar sobre ella las traviesas y mejorar la transmisión de cargas de la estructura a la explanada; todo ello con el fin de soportar las intensas vibraciones.
Actualmente el TGV 2N2 euroduplex, son trenes interoperables, equipados para poder circular en varios países de Europa con diversos suministros eléctricos y señales: Francia, Alemania, Suiza, España y Luxemburgo.
Alemania
«InterCityExpress», normalmente abreviado como «ICE», designa al sistema de trenes de alta velocidad de los ferrocarriles de Alemania que circulan por dicho país y por países vecinos.
Es el servicio de mayor calidad ofrecido por la empresa Deutsche Bahn. El tren alemán InterCityExperimental (ICE V) logró en 1988 alcanzar 406,9 km/h (253mph).
La red ICE se inauguró oficialmente el 29 de mayo de 1991, con varios vehículos convergentes en diferentes direcciones en la recién construida Estación Kassel-Wilhelmshöhe en Kassel, Alemania.
Italia
El primer tren comercial de alta velocidad fue inaugurado en 1938 en Italia con el ElettroTreno ETR 200, alcanzando el para entonces récord mundial de 204 km/h, cerca de Milán.
Actualmente Italia tiene una de las redes más extensas de Europa, con más de 1320 km de líneas de trenes de alta velocidad.
En Italia disfrutan de los 250 km/h de los Pendolinos, una familia de trenes de alta velocidad desarrollados por Fiat Ferroviaria(actualmente Alstom) el primero el ETR 401 desde 1976 y actualmente con los Nuevos Pendolinos.
Actualmente el Frecciarossa ETR 1000 y el NTV ETR 575 son los principales trenes de alta velocidad que circulan por la red italiana, capaces de alcanzar velocidades de 350 km/h.
Reino Unido
Artículo principal: Eurostar y Línea de alta velocidad Londres-EurotúnelEl primer tren de alta velocidad en el Reino Unido se puso en funcionamiento a través de la Línea de alta velocidad Londres-Eurotúnel para así conseguir la conectividad con el resto de Europa a través del Eurotúnel, para ello Eurostar encargó los TGV Serie 373 de British Rail en 1996. Estos trenes poseen el récord británico de velocidad ferrovia con 334.7 km/h (208 millas por hora).
En 2010, Eurostar encargó a Siemens AG, 10 nuevos trenes modelo “Velaro”.
Gran Bretaña se equiparará al resto del continente, ya que actualmente se está construyendo la HS2 para unir Londres con las principales ciudades del país . Será el primero en cubrir rutas internas dentro de este país, más allá del Eurostar.
Las unidades encargadas a Bombardier (actual Alstom) y Hitachi rodarán a unos 322 km/h, manejadas por la empresa Network Rail y es una noticia recibida muy bien por viajeros británicos y extranjeros.
Desde Londres los tiempos que se alcanzarán por tramo son:
Birmingham en 45 minutos (actualmente lleva 1 hora y media)
Leeds en 1 hora y 30 minutos (actual 2 horas y 3 minutos)
Liverpool en 1 hora y 23 minutos (ahora 2 horas y 8 minutos)
Mánchester en 1 hora y 6 minutos (2 horas 7 minutos actuales)
Edimburgo en 2 horas y 9 minutos (4 horas y 23 minutos hoy)
Glasgow en 2 horas y 16 minutos (actualmente 4 horas y 10 minutos)
El proyecto requerirá unos 40.000 millones de euros y estaría operativo para 2030.
Grecia
Países Bajos
Asia
Corea del Sur
En Corea del Sur disponen de un tren derivado del TGV francés llamado KTX. Los primeros 281 km de la línea —de los 412 previstos— fueron abiertos a primeros de abril de 2004, entre Seúl y Daegu. El KTX alcanzará velocidades de 300 km/h en esta primera sección.
Los 131 km posteriores, que enlazarán con Busan, se abrirán en 2008. Hasta la fecha, el KTX funcionará entre estas dos ciudades por la línea convencional existente, ya que ha sido recientemente electrificada. Doce de estos trenes fueron construidos en Francia por Alstom y los otros 34 restantes deben ser construidos en Corea del Sur por la firma Hyundai Rotem, según los términos de un acuerdo de transferencia de tecnología.
Japón
Los japoneses fueron los pioneros de la alta velocidad ferroviaria en el mundo con sus "trenes bala" que recorrían la línea troncal o Shinkansen en la década de 1960.
Todo empezó a mediados de los años 1950, cuando pensaron en construir una nueva línea ferroviaria entre Tokio y Osaka, las dos principales ciudades del país, para resolver el problema de la saturación de la línea existente con una mejora sustancial de los tiempos de recorrido. Mitsubishi, Kawasaki, Hitachi y Sumitomo se asociaron para que los trenes de alta velocidad japoneses unieran desde 1964 las principales ciudades niponas, dejando que el paisaje se desdibuje a 300 km/h.
China
China dispone de 7000 km de alta velocidad, queriendo llegar a los 13.000 en los próximos dos años y a 16000 en 2020, aunque el proyecto llega a unos 120000 km de vías para comunicar 25 países de Europa y Asia en 2025. De esos 7000 km que alcanzan velocidades superiores a 200 km/h, en más de 2000 se llega a los 350. La línea estrella será la que una en un solo trayecto de 1318 km las ciudades de Pekín y Shanghái. El coste total de la red es de unos cinco billones de yuanes (541825 millones de euros), y el Gobierno Chino pretende que gran parte de esa inversión se revierta a empresas de la propia China que empiezan a desarrollar esa tecnología, y de esa manera después exportar esa tecnología a otros países y estados como Polonia, Rusia o California. Muchas de las máquinas usadas pueden alcanzar velocidades de 420 km/h aunque en su uso no superen los 350.
El 26 de diciembre de 2012, China inauguró una nueva línea de tren de alta velocidad, el cual discurre desde la capital Pekín a Cantón, un importante centro económico ubicado al sur del país. La longitud de la línea es de 2298 km (1428 mi), es la línea de tren de alta velocidad más larga del mundo. La velocidad de la vía es de 300 km/h (186 Mph) y reducirá el tiempo de traslado mayor de 20 horas, a solo 8 horas.
China está realizando importantes inversiones en trenes de levitación magnética de alta velocidad. Conocido como Maglev Transrapid, el primer tren chino de alta velocidad hace su recorrido desde el aeropuerto de Pudong a Shanghái a una velocidad punta de 430 km/h en un recorrido de 30 km empleando 8 minutos. Está operativo desde el 24 de marzo de 2004.
Turquía
Turquía fue el primer país de Medio Oriente a poner en funcionamiento una línea de trenes de alta velocidad (YHT). Los trenes de la TCDD como el HT65000 fueron desarrollados en España y el TCDD HT80000 en Alemania.
Taiwán
El Tren de alta velocidad de Taiwán es un tren de alta velocidad que recorre aproximadamente 354 km por la costa oeste de la isla de Taiwán, desde su capital Taipéi hasta la ciudad de Kaohsiung, en el suroeste del país.
Uzbekistán
La alta velocidad en Uzbekistán se compone en la actualidad de dos corredores principales de alta velocidad. El Afrosiyob fue diseñado y fabricado por Talgo en España.
Arabia Saudita
La línea de alta velocidad Haramain o línea de alta velocidad La Meca-Medina es una línea de alta velocidad ferroviaria entre las ciudades de La Meca y Medina, en Arabia Saudita. Los Talgo 350 SRO son trenes diseñados para circular por él desierto.
África
Marruecos
El Al-Boraq es el servicio de alta velocidad marroqí inaugurado en 2016. Es el primer servicio de estas características en el continente africano. Este servicio une las ciudades de Tánger y Casablanca, con un tiempo de 2 horas y 10 minutos. Los trenes se componen de ramas derivadas del Alstom TGV 2N2, compuestas por dos cabezas motrices y 8 remolques, capaces de alcanzar velocidades de 320 km/h. Actualmente los Ferrocarriles Marroquíes, ONCF, poseen 12 unidades de estos trenes.
Argelia
El Gobierno de Argelia ha abierto el proceso de licitación internacional para construir la primera línea de alta velocidad de este país. Se trata de un proyecto de una línea de doble vía que discurrirá entre las localidades de Jemis Miliana y Borch Bu Arrerich, con una longitud total de 320 km. Además, conectará con Argel, Buira y Beni Mansur.
América del Norte
México
El Gobierno de México lanzó en 2006 la licitación del tren rápido Querétaro-Ciudad de México que uniría las ciudades de ciudad de México, Querétaro, León y Guadalajara en un viaje de dos horas. En agosto de 2006 la licitación fue cancelada debido a asuntos de presupuesto y costos.
En diciembre de 2012 Enrique Peña Nieto, presidente de México, anunció la construcción de una línea de tren rápido en México. El tren circularía en una ruta de 210 km entre la ciudad de México y la capital del estado mexicano de Querétaro a una velocidad de 300 km/h. Las bases de la licitación de este tren fueron publicadas el 15 de agosto de 2014.
En noviembre de 2014 la Secretaría de Comunicaciones y Transportes de México anunció que la empresa china, Railway Construction Corporation resultó ganadora de la licitación para el construcción, suministro, puesta en marcha, operación y mantenimiento de una vía férrea, material rodante, equipos y sistemas electromecánicos.
Finalmente en 2015, se anunció la suspensión indefinida del proyecto de tren rápido Querétaro-Ciudad de México principalmente por recortes presupuestarios que impedirían la realización del proyecto.
El Gobierno del presidente Andrés Manuel López Obrador revivió el proyecto del tren rápido México-Querétaro, se prevé que inicie su construcción en junio del 2021.
Actualmente esta por finalizar el Tren Interurbano de Pasajeros Toluca-Valle de México que conectará Zona Metropolitana del Valle de Toluca con la Zona Metropolitana del Valle de México que contará con una línea de 6 estaciones y será inaugurado en 2022.
El Tren de Alta Velocidad Monterrey – San Antonio y en forma acortada Tren Monterrey– San Antonio es un proyecto de un tren de alta velocidad que busca conectar la capital del estado de Nuevo León en México con San Antonio en Estado Unidos.
El proyecto consiste en la construcción de una línea de tren de alta velocidad de doble vía con una longitud aproximada de 400 km, dos terminales (Monterrey y San Antonio).
Estados Unidos
El Acela es el servicio de alta velocidad de Amtrak el noreste de los Estados Unidos entre Washington DC y Boston a través de 16 paradas intermedias, incluidas Baltimore, Filadelfia, Nueva York y Providence. Los trenes acela son un derivado del TGV francés.
En California se está construyendo el Tren de Alta Velocidad de California, desde San Francisco y Sacramento, hacia Los Ángeles y San Diego. Está previsto que el tren a utilizar sea un modelo similar al Shinkansen japonés.
América del Sur
Chile
Tren de Alta Velocidad de Chile
El 2009 bajo el gobierno de Michelle Bachelet, se reavivó la discusión, de contar con un tren de alta velocidad como parte de los esfuerzos por recuperar la empresa de Ferrocarriles del Estado, seriamente dañada durante el gobierno del presidente Ricardo Lagos . Tras diversos estudios el proyecto fue desestimado por su alto costo. En 2013, el gobierno de Sebastián Piñera declaró de interés público el contar con un tren de alta velocidad que uniría la región metropolitana con las ciudades costeras de Valparaíso y Viña del Mar, la nueva discusión volvió a contar con la oposición dentro de la propias alianza derechista que lo llevó al gobierno, así, y pese a anunciarse en conferencia de prensa que el proyecto sería ingresado en la modalidad de concesiones del gobierno de Chile, finalizado su mandato no se concretó la licitación pública esperada para inicios del 2014. Durante la segunda administración de Michelle Bachelet, en octubre de 2014, con una oposición muy debilitada políticamente, en el inicio de la ejecución de las obras del nuevo servicio ferroviario de cercanías Metrotren Rancagua, la autoridad confirmó que había ingresado a fase de estudios por parte de EFE y bajo petición del consorcio español liderado por Benedicto García de Mateos, el proyecto de Alta Velocidad Santiago-Valparaíso.
En la misma fecha, EFE, anunció el inicio de un segundo estudio, paralelo al proyecto Santiago/Valparaíso, que permitiría unir mediante un tren de alta velocidad las ciudades de Santiago con Concepción en un tiempo inferior a las 4 horas de viaje a una velocidad máxima de 220 km/h.
Ambas iniciativas actualmente se encuentran en fase de estudios y sus resultados serán informados una vez que se inicie la marcha blanca de Metrotren Rancagua, en diciembre de 2016. Según ha anticipado la dirección de EFE los proyectos a seguir tras la inauguración de Metrotren Rancagua, se centrarán en habilitar un segundo servicio de cercanías denominado Melipiilla Express, la habilitación definitiva de la ampliación del servicio regional Biotren a Coronel, y la recuperación del servicio Santiago- Valparaíso, sea como servicio de alta velocidad o como servicio convencional.
EFE trabaja en tres alternativas para el diseño, la primera una vía de alta velocidad completamente nueva que corra casi paralela a la actual autopista Santiago Valparaíso Ruta 68, la segunda y más factible del punto de vista económico un tren rápido que se conecte al trazado de Merval con un nuevo tramo que cruce en túnel por el sector Cuesta La Dormida, en Olmué, por Til Til hacía Quillota, servicio que también pasaría por el Aeropuerto Internacional de Santiago y finalmente una vía que se una al actual tramo Santiago - San Antonio, pensada principalmente para el transporte de carga que significaría la construcción de un megapuerto en la comuna.
Brasil
El TAV Brasil es un proyecto del Gobierno Federal para la construcción de un tren de alta velocidad con la función de conectar las dos principales áreas metropolitanas del Brasil, São Paulo y Río de Janeiro. Sin embargo, todos los intentos de licitación han fracasado. En agosto de 2014, el Tribunal de Cuentas de la Unión (TCU) declaró la improcedencia del proyecto debido a que los estudios de factibilidad técnica y económica han caducado, por lo que fue descartado definitivamente.
Argentina
El Gobierno de Argentina anunció en 2006 un cuestionado proyecto para construir la línea de alta velocidad que uniría las ciudades de Buenos Aires, Rosario y Córdoba en un trayecto de 704 km. Tras firmarse en 2008 un acuerdo con la firma Alstom para su implementación, el proyecto fue suspendido por problemas de financiación.
Galería
1 – Los trenes Eurostar conectan Londres con Bruselas y París a través del Eurotúnel
2 – ICE en Museo Pergammon Berlín
3 – Eurostar y Thalys PBA TGVs de lado a lado en la línea París-Gare du Nord
4 – El récord mundial de velocidad (581 km/h) del JR–Maglev en Yamanashi, Japón
5 – Primer Shinkansen N700-7000, en la línea Sanyō, abril de 2009
6 – Shinkansen serie 500 en Himeji
7 – La flota TGV Sud-Est fue construida entre 1978 y 1988 para conectar París con Lyon. Originalmente, las series fueron construidas para funcionar a 270 km/h (168 mph), pero la mayoría se han actualizado para funcionar a 300 km/h (186 mph) para la apertura de la LGV Méditerranée
8 – El ICE alemán de tercera generación en la línea de alta velocidad línea Fráncfort-Colonia
9 – El «Italo» AGV ETR 575 de los ferrocarriles italianos NTV ahorra entre Milán y Bolonia un 33% de tiempo comparado con avión + taxi
10 – Próxima generación del modelo de Corea del Sur KTX-II operado por Korail
11 – La Serie 700T japonesa construida para Taiwán corre a 300 km/h y es capaz de llegar hasta 350 km/h
12 – El Acela Express, actualmente el único tren de alta velocidad de Estados Unidos, con una velocidad máxima de 240 km/h (150 mph)
El futuro
Desde 1970 se habla de que la próxima revolución en los trenes serían los de levitación magnética. Pero hasta hoy no era nada más que eso: el tren del futuro. Pero desde las campanadas de medianoche del 31 de diciembre de 2002, hora de Shanghái, ha dejado de ser el tren del futuro para ser el tren del presente.
El tren Maglev levita sobre un motor magnético. Podemos decir que el tren es un gran imán. Debajo de él, en los "raíles", va un motor lineal que hace que un flujo magnético lo empuje hacia delante. Ese flujo magnético empuja al tren, lo levanta unos milímetros y luego lo hace avanzar. A diferencia de los trenes convencionales, el motor no va en el tren, sino en los "raíles". Esto aporta ventajas:
Menos peso (el motor no va en el tren), menos ruido (el motor no va en el tren ni hay ruedas que rocen con el suelo; solo hay un silencioso campo magnético).
Al no haber rozamiento, el consumo de energía es menor. Por ejemplo, a 300 km/h, el tren de alta velocidad ICE consume 51 Wh por asiento. El Transrapid (Maglev de Shanghái) consume 34 Wh/asiento.
Como los motores están en las vías, pueden hacerse más o menos potentes de acuerdo con la pendiente. El tren convencional no puede hacerlo, pues el motor lo lleva él y siempre es el mismo. Por eso el tren de alta velocidad (TAV) no puede subir pendientes de más del 4% y el Transrapid puede subir hasta el 10%. Y esto no es trivial. Uno de los costos mayores de un TAV es la vía, ya que ha de ser muy recta y tener muy poca pendiente, lo que en muchos casos implica hacer enormes túneles o grandes viaductos.
El que el motor esté en el suelo presenta la enorme ventaja de que el tren disminuye su peso, con lo que su inercia es menor. De hecho arranca y para en mucho menos tiempo que un tren convencional TAV.
Descarrilamiento. Cuando uno monta en un tren que va a esas enormes velocidades, siempre piensa en qué pasará si descarrila. En el Maglev el descarrilamiento es casi imposible, obligado por la forma en la que van los electroimanes y los motores lineales.
El ruido es poco puesto que no hay rozamiento con el raíl. Pero a alta velocidad lo que importa es el ruido aerodinámico. El menor peso y las menores servidumbres, al no tener que llevar el motor encima, permiten una mejor aerodinámica.
Ya para 1994 otros países habían logrado desarrollar sus propios ferrocarriles Maglev, entre ellos Estados Unidos, China, Francia, Italia, España y Corea del Sur. En la actualidad, solo la ciudad china de Shanghái mantiene una línea comercial "maglev" que une el centro de la ciudad con el aeropuerto. El maglev de Shanghái comunica el aeropuerto internacional de Pudong, a unos 60 km de la ciudad, con la estación de Metro de Longyang lu, en las afueras de Shanghái, en solo 8 minutos.
Proyectos en curso
Alemania y Japón han realizado proyectos experimentales, pero será el país del Sol Naciente el que primero inaugure una línea comercial en 2005, durante la exposición universal de Aichi. Posteriormente está previsto construir una línea magnética entre Tokio y Osaka. En Alemania, que posee la técnica más desarrollada en materia de sistemas de levitación magnética, junto con Japón, prevé inversiones de 2300 millones de euros por año para dotar al país de sus dos primeras líneas Maglev, entre Düsseldorf y Dortmund y entre Múnich y su aeropuerto. El proyecto desde el centro de Múnich hasta el aeropuerto costará 1850 millones de euros (2610 millones de dólares), y arrancará una vez se asegure la financiación. El tren "volará" a casi 500 km/h cuando esté construido, aunque por desgracia no hay fecha del posible lanzamiento de este revolucionario transporte.
Las autoridades de China afirman que ya no necesitan la ayuda de Alemania y pretenden seguir extendiendo el uso de estos trenes (el próximo proyecto prevé unir los 160 km que separan Shanghái de Hangzhou). El proyecto fue suspendido temporalmente tras las quejas de miles de vecinos de la zona, preocupados por el negativo impacto ambiental y sobre la salud que podrían causar sus radiaciones magnéticas, además de hacer sus barrios poco populares, lo que devaluaría seriamente el precio de sus viviendas. La tecnología se creó en Alemania y fue cedida a China por el consorcio Transrapid, formado por Siemens y Thyssen Krupp, y estas empresas recomendaban que existiese una zona arbolada de 300 m a cada lado de la vía. El borrador inicial del proyecto de Shanghái la redujo a 150 m, que acabaron siendo 22,5 m en los planes definitivos, lo cual es una diferencia considerable sobre los planes iniciales, sin que se conozcan todavía bien los posibles efectos negativos de esta tecnología sobre la salud de las personas.
Mientras que en Estados Unidos y Países Bajos también se invierte en esta nueva tecnología, en Suiza el proyecto denominado Swissmetro no va por buen camino. Corea del Sur ha desarrollado la tecnología de levitación magnética para construir su propio "tren bala". Su proyecto es unir la capital Seúl con Pusan, en el sureste peninsular.
El Gobierno de Qatar ha expresado su interés por comprar el tren de levitación magnética alemán Transrapid. El objetivo será construir un primer tramo de 160 km que vaya desde Catar a Bahréin, una unión que debería realizarse mediante un nuevo puente. En el caso de que este proyecto prosperase, las autoridades de Catar aseguran que se estudiaría un segundo tramo de 800 km hacia los Emiratos Árabes.
Véase también
Anexo:Trenes de alta velocidad
Bullet Train (película)
Línea de alta velocidad
Consumo de energía del tren y de otros medios de transporte
Tren de levitación magnética
Aerotrén
Terminología de transporte ferroviario de pasajeros
Historia de la alta velocidad ferroviaria
ElettroTreno ETR 200
Referencias
Enlaces externos
Trenes de alta velocidad |
Дми́тровский Пого́ст — село в Московской области России. Входит в состав городского округа Шатура (до 2017 года — Шатурского района). Расположено в юго-восточной части Московской области в 1 км к западу от реки Ялмы. Население — человек ().
Село известно с 1637 года. День села отмечается в начале ноября.
Название
В XVII веке упоминается как погост с церковью Дмитрия Солунского, в XVIII—XIX века на межевых картах и в официальных списках — погост Дмитриевский. Но уже в сборнике статистических сведений по Рязанской губернии 1887 года обозначен как село Дмитриевский погост, а с начала XX века закрепилось название село Дмитровский погост. Термин погост означает «церковь с кладбищем и с прилегающими дворами причта, расположенная в стороне от населённого пункта» или «селение вообще, как правило с церковью». Название погоста дано по церкви Димитрия Солунского.
В советское время предпринимались попытки сменить название села. В 1929 году был образован Дмитровский район с центром в Дмитровском Погосте. Район находился в составе Орехово-Зуевского округа Московской области. После упразднения в 1930 году округов в Московской области оказалось два Дмитровских района. В связи с этим Президиум Московского областного исполкома принимает постановление от 31.08.1930 года о переименовании села в Мюдовск и района в Мюдовский. Однако Президиум ВЦИК не утверил данное решение и принял своё постановление от 30.10.1930 года о переименовании района в Коробовский. Название села сохранилось.
Неофициальное и самое употребляемое название — Ко́робово.
Физико-географическая характеристика
Село расположено в пределах Мещёрской низменности, относящейся к Восточно-Европейской равнине, на небольшой возвышенности — Егорьевско-Касимовской гряде (высота 128 метров над уровнем моря). Рельеф местности равнинный. В 1 км от восточной окраины села протекает река Ялма, в 0,3 км к югу — небольшая речка, ранее на картах обозначавшаяся как Чисмура. В окрестностях села находятся участки торфоразработок 1930—1950-х гг., к северо-востоку — заказник (болото вдоль реки Ялмы). В 1 км к северу от села, около бывшего кирпичного завода, имеется родник.
Село состоит из 19 улиц — улица Горького, Гришина, Зелёная, Кирова, Ленина, Мира, Новая, Октябрьская, Орджоникидзе, Почтовая, Пролетарская, Рабочая, Родничек, Светлая, Совхозная, Усадьба МТМ, Фрунзе, Футбольная, Школьная; 2 переулков — Комсомольский и Чкаловский. Центральная площадь села, расположенная перед домом культуры, в 2014 году названа в честь .
По автомобильной дороге расстояние до МКАД составляет около 150 км, до районного центра, города Шатуры, — 41 км, до города Спас-Клепики Рязанской области — 39 км. Ближайшие населённые пункты — деревни Митинская, непосредственно примыкающая к селу с западной стороны, и Коробовская в 0,3 км к югу от Дмитровского Погоста.
Село находится в зоне умеренно континентального климата с относительно холодной зимой и умеренно тёплым, а иногда и жарким, летом. В окрестностях села распространены дерново-подзолистые и торфяно-подзолистые почвы с преобладанием супеси и песков.
В селе, как и на всей территории Московской области, действует московское время.
История
Существует предположение, что ещё в XV веке на месте погоста находилось древнее поселение Муромского княжества — Муромское сельцо. Оно упоминается в 1417 и 1423 годах в духовных грамотах великого князя Василия Дмитриевича как Селце, а также в духовной грамоте Василия II от 1461—1462 гг. как селцо Муромское.
С XVII века до 1861 года
В писцовой книге Владимирского уезда 1637—1648 годов село упоминается как погост в Бабинской кромине волости Муромского сельца Владимирского уезда:
В Бабинской кромине погост на реке на Ялме да на речке на Чисмуре, а на погосте церковь Дмитрия Селунского древяна, верх шатром. Да другая церковь Святые Мученицы Параскевии нареченные Пятницы, древяная, клетцки. А в церквах образы и книги, и ризы, и на колокольнице колокола, и всякое строение мирское приходских людей. Да на погосте ж двор поп Яков Васильев. Двор поп Прохор Варфоломеев. Двор поп Назар Яковлев. Двор дьячок Герасимко Васильев. Двор пономарь Лукьянко Кузьмин. Двор просвирница Матреница Григорьева дочь. Двор нищая вдова Агафьица Федоровская жена Пономарева бродит помиру. Пашни церковные паханые середние земли и с отъезжею пашнею, что на починке Кочетихе и на Попове, пятьдесят чет в поле, а в дву по тому ж; сена около поль и на чертежке Степыгине пятьдесят пять копен. Да за рекою за Ялмою, в Погоровце, по болоту, сорок пять копен
Во Владимирских писцовых книгах 1715 года в стане Муромского сельца и стане Ловчего Пути упоминается «церковь великомученика Дмитрия Солунского» с тремя дворами священнослужителей и одним — дьякона.
В результате губернской реформы 1708 года погост оказался в составе Московской губернии. После образования в 1719 году провинций погост вошёл во Владимирскую провинцию, а с 1727 года — во вновь восстановленный Владимирский уезд. В 1778 году образовано Рязанское наместничество (с 1796 года — губерния). Впоследствии вплоть до начала XX века погост входил в Егорьевский уезд Рязанской губернии.
В «Экономических примечаниях к плану генерального межевания Рязанской губернии» 1770 года погост описан следующим образом: «Дмитровский Погост с деревянной церковью великомученика Дмитрия Солунского. Пашни 111 десятин, под сенокосом 19 десятин, леса 79 десятин, а всего 224 десятины, владение священнослужителей».
К концу XVIII века Пятницкая церковь пришла в ветхость. В связи с этим в 1797—1803 гг. была построена новая церковь в честь Святой Живоначальной Троицы с Пятницким и Казанским приделами. В 1853 году началось строительство новой каменной церкви в честь великомученика Дмитрия Солунского с приделами Троицким и Казанским. В 1864 году строительство было завершено, и 26 октября церковь была освящена.
По сведениям 1859 года Дмитриевский (Димитрий Салынский) — погост 1-го стана Егорьевского уезда по левую сторону Касимовского тракта, при реке Варне (Ялме); на погосте имелась одна православная церковь.
1861—1917
После реформы 1861 года село Дмитровский Погост вошло в состав Коробовской волости Егорьевского уезда, став административным центром волости. В селе не было приписного крестьянского населения, поэтому сельское общество не было образовано.
В 1861 году местным священником открыто училище. Училище размещалось в церковной сторожке и содержалось за счёт средств, собранных с крестьян. В 1868 году в нём обучалось 60 мальчиков и 8 девочек.
Согласно Памятной книжке Рязанской губернии на 1868 год в селе имелись две церкви — каменная и деревянная, а также кирпичный завод.
В 1874 году на средства крестьян Коробовской волости были основаны Дмитриево-Погостьинское мужское и женское министерские училища.
В 1885 году в селе имелись две церкви, образцовое 2-хклассное мужское и одноклассное женское училища, из торговых и промышленных заведений — 2 оптовых винных склада, 4 ренсковых погреба, 4 трактира, 2 постоялых двора, 4 пекарни, 2 кузницы, синильня, а также 15 различных лавок (6 мануфактурных, 3 бакалейных, 1 юхотная, 1 с обувью и шорным товаром, 1 мелочная, 2 мясных и 1 чайная). Также в селе проводились базары.
В 1886 году в мужском училище обучалось 130 мальчиков из 24 близлежащих селений, а в женском — 28 девочек из 4 селений, при этом из самого села было всего 14 мальчиков и 17 девочек. В школах обучались дети из различных сословий — 138 крестьянских детей (87 % от всех учащихся), 15 из купцов и мещан, 4 из духовного сословия и 1 из разночинцев. Обучение производилось с 3 сентября по 20 мая (в женском училище по 25 мая). Школы занимали одноэтажные деревянные здания. В мужском училище был введён пятилетний курс обучения, а в женском — трёхлетний. В обеих школах имелись библиотеки, учреждённые на средства Министерства Народного Просвещения.
По данным 1905 года в селе было две церкви, гостиница, 4 постоялых двора, казённая винная лавка, 5 чайных лавок, одна ветряная мельница и одна мельница с керосиновым двигателем. Кроме того, в селе находилось волостное правление, почтовое отделение, образовательные учреждения Министерства Народного просвещения и земская больница.
В селе ежегодно проводились однодневные ярмарки — Спасская (1 августа), Дмитриевская (26 октября) и Троицкая (в день святой Троицы). Торговцы съезжались в основном из соседних селений — из города Егорьевска и села Туголеса Егорьевского уезда, а также из села Спас-Клепики Рязанского уезда. Торговали мануфактурными, кожевенными, бакалейными и хозяйственными товарами.
1917—1991
После Октябрьской революции 1917 года село вошло в Митинский сельсовет. В 1922 году в результате ряда административно-территориальных реформ сельсовет оказался в составе Дмитровской волости Егорьевского уезда Московской губернии. В 1925 году Митинский сельсовет вошёл в состав Коробовского сельсовета, но уже в 1926 году был выделен самостоятельный Дмитровский сельсовет.
В 1919 году в селе образован совхоз «Восход».
По данным на 1926 год в селе находился волисполком, волостная милиция (волмилиция), единое потребительское общество (ЕПО), кредитное товарищество, агропункт и почтово-телеграфное агентство. Также в селе имелась школа 1-й ступени, больница и ветлечебница.
В ходе реформы административно-территориального деления СССР в 1929 году Дмитровский сельсовет был объединён с Кузьминским в Митинский сельсовет, который вошёл в состав Дмитровского района Орехово-Зуевского округа Московской области. Село стало центром района. В 1930 году округа были упразднены, а Дмитровский район переименован в Коробовский.
В 1930-х годах колокольня Дмитровского храма, высотой 33 сажени, была разрушена до основания, а в храме разместился Дом культуры. В конце 1930-х годов жертвами политических репрессий стали пять уроженцев и жителей села.
Шестнадцать уроженцев села были награждены боевыми орденами и медалями Великой Отечественной войны.
В 1954 году Митинский сельсовет переименован в Дмитровский.
3 июня 1959 года Коробовский район был упразднён, Дмитровский сельсовет передан Шатурскому району.
С конца 1962 года по начало 1965 года Дмитровский Погост входил в Егорьевский укрупнённый сельский район, созданный в ходе неудавшейся реформы административно-территориального деления, после чего село в составе Шараповского сельсовета вновь передано в Шатурский район.
С 1991 года
В 1994 году в соответствии с новым положением о местном самоуправлении в Московской области Дмитровский сельсовет был преобразован в Дмитровский сельский округ. В 2005 году в результате очередной муниципальной реформы образовано сельское поселение Дмитровское, центром которого стало село Дмитровский Погост.
29 декабря 2005 в селе Дмитровский Погост сгорел психоневрологический диспансер. В огне погибли семь пациентов, двенадцать получили серьёзные ожоги.
С 2006 до 2017 год Дмитровский Погост был административным центром сельского поселения Дмитровское Шатурского муниципального района.
Население
Первые сведения о жителях села встречаются в писцовой книге Владимирского уезда 1637—1648 гг., в которой учитывалось только податное мужское население (крестьяне и бобыли). На погосте было три двора священнослужителей, три двора церковнослужителей и один двор, в котором проживала вдова пономоря, всего в них проживало 5 мужчин.
Число дворов и жителей: в 1715 году — 4 двора, 14 чел.; в 1859 году — 8 дворов, 32 муж., 30 жен.; в 1868 году — 18 дворов, 24 муж., 39 жен.
После того, как село стало волостным центром численность жителей начала увеличиваться. В 1885 году в селе не было приписного крестьянского населения, а проживало 47 семей, принадлежащих к разным сословиям: 14 духовного звания, 5 купеческих, 14 мещанских, 9 крестьянских, а также по одной семье солдатской, почетного гражданина, фельдшера, доктора и акушерки. Всего в селе проживало 237 человек (48 дворов, 110 муж., 127 жен.), из 47 домохозяев 22 не имели своего двора, а у 13 было два и более дома.
В 1905 году в селе проживало 350 человек (65 дворов, 170 муж., 180 жен.). В течение XX века численность жителей села стабильно увеличивалась, но с 1990-х годов наблюдается уменьшение населения: в 1926 году — 71 двор, 369 чел. (153 муж., 216 жен.); в 1970 году — 378 дворов, 1500 чел.; в 1993 году — 273 двора, 2830 чел.; в 2002 году — 2526 чел. (1090 муж., 1436 жен.).
По результатам переписи населения 2010 года в деревне проживало 2261 человек (1002 муж., 1259 жен.), из которых трудоспособного возраста — 1433 человека, старше трудоспособного — 550 человек, моложе трудоспособного — 278 человек. Жители села по национальности в основном русские (по переписи 2002 года — 97 %).
Социальная инфраструктура
В селе имеются несколько магазинов, в том числе розничный магазин сети Дикси, дом культуры, библиотека и операционная касса отделения «Сбербанка России». Медицинское обслуживание жителей села обеспечивают Коробовская амбулатория и участковая больница, а также Шатурская центральная районная больница. В Дмитровском Погосте расположено отделение скорой медицинской помощи. В селе функционирует Коробовский лицей, детская школа искусств и детский сад № 29 «Теремок». Село электрифицировано и газифицировано (с 2006 года), имеется центральное водоснабжение.
В селе имеется футбольная команда «Коробово».
Пожарную безопасность в селе обеспечивают пожарные части № 275 (пожарные посты в селе Дмитровский Погост и деревне Евлево), № 295 (пожарные посты в посёлке санатория «Озеро Белое» и селе Пышлицы) и № 292 (в посёлке Осаново-Дубовое).
Для захоронения умерших жители Дмитровского Погоста, как правило, используют кладбище, расположенное около села.
Транспорт
Через Дмитровский Погост проходит автомобильная дорога регионального значения Куровская — Шатура — Дмитровский погост — Самойлиха, которая связана в 10 км южнее села с шоссе Москва — Касимов. Кроме того, от села начинаются две дороги общего пользования: Дмитровский Погост — Дерзсковская и Дмитровский Погост — Губино — Волосунино. В Дмитровском Погосте находится автостанция «Коробово».
Село связано автобусным сообщением с районным центром — городом Шатурой и станцией Кривандино (маршруты № 27, № 130 и № 579), городом Егорьевском (маршрут № 49, «Дмитровский Погост — Егорьевск») и городом Москвой (маршрут № 313, «Дмитровский Погост — Москва (м. Выхино)»), а также с ближайшими населёнными пунктами: селом Шарапово (маршрут № 21, «Дмитровский Погост — Шарапово»), посёлком Радовицкий Мох (маршрут № 42, «Дмитровский Погост — Радовицкий Мох»), деревнями Перхурово (маршрут № 40, «Дмитровский Погост — Перхурово»), Волосунино и Тельма (маршрут № 41, «Волосунино — Дмитровский Погост — Тельма»). Ближайшая железнодорожная станция Кривандино Казанского направления находится в 31 км по автомобильной дороге.
В селе доступна сотовая связь (2G и 3G), обеспечиваемая операторами «Билайн», «МегаФон» и «МТС». В селе работает отделение почтовой связи ФГУП «Почта России», обслуживающее жителей населённых пунктов Дмитровского сельского поселения.
Известные уроженцы и жители
Тихонов Георгий Иванович — российский государственный деятель.
Примечания
Литература
Ссылки
Населённые пункты Шатурского района
Сельское поселение Дмитровское (Московская область) |
The Japanese macaque (Macaca fuscata), also known as the snow monkey, is a terrestrial Old World monkey species that is native to Japan. Colloquially, they are referred to as "snow monkeys" because some live in areas where snow covers the ground for months each year – no other non-human primate lives farther north, nor in a colder climate. Individuals have brownish grey fur, pinkish-red faces, and short tails. Two subspecies are known.
In Japan, the species is known as Nihonzaru (ニホンザル, a combination of Nihon 日本 "Japan" + saru 猿 "monkey") to distinguish it from other primates, but the Japanese macaque is very familiar in Japan — as it is the only species of monkey in Japan — so when Japanese people simply say saru, they usually have the Japanese macaque in mind.
Physical characteristics
The Japanese macaque is sexually dimorphic. Males weigh on average , while females average . Macaques from colder areas tend to weigh more than ones from warmer areas. The average height for males is , while the average female height is . The size of their brain is approximately . Japanese macaques have short stumps for tails that average in males and in females. The macaque has a pinkish face and posterior. The rest of its body is covered in brown or greyish hair. The coat of the macaque is well-adapted to the cold and its thickness increases as temperatures decrease. The macaque can cope with temperatures as low as −20 °C (−4 °F).
Macaques mostly move on all fours. They are semiterrestrial, with females spending more time in the trees and males spending more time on the ground. Macaques are known to leap. They are very good swimmers and have been reported to swim a distance of more than half a kilometer. The lifespan of Japanese macaques is up to 32 years for females and up to 28 years for males, which is high when compared to what typically is seen in other macaque species.
Behavior
Group structure
Japanese macaques live in matrilineal societies, and females stay in their natal groups for life, while males move out before they are sexually mature. Macaque groups tend to contain adults of both sexes. In addition, a Japanese macaque troop contains several matrilines. These matrilines may exist in a dominance hierarchy with all members of a specific group ranking over members of a lower-ranking group. Temporary all-male groups also exist, composed of those who have recently left their natal groups and are about to transfer to another group. However, many males spend ample time away from any group, and may leave and join several groups.
Females of the troop exist in a stable dominance hierarchy and a female's rank depends on that of her mother. Younger females tend to rank higher than their older siblings. Higher-ranking matrilines have greater social cohesion. Strong relationships with dominant females can allow dominant males to retain their rank when they otherwise would not. Males within a group normally have a dominance hierarchy, with one male having alpha status. The dominance status of male macaques usually changes when a former alpha male leaves or dies. Other ways in which status of male hierarchy changes, is when an alpha male loses his rank or when a troop splits, leaving a new alpha male position open. The longer a male is in a troop, the higher his status is likely to be.
Females typically maintain both social relationships and hygiene through grooming. Grooming occurs regardless of climate or season. Females who are matrilineally related groom each other more often than unrelated individuals. Females will groom unrelated females to maintain group cohesion and social relationships between different kinships in a troop. Nevertheless, a female will only groom a limited number of other females, even if the group expands. Females will groom males, usually for hygienic purposes, but that behavior also may serve to attract dominant males to the group. Mothers pass their grooming techniques to their offspring, most probably through social rather than genetic means, as a cultural characteristic.
Documented female troop leadership
Yakei is a female who rose to leadership of her troop at Takasakiyama Natural Zoological Garden in 2021. Her troop consists of 677 Japanese macaque monkeys who live in a sanctuary that was established in 1952 at the zoological garden. At age nine, she overthrew the dominant males in her troop and displaced her high-ranking mother as well. She became the first female leader of the troop during its recorded history of seventy years. Yakei has retained her leadership position through her first breeding season that had been thought to be a time when she might have been challenged successfully. Both scientific and popular interest is leading to extensive coverage of Yakei's behavior.
Mating and parenting
A male and female macaque form a pair bond and mate, feed, rest, and travel together during the mating season, and on average, this relationship typically lasts 16 days. Females enter into consortships with an average of four males a season. Higher-ranking males have longer consortships than their subordinates. In addition, higher-ranking males try to disrupt consortships of lower-ranking males. Females may choose to mate with males of any rank. However, dominant males mate more frequently than others, as they are more successful in mate guarding. The female decides whether mating takes place. In addition, a dominant position does not mean a male will successfully mate with a female. Males may join other troops temporarily during the mating season and mate with those females.
During the mating season, the face and genitalia of males redden and their tails stand erect, and the faces and anogenital regions of females turn scarlet. Macaques copulate both on the ground and in the trees. Roughly one in three copulations leads to ejaculation. Macaques signal when they are ready to mate by looking backward over a shoulder, staying still, or walking backward toward their potential partner. A female emits a "squawk", a "squeak", or produces an atonal "cackle" during copulation. Males have no copulatory vocalizations.
Females engage in same-sex mounting unrelated to the mating season and therefore, are mounted more often by other females than by males. This behavior has led to proposals in literature that female Japanese macaques are generally bisexual, rather than preferentially homo- or heterosexual.
A macaque mother moves to the periphery of her troop to give birth in a secluded spot, unless the group is moving, when the female must stay with it. Macaques usually give birth on the ground. Infants are born with dark-brown hair. A mother and her infant tend to avoid other troop members. The infants consume their first solid food at five to six weeks old, and by seven weeks, can forage independently from their mothers. A mother carries her infant on her belly for its first four weeks. After this time, the mother carries her infant on her back, as well. Infants continue to be carried past a year. The mother may socialize again very slowly. However, alloparenting has been observed, usually by females who have not had infants of their own. Male care of infants occurs in some groups, but not in others; when they do, usually, older males protect, groom, and carry an infant as a female would.
Infants have fully developed their locomotive abilities within three to four months. When an infant is seven months old, its mother discourages suckling; full weaning happens by its eighteenth month.
In some populations, male infants tend to play in larger groups more often than females. However, female infants have more social interaction than their male counterparts, and female infants will associate with individuals of all ages and sexes. When males are two years old, they prefer to associate with other males around the same age.
Communication
During feeding or moving, Japanese macaques often emit sounds that are called "coos". These vocalizations most likely serve to keep the troop together and strengthen social relations among females. Macaques usually respond to coos with coos of their own. Coos also are uttered before grooming along with vocalizations identified as "girney" calls. Variants of the "girney" calls are made in different contexts. This call also serves as appeasement between individuals in aggressive encounters. Macaques have alarm calls for alerting to danger and other calls to signal estrus that sound similar to danger alerts. Threat calls are heard during aggressive encounters and are often uttered by supporters of those involved in antagonistic interactions. The individual being supported supports those callers in the future.
Intelligence and culture
The Japanese macaque is an intelligent species. Researchers studying this species at Koshima Island in Japan left sweet potatoes out on the beach for them to eat, then witnessed one female, named Imo (Japanese for yam or potato), washing the food off with river water rather than brushing it off as the others were doing, and later even dipping her clean food into salty seawater. After a while, other members of her troop started to copy her behavior. This trait was then passed on from generation to generation, until eventually all except the oldest members of the troop were washing their food and even seasoning it in the sea. Similarly, she was the first observed balling up wheat with air pockets and soil, throwing it all into the water, and waiting for the wheat to float back up free from the soil to consume it. An altered misaccount of this incident is the basis for the "hundredth monkey" effect. That behavior also spread among her troop members.
The macaque has other unusual behaviours, including bathing together in hot springs and rolling snowballs for fun. Also, in recent studies, the Japanese macaque has been found to develop different accents, similar to human cultures. Macaques in areas separated by only a few hundred miles may have very different pitches in their calls, their form of communication. The Japanese macaque has been involved in many studies concerning neuroscience and also is used in drug testing.
Ecology
The Japanese macaque is diurnal. In colder areas, from autumn to early winter, macaques feed in between different activities. In the winter, macaques have two to four feeding bouts each day, with fewer daily activities. In the spring and summer, they have two or three bouts of feeding daily. In warmer areas such as Yakushima, daily activities are more varied. The typical day for a macaque is 20.9% inactive, 22.8% traveling, 23.5% feeding, 27.9% social grooming, 1.2% self-grooming, and 3.7% other activities. Macaques usually sleep in trees, but they also sleep on the ground, as well as on or near rocks and fallen trees. During the winter, macaques huddle together for warmth on sleeping grounds. Macaques at Jigokudani Monkey Park are notable for visiting the hot springs in the winter to warm up.
Diet
The Japanese macaque is omnivorous and eats a variety of foods. More than 213 species of plants are included in the macaque's diet. They also eat insects, bark, and soil. On Yakushima Island, fruit, mature leaves, and fallen seeds are primarily eaten. The macaque also eats fungi, ferns, invertebrates, and other parts of plants. In addition, in Yakushima, their diets vary seasonally with fruits being eaten in the summer and herbs being eaten in the winter. Farther north, macaques mostly eat seasonal foods such as fruit and nuts to store fat for the winter, when food is scarce. On the northern island of Kinkasan, macaques mostly eat fallen seeds, herbs, young leaves, and fruits. When preferred food items are not available, macaques dig up underground plant parts (roots or rhizomes) or eat soil and fish.
Distribution and habitat
The Japanese macaque is the northernmost-living non-human primate. It is found on three of the four main Japanese islands: Honshu, Shikoku, and Kyushu. The northernmost populations live on the Shimokita Peninsula, the northernmost point of Honshu. Several of Japan's smaller islands are inhabited by macaques as well. The southernmost population living on Yakushima Island is a subspecies of the mainland macaques, M. fuscata yakui. A study in 1989 estimated the total population of wild Japanese macaques to be 114,431 individuals.
The Japanese macaque lives in a variety of habitats. It inhabits subtropical forests in the southern part of its range and subarctic forests in mountainous areas in the northern part of its range. It can be found in both warm and cool forests, such as the deciduous forests of central and northern Japan and the broadleaf evergreen forests in the southwest of the islands. Warm temperate evergreen and broadleaf forests and cool temperate deciduous broadleaf forests are the most important habitats for macaques.
In 1972, a troop of approximately 150 Japanese macaques was relocated from Kyoto to a primate observatory in southwest Texas, United States. The observatory is an enclosed ranch-style environment and the macaques have been allowed to roam with minimal human interference. At first, many perished in the unfamiliar habitat, which consists of arid brushland. The macaques eventually adapted to the environment, learned to avoid predators (such as eagles, coyotes, and rattlesnakes), and they learned to forage for mesquite beans, cactus fruits, and other foods. The surviving macaques flourished, and by 1995, the troop consisted of 500 to 600 individuals. In 1996, hunters maimed or killed four escaped macaques; as a result, legal restrictions were publicly clarified and funds were raised to establish a new sanctuary near Dilley, Texas. In 1999, the Animal Protection Institute took over management of the sanctuary and began to rescue other species of primates. As of 2017, the troop cohabitated with six other species of macaque.
Relationship with humans
Traditional human behaviors that are threats to macaques have been slash-and-burn agriculture, use of forest woods for construction and fuel, and hunting. Since World War II, these threats have declined due to social and economic changes in Japan, but other threats have emerged. The replacement of natural forests with lumber plantations is the most serious threat. As human prosperity has grown, macaques have lost their fear of humans and have increased their presence in both rural and urban areas, with one macaque recorded living in central Tokyo for several months. In 2022 the city of Yamaguchi experienced aggression from the monkeys with at least 50 people attacked.
Cultural depictions
The Japanese macaque (snow monkey) has featured prominently in the religion, folklore, and art of Japan, as well as in proverbs and idiomatic expressions in the Japanese language.
In Shinto belief, mythical beasts known as raijū sometimes appeared as monkeys and kept Raijin, the god of lightning, company. The "three wise monkeys", who warn people to "see no evil, hear no evil and speak no evil", are carved in relief over the door of the famous Tōshō-gū shrine in Nikkō.
The Japanese macaque is a feature of several fairy tales, such as the tale of Momotarō and the fable about The Crab and the Monkey.
The monkey is part of the Chinese zodiac. That zodiac has been used for centuries in Japan and led to many representations of the macaque for that figure.
The creature was sometimes portrayed in paintings of the rich cultural epoch, the Edo period that flourished from 1603 to 1867, as a tangible metaphor for a particular year. The early nineteenth-century artist and samurai, Watanabe Kazan (1793-1841), created a painting of a macaque. The last great master of the ukiyo-e genre of woodblock printing and painting, Tsukioka Yoshitoshi, also featured the macaques in his prints. Also during the Edo period, numerous clasps for kimono or tobacco pouches (collectively called netsuke) were carved in the shape of macaques.
Spoken references to macaques abound in the history of Japan. Originating from before his rise to power, the famed samurai, Toyotomi Hideyoshi, was compared to a monkey in appearance and nicknamed Kozaru ("Little Monkey"). In modern Japanese culture, because monkeys are considered to indulge their libido openly and frequently (much the same way as rabbits are thought to in some Western cultures), a man who is preoccupied with sex might be compared to or metaphorically referred to as a monkey, as might a romantically involved couple who are exceptionally amorous.
References
Further reading
External links
Snow Monkey Resorts official site
Jigokudani Yaen-Koen info page
AcaPixus images of Japanese macaque
Primate info net Macaca fuscata factsheet
Human factors and activities around Jigokudani-Shigakogen Forest Park
Articles containing video clips
Primates of East Asia
Endemic mammals of Japan
Japanese macaque
Japanese macaque
Japanese macaque
Tool-using mammals |
«Освобождённый Иерусали́м» () — главная героическая поэма Торквато Тассо. Она состоит из 15 336 стихов, организованных в 20 песен, написанных октавами. В основе произведения лежат события Первого крестового похода под предводительством Готфрида Бульонского, завершившегося взятием Иерусалима и основанием первого на Ближнем Востоке христианского королевства.
История создания
Тассо, вероятно, начал сочинять поэму ещё в возрасте 15 лет под названием Иерусалим Gerusalemme, между 1559 и 1560 гг. во время пребывания в Венеции, однако остановился на 116 октавах. С 1565 года начинается систематическая работа над поэмой, продолжавшаяся десять лет. В 1575 году Тассо представил в целом завершённое произведение своему покровителю герцогу д’Эсте. Тот, восхитившись прочитанным, требовал немедленно выпустить сочинение в свет, но поэт, крайне требовательный к себе и испытывавший тяжёлый духовный кризис, отказался его печатать. Между тем отрывки из «Иерусалима» широко расходились в списках; начали появляться пиратские издания, полные ошибок, неточностей и редакторского произвола. Собственно «Освобождённый Иерусалим», завершённый автором в 1575 г., был опубликовано Челио Малеспини в Венеции без разрешения поэта летом 1580 г. под названием Goffredo в издательстве Cavalcalupo. В издании было много ошибок, и оно состояло из всего 14 песен. В следующем году эпическая поэма, всё ещё неконтролируемая автором, находящимся в больнице Святой Анны в качестве "буйнопомешанного", была полностью опубликована издателем Виотти под началом Анджело Инженьери сначала в Парме, а затем в Казальмаджоре. Несколько месяцев спустя, 24 июня 1581 г., первое издание, отражавшее авторскую волю Тассо, было опубликовано в Ферраре под редакцией Фебо Бонна и под названием "Освобождённый Иерусалим".
Выйдя из лечебницы Святой Анны при посредничестве принца Мантуи Винченцо Гонзага, поэт вновь взялся за произведение и переписал его сверху донизу; он вычеркнул большую часть любовных сцен и сделал больший акцент на религиозно-эпической тональности сюжета, устранив ряд эпизодов. Увеличив её объём на 4 песни, поэт произвёл многочисленные перемены в фабуле и языке произведения, последовательно исключая и перерабатывая эпизоды, казавшиеся ему слишком откровенными или отступающими от классической эстетики. Тассо, пребывавший в то время при папском дворе, стремился усилить религиозный пафос поэмы, добровольно подчиниться требованиям критиков, указывавших на «нехристианский дух» его сочинения. Несмотря на все усилия автора (даже написавшего «апологию» нового варианта поэмы), эта версия была отвергнута как читателями, так и последующими критиками. Работа была окончательно опубликована в 1593 г. под новым названием Захваченный Иерусалим (с посвящением кардиналу Чинцио Альдобрандини, племяннику папы). Ввиду значительной переработки это сочинение обычно рассматривается отдельно.
Первое иллюстрированное издание Освобождённого Иерусалима было напечатано в Генуе в 1590 г. В том вошли 20 гравюр со сценами из поэмы, частично выполненные Агостино Карраччи, и частично Джакомо Франко, по рисункам Бернардо Кастелло. Агостино Карраччи также гравировал титульный лист книги, опять же на основе дизайна Замка д'Эсте, где помещён портрет Тассо.
Сочинение Освобождённого Иерусалима
В 1565 г. Тассо прибыл к Феррарскому двору, где мог иметь достаточно досуга для того чтобы посвятить себя, как прежде него Боярдо и Ариосто, сочинению эпической поэмы для дома Эсте. Проект был уже очень давним в воображении поэта: будучи мальчиком, Тассо уже опубликовал «Ринальдо», написанный октавами роман, чем-то похожий на поэму Амадиджи (роман в октавах, написанный его отцом Бернардо в 1560 г.), наброски которой правил юный Торквато), а затем посвятил себя сочинению Иерусалима, эпической поэмы, которую нужно было прервать, оставив полторы песни.
Даже после беспокойных редакционных событий 1580-х гг. Тассо не переставал высказывать недовольство текстом, жалуясь, что он никогда не приводил его в соответствие со своей волей. Следует отметить, что, хотя Тассо и принял ряд критических замечаний, высказанных цензорами, но тем не менее между первоначальным текстом и напечатанным в итоге текстом существовали расхождения: наиболее известное – путешествие корабля «Фортуна», который первоначально двигался на восток и достиг Америки, тогда как в печати он заканчивается на Канарских островах, именно эта условность и сделала весь этот эпизод более соответствующим критерию аристотелевского единства, – горячая тема дискуссий между поэтом и критиками. Эти ныне отсутствующие октавы, навроде путешествия орла или видения Ринальдо, собраны под названием «экстравагантные октавы» (ottave estravaganti) и являются значимым свидетельством составительского труда самого поэта. Освобождённый Иерусалимѕ разделён на 20 песен и состоит из 1917 октав; 20 песен сгруппированы в 5 частей, соответствующих 5 актам классической трагедии.
Слава поэта ширилась, а сам он, пребывая в тюрьме Святой Анны, подумывал о переделке всего произведения. Он тщательно работал над ним после выхода из больницы, когда в 1593 г. в Риме он выпустил «Завоёванный Иерусалим», сложное произведение, полностью соответствующее гомеровской модели и католицизму после Тридентского собора, сочинение, которое Тассо называл «своей возлюбленной дочерью», хотя это произведение осталось практически неизвестно последующим читателям.
Сюжет
Историческая основа произведения — завоевание Иерусалима во время Первого крестового похода; при этом события развиваются по законам героической эпопеи и рыцарской поэмы.
Сюжет вращается вокруг исторического полководца Готфрида Бульонского, который на 6 году первого крестового похода дожидается окончания зимы в Ливане, и в это время ему является архангел Гавриил, предлагая принять на себя командование армией и совершить последнюю атаку на Иерусалим.
Христиане соглашаются избрать Готфрида своим предводителем и отправляются в Святой город. Происходят первые столкновения, и среди христиан выделяются Ринальд и Танкред, среди мусульман — Клоринда и Аргант. С вершины стен принцесса Эрминия наблюдает за битвой, сообщая королю Иерусалима Аладдину о сильнейших воинах-христианах. Аргант проявляет нетерпение из-за задержек с осадой, он хочет решить судьбу войны на дуэли и бросает вызов христианам, и на сражение с ним выходит Танкред. Однако ожесточённая дуэль была приостановлена из-за наступления темноты и отложена. Однако в дело вмешиваются бесы и решают помочь мусульманам выиграть войну. Армида использует соблазнение, чтобы привести и заключить в темницу христианских воинов. После одного из многочисленных споров, растревоживших христианский лагерь, Ринальдо вынужден покинуть лагерь. Язычница Эрминия, влюбившись в Танкреда, надевает на себя доспехи Клоринды (в которую влюблён Танкред), бежит из города и хочет отправиться в христианский лагерь для того чтобы залечить раны возлюбленного. Однако её обнаруживают при свете луны, и она вынуждена бежать и обрести убежище среди пастухов. Танкред, полагая, что это Клоринда, преследует её, однако Армида берёт его в плен, и он оказывается в замке вместе с другими крестоносцами.
Наступает день дуэли, и так как Танкред исчезает, то его заменяет Раймонд Тулузский, которому помогает ангел. Бесы в свою очередь помогают мусульманину и превращают поединок в генеральное сражение. В христианский лагерь прибывает Карл, передающий, что датский принц Свен, присоединившийся к крестоносцам со своим войском, был убит султаном турок Сулейманом. Новость об обнаружении тела Ринальдо распространяется по всему лагерю, и Аргиллан обвиняет Готфрида в убийстве. Авторитет и божественная помощь помогают ему успокоить зарождающиеся в лагере беспорядки. В этот момент Сулейман атакует христианский лагерь при поомщи Клоринды и Арганта; однако ход битвы уже переменился после прибытия крестоносцев, пленников Армиды, освобождённых Ринальдо, и которых по ошибке считали мёртвыми из-за обмана язычников.
Итак, Готфрид приказывает солдатам построить башню для нападения на Иерусалим, однако ночью Аргант и Клоринда (в которую влюблён Танкред) поджигают башню. Однако Клоринда не может войти в стены и умирает на дуэли с любящим её Танкредом, не узнавшим её, потому что она была прикрыта боевыми доспехами. Танкред огорчён убийством возлюбленной, и лишь появление во сне Клоринды удерживает его от самоубийства. Кроме того, маг Исмен заколдовал лес для того чтобы крестоносцы не смогли восстановить башню из-за отсутствия материала деревьев. Единственный, кто способен разрушить чары, – это Ринальдо, взятый в плен волшебницей Армидой, держащей его рядом с собой при помощи магического искусства. Готфрид посылает двух воинов, чтобы найти и освободить его. Ринальдо, сожалея о том, что позволил Армиде поймать себя в ловушку до такой степени, что пренебрёг своим долгом воина и христианина, одолевает чары леса и позволяет крестоносцам атаковать и завоевать Иерусалим. Поэма заканчивается водружением христианского знамени в стенах святого города.
Содержание песен
Песнь I: начинается с предисловия, краткого изложения фактов о Готфриде, отправляющемся в Иерусалим после того как во сне ему явился архангел Гавриил, приказывающий снарядить первый крестовый поход. Готфрид собирает христианских князей на совет для избрания командующих армией крестоносцев, после чего Готфрид отправляет сообщение принцу датчан. Тем временем в Иерусалиме король Аладдин готовится защищать город.
Песнь II: маг Исмен готовит обман против Готфрида в Иерусалиме, и мы становимся свидетелями эпизода с Олиндом и Софронией, предлагающими себя в качестве козлов отпущения за предсказания Исмена, но их спасает Клоринда, королева воинов Иерусалима. Армия Готфрида расквартирована на равнине за пределами Иерусалима, куда прибывают Алет и Аргант, иерусалимские вестники для предложения королю Египта своего союза, однако Готфрид отказывается.
Песнь III: первое столкновение между христианами и мусульманами под стенами Иерусалима, Эрминия показывает Аладдину христианских воинов, во время первого столкновения между Танкредом и Клориндой, хотя и неизвестно, что она женщина, взявшая в руки оружие. Аргант присоединяется к мусульманам и убивает Дудона, которому Готфрид вечером воздаёт почести на похоронах.
Песнь IV: Совет адских бесов, созванный волшебником Идраотом, отправляющим волшебницу Армиду в христианский лагерь для того чтобы посеять хаос угрозамиПеснь V: при помощи своих уловок и иллюзий Армида сеет раздор среди солдат христианского лагеря; Ринальдо убивает Гернанда. Группа всадников следует за Армидой в сторону Иерусалима, а военные действия осложняются из-за отсутствия припасов.
Песнь VI: Аргант вызывает христиан на дуэль лучших паладинов двух армий; выбирается Танкред. Ни одному из них не удаётся победить, и поединок прерывается закатом; тем временем Эрминия, влюблённая в Танкреда, отправляется в сторону христианского лагеря из Иерусалима, надевая доспехи Клоринды, чтобы её не узнали. Однако, как только её замечают христианские часовые, она сбегает в лес.
Песнь VII: Танкред преследует Эрминию, считая её Клориндой, и оказывается в плену в замке Армиды, так что в дуэли следующего дня на роль героя от христиан выбирается Раймонд. Между тем как Раймонд собирается одержать верх над Аргантом, адские бесы поднимают суматоху и превращают дуэль во взаимную войну между солдатами, что вызывает большое замешательство. Война наконец прерывается бурей.
Песнь VIII: эпизод с Карлом Датского, где рассказывается о смерти Свено, убитого в засаде язычниками во главе с Сулейманом. В итоге в лагере оказывается окровавленное оружие христианина Ринальдо, и его оплакивают точно мёртвого. Прибывает одна из фурий, Алекто, подстрекая христианскую армию и подначивая Аргиллана взять на себя командование, а также лживо обвиняя Готфрида, что это он убил Ринальда. Однако суматоху прерывает Готфрид, рассказывающий правду о произошедшем, хотя он тоже опасается за жизнь Ринальдо.
Песнь IX : Предводитель арабских воинств Сулейман застаёт врасплох христианский лагерь ночью, в то время как гарнизон под командованием Арганта и Клоринды прибывает из Иерусалима, однако вмешивается архангел Михаил, своим мечом изгоняя бесов, сопровождающих гарнизон. Чудом 50 рыцарей приходят на помощь христианам, заставляя Сулеймана отказаться от осады.
Песнь X: Сулеймана спасает волшебник Исмен, везущий его в Иерусалим на крылатой колеснице, а затем появляется на совете короля Аладдина для того чтобы возобновить атаки на христиан. Среди 50 христианских рыцарей солдаты распознают Танкреда. Один из них рассказывает о произошедшем: будучи пленниками Армиды (история аналогична заточению Одиссея с Цирцеей ), они были спасены Ринальдо.
Песнь XI: Христианское шествие к Елеонской Горе и последующее нападение крестоносцев на Иерусалим, героически защищаемый Аргантом, Сулейманом и Клориндой. Готфрид ранен во время штурма, однако он исцеляется благодаря божественному вмешательству, чтобы вновь придать храбрости крестоносцам. Однако с наступлением ночи штурм не увенчался успехом, и песня заканчивается тем, что христиане ремонтируют поврежденную штурмовую башню.
Песнь XII: Клоринда и Аргант выходят за город для того чтобы поджечь главную осадную башню крестоносцев, хотя Арсет и пытается отговорить Клоринду, раскрывая её христианское происхождение, он пытается добиться её возможного обращения, но безуспешно. Башня сожжена, но Клоринда остаётся запертой за стенами, не имея возможности войти в них, и тогда ей приходится вступить в бой с Танкредом, возобновив их предыдущую дуэль. Он не узнаёт её, она смертельно ранена и перед смертью просит Танкреда креститься. Танкред соглашается и сокрушается от боли, его утешает Пётр Отшельник своими католическими изречениями философского толка.
Песнь XIII: лес Сарон заколдован волшебником Исменом, препятствующим доступу крестоносцев, несмотря на попытки Танкреда. Оказавшись внутри, христиане рискуют умереть от знойной засухи злых чар, но молитвы Готфрида вызывают божественное чудо дождя.
Песнь XIV: Готфрид видит божественный сон и отправляет Карла и Убальда освободить Ринальдо, удерживаемого Армидой, и их обоих ведёт добрый волшебник Аскалона, рассказывающий о любви Ринальда и Армиды где-то в недрах Земли, это ещё одна классическая отсылка к Одиссею и Калипсо.
Песнь XV: Карло и Убальдо на огромном корабле приплывают на Остров Фортуны и после различных превратностей прибывают в логово волшебницы Армиды.
Песнь XVI: эпизод в саду фей Армиды, различные отсылки к которому вдохновлены гомеровской песней сирен. Карло и Убальдо удаётся преодолеть сад иллюзий и убедить Ринальдо отказаться от удовольствий и взяться за оружие ради святого дела, несмотря на то, что Армида умоляла его остаться, впоследствии обдумывая месть.
Песнь XVII: Осмотр египетской армии, взятый из II гомеровской песни « Илиады»; Армида затем просит царя Египта о помощи против Ринальда, который обращается к Магу Аскалона для получения новых доспехов и сражения с ещё большей силой (ещё одно гомеровское упоминание о доспехах Ахилла, полученных им от Гефеста). Из описания доспехов Тассо прослеживает мифологическую хронику происхождения рода Эсте, владык Феррары (отсылаясь к эпизоду о происхождении императора Августа в эпосе Вергилия).
Песнь XVIII: Ринальдо возвращается в христианский лагерь для ободрения армии, он прощён королем Готфридом, и, помолившись на Елеонской Горе, он разрушает лесные чары для того чтобы иметь возможность продвинуться в сторону Иерусалима. У армии теперь есть припасы, они могут съедать дичь, так как прежде лес был непроходим благодаря магу-мусульманину Исмено, а также лес может использоваться для ремонта боевых машин. Осада ведётся с большим успехом крестоносцев. Исмен пытается наложить заклинание на крестоносцев при помощи двух волшебниц. Но христианская катапульта запускает валун, который и убивает и его, и двух ведьм. Объявляется захват города.
Песнь XIX: дуэль Арганта и Танкреда, в которой гибнет первый. Король Аладдин укрывается с верующими в Башне царя Давида, а оруженосец Танкреда, Вафрин, отправляется в качестве шпиона в египетский лагерь. Когда они встречают Эрминию, жившую с пастухами, то обнаруживают, что Танкред серьёзно ранен. Эрминия, не раскрывая себя, с любовью заботится о нём, в то время как Вафрин раскрывает Готфриду предательство Ормонда.
Песнь XX: войско египетского царя выстраивается под стенами Иерусалима для новой решающей битвы. Сулейман со своими арабскими войсками начинает атаку, однако его убивает Ринальдо (отсылка Вергилия на дуэль Энея и Турна), а король Аладдин убит Раймондом. Армида и Ринальд примиряются, и женщина обращается в христианство. После войны в Иерусалиме король Готфрид может получить доступ к Гробу Господню, поклоняясь ему и выполняя обет освободительного крестового похода, который ныне завершён.
Поэтика
Идея сочинить произведение о первом крестовом походе была вызвана 2 основными целями: рассказать о борьбе между язычниками и христианами, сделавшейся вновь актуальной в новую эпоху, и передать её в русле эпико-рыцарской традиции. Тассо избирает тему первого крестового похода, поскольку это тема не слишком неизвестная в то время, чтобы читатель решил, что это чистая фантазия, но также и достаточно подходящая для фантастической обработки.
Центральная тема поэмы — эпически-религиозная. Тассо пытается переплести её с более лёгкими темами, не умаляя при этом серьёзного и познавательного замысла произведения. В поэме переплетаются два мира: идиллический и героический.
Готфрид Бульонский — главный герой, собирающий христианских рыцарей и ведущий их на освобождение Иерусалима.
В центре произведения находится осада Иерусалима, который защищают отважные рыцари. С одной стороны, это главные христианские рыцари, включая Танкреда и Ринальдо, с другой — это король Аладдин, Аргант, Сулейман и Клоринда. В произведении переплетается череда событий и в нём постоянно присутствует дуализм Добра и Зла, и хотя здесь тоже присутствует магия, однако сверхчеловеческое вмешательство даётся Небом и Адом, ангелами и демонами, переплетаясь с эротически-чувственными воплощениями.
Поэма имеет линейную структуру, в ней присутствует большие любовные истории, нередко трагические или преступные; словно тема чувственной любви, хотя и противостоит теме героизма, но необходима для эпоса и дополняет её.
Таким образом, вновь даётся неразрешённое разногласие между религиозным напряжением и земной любовью, которым постоянно вдохновлялась поэзия, начиная с Петрарки.
Тассо ставит цель отойти от «Неистового Роланда» Ариосто для того чтобы проявить большее следование литературным предписаниям установленным в «Поэтике» (Аристотеля), которую перевёл Алессандро де Пацци в 1536 г. Во-первых, Тассо отвергает прекрасную сказку рыцарского романа ради изображения чудесного в христианстве: сверхъестественные вмешательства Бога, ангелов и даже адских созданий, которые кажутся читателю правдоподобными, являются частью истины веры. Во-вторых, он отвергает и формальную конструкцию Ариосто, характеризующуюся множественностью переплетающихся друг с другом действий, что ставит под угрозу установленное аристотелевскими предписаниями единство действия. Однако он признаёт, что для удовольствия необходимо разнообразие. И для примирения этой антитезы он и заявляет, что стихотворение должно быть разнообразно, т.е. представлять несколько ситуаций (битвы, любовь, бури, засуха и т.д.), но все они должны подчиняться единому миру. В одном месте из «Рассуждений о героической поэме» он сравнивает стихотворение с целым миром, в котором представлено удивительное разнообразие ситуаций, однако все они подчинены одному божественному упорядочивающему разуму. В-третьих, он желает дистанцироваться от среднего стиля, характерного для Ариосто, в пользу стиля возвышенного. Стиль должен иметь «великолепие дивного величия» (lo splendore di una meravigliosa maestà). Слова должны быть «пилигримами», т.е. далёкими от современного словоупотребления. Синтаксис «будет великолепен, если будут длинны периоды и их части».
Тассо утверждает, что поэзия способна объединить «истинное» и «вероятное» при том условии, что сохраняется историческая связность при общем развитии истории. История, возвращённая к фундаменту провиденциального вмешательства Божия, позволяет достичь воспитательной цели, а для достижения наслаждения – вторая обязательная цель для Тассо – «чудесный» элемент тоже будет иметь христианский отпечаток, т.е. он будет заключаться в участии ангелов и демонов.
Магия у Ариосто сказочна, а у Тассо есть цель, она помогает противопоставить добро и зло.
В «Рассуждениях о героической поэме» Тассо говорит об «авторитете истории» и об «истине религии» как основных элементах эпико-рыцарской поэмы. Затем он добавляет, что поэт должен иметь «право на притворство» (licenza di fingere) и что поэма должна раскрывать «величие и благородство событий» (grandezza e nobiltà degli avvenimenti), поскольку героический мир должен быть миром совершенства, и поэтому язык также должен быть «прославленным» (illustre). Любовь — самая сложная тема, переживаемая как правило мучительно, потому что, даже если её рассматривать как грех, а затем превзойти ценностями религии и веры, то способ повествования о ней показывает, что она остаётся неразрешенным разногласием.
Поэтому любовные истории наполнены трагическим пафосом, Танкреди влюбляется в Клоринду, мусульманскую воительницу, и приговорён судьбой убить её; Армида влюбляется в Ринальдо.
Среди аспектов своего времени, отражённых в поэме Тассо, важное место занимает двор (д'Эсте;) это важная и необходимая среда, в которой формировалось творческое воображение, в котором формировалась и сама жизнь поэта: при дворе для Тассо сошлись вместе любимое и ненавидимое им, отвергнутое и желанное; при нём раскрывается и обретает свою форму мечта о славе и о счастье и муки жизни; двор – структура, наделяющая поэзию образами великолепия, величия, это особый способ существования и взаимодействия с реальностью.
Освобождённый Иерусалим и дух Контрреформации
Через год после рождения Тассо был созван Трентский собор Католической Церкви, что стало фундаментальным шагом в процессе контрреформации.
Церковь демонстрировала настоятельную необходимость культивации интеллектуалов для защиты католической ортодоксии от реформатских конфессий. Возобновление Трибунала инквизиции и создание Индекса Запрещённых Книг (Index librorum Prohibitorum) способствовали возникновению атмосферы заметного внимания к согласованности публикуемых произведений с христианской верой. В духе Контрреформации идеал ортодоксии возобладал над гуманистическими и ренессансными идеалами переоткрытия классического мира и подразумевал умеренность амбиций и отсутствие легкомыслия. Христианский интеллектуал, принимая участие в этом новом течении, начал чувствовать оосбую ответственность за то, что сообщают его произведения. Именно это осознание и формирует такую сложную личность, как Торквато Тассо.
Необходимость напоминания о религиозных ценностях – это часть педагогической цели его Освобождённого Иерусалима. Поэма – это не только delectare (услаждать), но и docere (учить): христиане того времени должны были вновь осознать собственное единство в сражениях для защиты своей веру от внешних угроз, то есть от турок, и от внутренних угроз, то есть от дезинтегрирующих сил, порождённых лютеровкой реформой. Необходимость информировать общество в соответствии с контрреформистским духом была причиной особого внимания Тассо, который чувствовал важность представления своего сочинения на суд 8 критиков для оценки ясности смысла, выражаемого в поэме.
Для подлинного маньериста Тассо примирение в себе и в своих произведениях умирающего духа Возрождения с религиозным напряжением означало примирения единства с разнообразием.
На стилистическом уровне множественность ситуаций должна была регулироваться как бы единым и компактным сюжетом, в котором различные элементы объединялись в густую сеть взаимоотношений и соответствий. Поэтому он и сочетал аристотелевское единство места, времени и действия с разнообразием или, лучше сказать, последовательностью второстепенных эпизодов для обогащения повествования.
Однако с точки зрения содержания очевидно то, что критиком Ланфранко Каретти было названо «диссонантной гармонией» (discorde concordia): диалектическое противопоставление героической темы, основанной на крестовом походе, которая совпадает с нравственной вовлечённостью персонажей, а также сентиментальностью, страстью и даже слабостью. У Тассо сохраняется духовная интрига , позволяя проявиться и своего рода «духовной двуличности» в попытке примирить классицизм и современное религиозное беспокойство. Чередование противоположных точек зрения, то «восходящих», то «отклоняющихся», является символом внутреннего конфликта автора в поисках единства, которое предстоит восстановить сначала в самом себе, а затем и в его произведениях. Каретти видит стабильность Ариосто в противовес нестабильности Тассо. Это связано с окончанием уверенности эпохи Возрождения, когда итальянские политические судьбы были окутаны тенью непоправимого поражения и всё более очевидным становился упадок активного и уверенного импульса, оживлявшего итальянскую цивилизацию, к которому добавлялось и ещё более строгое окончание католической реставрации. Это та эпоха, в которой наследие Ренессанса привито «новому и беспокойному духу эпохи, пораженной насильственным воздействием Реформации и глубоко жаждущей искреннего нравственного обновления».
Однако баланс между грехом и искуплением, между страстью и идеалом всегда кажется недостижимым. Стремление к недостижимому катарсису и, как следствие, отсутствие компактности преобразуются в тревогу. Это та же самая тревога, которая и делает мир произведения столь мучительным и проблематичным. Это то же чувство смятения, которое охватывает Тассо, обретающего новое понимание: сила человека и интеллекта ограничена нравственной и метафизической обусловленностью.
Как указывает Джованни Джетто, религиозная тема также присутствует в ритуале и литургии: «Впервые религия, воспринимаемая как зрелище и литургия, нашла место в итальянской поэзии». Действительно, мы обнаруживаем существенные элементы католического обряда: религиозные церемонии (похороны, мессы, шествия), таинства (причастие, крещение, исповедь).
Персонажи
Ринальдо (не путать с более ранним Ринальдом из «Неистового Роланда» и проч.; потомок его сестры Брадаманты)
Армида
Танкред Тарентский — реальное историческое лицо
Клоринда
Эрминия — дочь сарацинского царя, полюбившая христианского рыцаря. Решив, что он ранен, она отправилась на его поиски, надев доспехи девы-воительницы Клоринды. По пути она встретила пастуха, сидящего у своей хижины и играющего на дудочке, и его сыновей, плетельщиков корзин, которые нахваливали ей радости пасторальной жизни, в противоположность войны. Это было частым сюжетом художников барокко, как символ добродетелей сельской жизни: на поляне изображена Эрминия в доспехах (иногда слезающая с лошади) и пастух с дудкой. Эрминия может символически отказаться от своего оружия, жена пастуха и ее дети помогают снимать доспехи; вокруг разбросаны корзины или лоза, пасутся домашние животные.
В честь Клоринды из поэмы назван астероид (282) Клоринда, открытый в 1889 году.
В честь Армиды назван астероид (514) Армида, открытый в 1903 году.
Адаптации
В музыке
К поэме Тассо не раз обращались композиторы и либреттисты. К. Монтеверди принадлежит большой театрализованный мадригал «Битва Танкреда и Клоринды» (первое исполнение в 1624). Поэма легла в основу либретто многих барочных и классических опер, среди которых «Эрминия на Иордане» М. Росси (премьера в 1633), «Армида» Ж. Б. Люлли (либретто Ф. Кино, 1686), «Ринальдо» Г. Ф. Генделя (либретто Д. Росси, 1711), «Армида» А. Сальери (либретто М. Кольтеллини, 1771), одноимённая опера К. В. Глюка (1777), а также оперы Д. Чимарозы (1777), Й. Гайдна (1784), Д. Россини (1817) и многих других композиторов.
В живописи
Сюжеты о Ринальдо и Армиде были популярны среди итальянских и французских художников XVII—XVIII веков, они изображены на полотнах Никола Пуссена, Антониса ван Дейка, Франсуа Буше, Пьер-Анри де Валансьена и других:
Армида и спящий Ринальдо;
похищение Ринальдо;
воины в саду Армиды;
Ринальдо и Армида;
покинутая Армида.
Экранизации
«Освобождённый Иерусалим» (1911), фильм Энрико Гуаццони
«Освобождённый Иерусалим» (1913), фильм Энрико Гуаццони
«Освобождённый Иерусалим» (1918), фильм Энрико Гуаццони
«Освобождённый Иерусалим» (1958), фильм Карло Людовико Брагалья
Русские переводы
Освобождённый Иерусалим / пер. Д. Е. Мина. СПб.: Типография Суворина А. С., 1900. (Перевод октавами — размером подлинника)
Освобождённый Иерусалим / пер. В. С. Лихачёва. СПб.: Изд. А. А. Каспари, 1910; 2-е изд. СПб.: Наука, 2007. 715 с. ISBN 978-5-02-026954-5 (Перевод пятистопным ямбом)
Освобождённый Иерусалим / пер. Р. Дубровкина. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2020. 608 с. ISBN 978-5-89059-391-7 (Перевод октавами — размером подлинника)
Примечания
Ссылки
«История всемирной литературы»
«Освобождённый Иерусалим» в библиотеке Максима Мошкова. Перевод Владимира Сергеевича Лихачёва .
Литература Италии
Эпические поэмы
Произведения 1581 года
Маньеризм
Крестовые походы в литературе
Освобождённый Иерусалим |
Charles Frederick William Illingworth (8 May 1899 – 23 February 1991) was a British surgeon who specialised in gastroenterology. Along with a range of teaching and research interests, he wrote several surgical textbooks, and played a leading role in university and medical administration.
Born in West Yorkshire, he served as a fighter pilot in the First World War before resuming medical studies in Edinburgh. After working and teaching in the Royal Infirmary of Edinburgh in the 1920s and 1930s, Illingworth was appointed Regius Professor of Surgery, Glasgow, in 1939. Over the next 25 years, he established the Glasgow School of surgery, with generations of his students influencing surgical research and teaching in Britain and abroad. His textbooks were also highly influential, including his co-authorship of Text Book of Surgical Pathology (1932). Illingworth travelled and lectured widely, and helped initiate and present a 1963 television series on postgraduate medical training. His research included early work in the 1960s on hyperbaric oxygen therapy.
Illingworth's administrative and leadership roles included his Presidency of the Royal College of Physicians and Surgeons of Glasgow (1962 to 1964) and Dean of Faculties at the University of Glasgow (1978 to 1981). His honours included a knighthood (1961), Honorary Surgeon to the Queen in Scotland (1961 to 1965), and a range of honorary degrees. Honorary fellowships included those conferred by the Royal College of Surgeons of England, the Royal College of Surgeons in Ireland, and the Royal College of Physicians and Surgeons of Canada. For his devotion to surgical science, Illingworth was awarded the 1964 Lister Medal.
In retirement, Illingworth wrote biographies of William Hunter and Hector Hetherington. He also helped establish the charity Tenovus-Scotland in 1967, and was awarded the Nuffield Trust's Rock Carling Fellowship for 1970. Portraits of Illingworth by Alberto Morrocco are held at the Hunterian Museum and Art Gallery and the Royal College of Physicians and Surgeons of Glasgow, and the annual Illingworth Prize for medical students is administered by the University of Glasgow. Illingworth's autobiography, There is a History in All Men's Lives, was published in 1988.
Early life and education
Charles Frederick William Illingworth was born on 8 May 1899 in Halifax, West Yorkshire. His pre-university education took place at Heath Grammar School (sometimes referred to as Halifax Grammar School) up until 1915. In 1916, he began medical studies at the University of Edinburgh. His studies were interrupted by military service during the First World War when, in 1917, he joined the Royal Flying Corps. Illingworth saw action in France in 1918, which ended when he was shot down (forced landing) in August over the Somme and held as a prisoner-of-war at Ingolstadt, Bavaria, Germany. After returning home following the end of the war, he continued his studies at Edinburgh and graduated MB ChB (Bachelor of Medicine, Bachelor of Surgery) in 1922.
Interwar years (Edinburgh)
After qualifying as a medical doctor, Illingworth undertook a period as house physician at the Derbyshire Royal Infirmary. He then continued with further training in his chosen speciality of surgery, studying and working from 1922 in the Royal Infirmary of Edinburgh with Harold Stiles and David Wilkie. By 1925, Illingworth had qualified FRCSEd (Fellow of the Royal College of Surgeons of Edinburgh). In the period 1926–7, he studied abroad at the Barnes Hospital, St Louis, Missouri, USA (now the Barnes-Jewish Hospital): "During the years 1926–27 the following men arrived for various prolonged periods of study [...] C. F. W. Illingworth, of Edinburgh, Scotland, came here as a fellow of the Association of Surgeons of Great Britain and Ireland and stayed a year. He obtained his fellowship under the direction and help of Professor Wilkie of Edinburgh, who sent him here. He in turn was replaced by Bruce Dick, also of the University of Edinburgh, who came on a fellowship of the International Health Board of the Rockefeller Foundation and stayed eight months. Both Dr. Illingworth and Dr. Dick co-operated with Dr. Gopher in some experimental studies." The following year (1928) Illingworth married Eleanor Mary Bennett, with whom he had four sons.
In 1929, Illingworth's thesis was awarded with a Gold Medal. During this period in Edinburgh, Illingworth also wrote or co-wrote two surgical textbooks which remained in print for many years, going through many editions. Text Book of Surgical Pathology (1932) was co-authored with Bruce M. Dick, and went through twelve editions by 1979. The other textbook, Short Text Book of Surgery (1938) reached a ninth edition by 1972. In the three years before the outbreak of the Second World War, Illingworth held the position of Conservator of the Museum of the Royal College of Surgeons of Edinburgh (1936–1939). By 1939, he had obtained his ChM (Master of Surgery) qualification.
Professor of Surgery (Glasgow)
It was in 1939, with the country facing the upheaval and uncertainties of the Second World War, that Illingworth moved from Edinburgh to take up the role of Regius Professor of Surgery, Glasgow. He was appointed to this Chair during the leadership of that university by Hector Hetherington, and he held this position for 25 years, from 1939 to 1964. Illingworth, who arrived at a low point in the history of the faculty, worked to raise and re-establish the status of the University of Glasgow Medical School, playing "a major role in establishing the University's high reputation in the practice and teaching of surgery after the Second World War". According to the Oxford Dictionary of National Biography: "Under Illingworth's leadership, the Glasgow school achieved worldwide renown for excellence in the practice and teaching of medicine and surgery, and also in research".
Illingworth continued to write on surgical methods, with revisions to existing works along with the publication of new textbooks. Text Book of Surgical Treatment (1942) was issued in a fourth edition in 1952. He was also awarded lectureships and travelled abroad during this period, such as when he delivered the 1958 Strauss Lecture under the title 'The Endocrine Aspects of Breast Cancer'. In 1960, Illingworth was the first McLaughlin Foundation-Edward Gallie Visiting Professor, in which capacity he visited several universities and hospitals in Canada to teach and lecture. Illingworth's research included studies of the medical use of oxygen under pressure. In 1961, he gave the Legg Memorial Lecture at King's College Hospital Medical School on 17 November under the title 'Treatment of Arterial Occlusion under Oxygen at Two-atmospheres Pressure'. The Daryl Hart Lectureship of 1962 was on the same topic: 'Experimental and Clinical Observations Under Hyperbaric Oxygenation' Illingworth's work on hyperbaric oxygenation in the early 1960s came to be seen as one of the landmarks in the development of hyperbaric oxygen therapy.
Illingworth's support of medical training extended beyond the traditional settings of universities and medical schools, and included the use of the medium of television. In 1963, he and his colleagues introduced a series of television programmes for doctors on Scottish Television. There were twelve episodes in the series (titled 'Post-Graduate Medicine'), broadcast monthly from 11 March 1963: "for hospital doctors and general practitioners and [...] in the nature of a post-graduate class". In addition to these new methods, Illingworth continued his lecturing and teaching, and in 1963 was appointed a visiting professor at the University of Sheffield. Over the course of a week in November of that year, he lectured to both the public, students and fellow doctors, and delivered the Ernest Finch Memorial Lecture in memory of Sir Ernest Finch. In 1964, Illingworth formally retired from hospital work. His retirement as Regius Professor of Surgery at the University of Glasgow was announced in December 1963 in the London Gazette by the Scottish Home and Health Department, along with the news of his appointed successor Andrew Watt Kay, though the retirement did not take effect until the following year on 30 September 1964.
Society and university administration
As well as practising, teaching and administrating as Glasgow's Regius Professor of Surgery, Illingworth also held positions within the hierarchies of a range of medical and learned societies, colleges and associations. In 1955 he was President of the Association of Surgeons of Great Britain and Ireland, and President for two terms of the Society of Academic and Research Surgery (1956 and 1957).
In the early 1960s, Illingworth played a central role in the history of the Royal College of Physicians and Surgeons of Glasgow, or the Glasgow Faculty of Physicians and Surgeons as it was then known. From 1960 to 1962 he served two annual terms of that organisation's Visitorship, followed from 1962 to 1964 by two annual terms as President of what was by then called the Royal College of Physicians and Surgeons of Glasgow. It was during this period, in 1963, that Illingworth was granted the title of Fellow of the Royal College of Surgeons of Glasgow (FRCSGlas). This award followed the recent name change (instigated by Illingworth's predecessor as President) that changed the Glasgow Faculty of Physicians and Surgeons from a Faculty to a Royal College. This period also saw attempts made to standardise and consolidate the range of diplomas offered across the UK medical colleges, with some of these changes proposed and debated by Illingworth during his leadership of the College.
The following year, furthering his contributions to administration, Illingworth was one of those organising the Lister Centenary events held in Glasgow from 26 to 29 September 1965; he was also involved in appeals to raise funds during the commemorative period. The celebrations saw delegates from around the world attending a two-day scientific meeting arranged by Illingworth at the University of Glasgow. The conclusion of the event included a graduation ceremony on 29 September 1965 when honorary degrees were conferred on "twelve eminent medical men from various countries", including Illingworth himself who received an Honorary Doctor of Laws (LL.D.) degree. A few days later, a similar event was held to celebrate the Moynihan Centenary at the University of Leeds. Illingworth again received an Honorary Doctor of Laws (LL.D.) degree along with three others (Sir Harry Platt, Lord Brock, Jan Nuboer), with the ceremony taking place on 4 October 1965. The ceremony had been preceded by Illingworth delivering the Moynihan Centenary Lecture.
On 6 October 1965, Illingworth gave a talk at the Royal Philosophical Society of Glasgow titled 'Joseph Lister – Surgeon-Biologist'. On 14 October 1965, again as part of the Lister Centenary celebrations, Illingworth delivered a talk titled 'Lister's Legacy to Humanity' at the Washington Hilton Hotel, Washington DC, USA, to the Washington branch of the English-Speaking Union. This dinner and talk was attended by some 400 guests, including former US Vice-President Richard Nixon, former Governor of New Jersey and president of pharmaceutical company Warner-Lambert Alfred E. Driscoll, and Senator Joseph Lister Hill, with the wife of the latter recalling the event in her memoirs. As part of the event, Illingworth on behalf of the Glasgow Royal Infirmary, received an oil portrait of Lord Lister, commissioned by Warner-Lambert from US artist Norman Rockwell.
The Lister Centenary celebrations occurred in the year following Illingworth's formal retirement, but he continued to be active in administrative and honorary roles with colleges, societies and at the University of Glasgow well into his later years, with several of the positions reflecting his interest in the history of medicine. From 1974 to 1980, he served as Honorary Librarian of the Royal College of Physicians and Surgeons of Glasgow. From 1978 to 1981 he was Dean of Faculties at the University of Glasgow. From 1979 to 1981 he was President of the Scottish Society of the History of Medicine.
Honours and awards
The contributions made by Illingworth to the surgical profession were recognised by a range of professional and civil honours. In 1946, he was appointed CBE (Commander of the Order of the British Empire). This was followed in 1961 by the title of Knight Bachelor, granted as part of the Queen's Birthday Honours List. He was also appointed Honorary Surgeon to the Queen in Scotland and held this position from 1961 to 1965. Following his retirement, Illingworth was Extra Surgeon to the Queen in Scotland from 1965 until his death.
Numerous national medical associations conferred honorary fellowships on Illingworth, both within Britain and abroad. He was made an Honorary Fellow of the American College of Surgeons ('Abdominal Surgery', 1954). Four years later, he was made an Honorary Fellow of the Royal College of Surgeons of England. At the awarding ceremony on 11 June 1958, he delivered a speech addressing those starting out on their medical careers. University honours, in addition to the Honorary Doctor of Laws degrees received in 1965 during the Lister and Moynihan centenaries, included two Honorary Doctor of Science (D.Sc.) degrees, one from the University of Sheffield (1962), and one from the University of Belfast (July 1963). That same year, it was announced that Illingworth would receive the Lister Medal. The announcement of the award in the Annals of the Royal College of Surgeons of England stated that it was for:"...his devotion to surgical science over a long period; and in particular for his contributions to knowledge of jaundice and diseases of the biliary tract, of peptic ulcer, and of the endocrine aspects of the treatment of cancer; and for his perception of the importance of the use of oxygen in treatment under hyperbaric conditions as a field for physiological research." Illingworth's Lister Oration was delivered on 9 April 1964 at the Royal College of Surgeons of England in London under the title 'On the Interdependence of Science and the Healing Art'. The Lister Medal itself was presented following the Oration, both events taking place as part of what was then known as the Lister Festival. A few months later, Illingworth delivered the Lister Lecture of the Canadian Medical Association in Vancouver, Canada, on 24 June 1964, under the title 'Wound Sepsis—From Carbolic Acid to Hyperbaric Oxygen'.
As a recognised elder statesman of his profession, more honorary fellowships followed. One such had been conferred earlier in the year when Illingworth was made an Honorary Fellow of the Royal College of Surgeons in Ireland, together with two other surgeons: Sir Arthur Porritt and Erik Husfeldt. In 1965, Illingworth was invited by the Council of the College of Physicians, Surgeons and Gynaecologists of South Africa to give the 1965 Louis Mirvish Memorial Lecture. He was also invited as a distinguished guest to the 45th South African Medical Congress (MASA), and was made an Honorary Fellow of the College of Surgeons of South Africa. Illingworth travelled abroad again the following year to receive the Honorary Fellowship of the Royal College of Physicians and Surgeons of Canada. This was conferred on 21 January 1966 at the College's 35th Annual Convocation, held at the Place des Arts in Montreal, Canada. He was one of three honoured that year, along with Lord Brock and Sir Peter Medawar.
Retirement and legacy
Following his retirement in 1964, Illingworth held the title of Emeritus Professor of Surgery at the University of Glasgow, and continued to carry out locum work into his seventies. In these later years, he still travelled and lectured, with plans reported in August 1966 for a three-month stay in Kenya to co-ordinate planning in a new medical school. He gave the 14th MacEwen Memorial Lecture at the University of Glasgow on 21 November 1967, under the title 'The Advancement of Surgery'. Also in 1967, Illingworth was one of the founders of Tenovus-Scotland, a medical charity established by ten initial donors in a similar way to the Tenovus cancer charity based in Wales. Other charity fund-raising by Illingworth included organising a concert in October 1969. This was performed by the Scottish National Orchestra and conducted by Sir Arthur Bliss. This helped fund a research unit at the University of Glasgow for kidney diseases.
Two biographies by Illingworth were published in this period. The Story of William Hunter (1967) is a first-person account and history of the 18th-century Scottish anatomist William Hunter. A review in Medical History stated that: "William Hunter has been neglected by medical historians in comparison with his brother John. Sir Charles Illingworth's book has done much to make good this deficiency and will, it is hoped, reawaken interest in him, not only as one of the leading gynaecologists of the eighteenth century but also as a pioneer in the promotion of reform and improvement in medical education." The second biography was of Hector Hetherington, the Principal of the University of Glasgow who had appointed Illingworth to the university's Regius Chair of Surgery in 1939. Illingworth's University Statesman: Sir Hector Hetherington (1971) was excerpted in The Glasgow Herald, and reviewed in The Economist.
Illingworth continued to write on healthcare training and reform, writing the monograph The Sanguine Mystery (1970), subtitled: This Bloody and Butcherly Department of the Healing Art. This work was produced for his Rock Carling Fellowship, also forming the topic of the Rock Carling Lecture for 1970 from the Nuffield Trust. An article by Illingworth on medical training was published in The Times in July 1971. The death of his wife Mary (Lady Illingworth) was announced in The Glasgow Herald in December of that year.
Many years later, Illingworth published an autobiographical account of his life, with royalties going to the Tenovus-Scotland charity he had helped found. Titled There is a History in All Men's Lives (1988), it had been previewed in The Glasgow Herald in December 1987, and was reviewed in the British Medical Journal in April 1988. Three years later, Illingworth died on 23 February 1991 in Glasgow at the age of 91.
The portrait of Illingworth held at the Hunterian Museum in Glasgow, dated 1965, was painted by Alberto Morrocco. A different portrait by Alberto Morocco, from 1966, is held at the Royal College of Physicians and Surgeons of Glasgow. Illingworth's legacy includes the University of Glasgow's Illingworth Prize, which he established in 1964, "awarded annually on the recommendation of the Regius Professor of Surgery" for displays of "scholarship and general achievement" by a third-year medical student. Illingworth and his family's connections with Tenovus-Scotland continue to be commemorated by one of its grants, the Lady Illingworth Award. The impact of Illingworth on his profession was summed up in an obituary written in 2008 for one of his students and successors: "The school of surgery founded in Glasgow by Sir Charles Illingworth came to dominate academic surgery in Britain for a generation or more. Sir Charles's pupils occupied more than 20 chairs of surgery in this country and abroad, and played an important role in shaping the mould of surgical research and teaching."
Selected publications
Lectures and papers
9 October 1950 (RCSEng) – Carcinoma of the Head of the Pancreas, Ann R Coll Surg Engl. 1951 January; 8(1): 53–63.
8 October 1954 (RCSEng) – Massive Gastro-Intestinal Haemorrhage, Ann R Coll Surg Engl. 1955 May; 16(5): 337–341.
William Hunter's manuscripts and letters: the Glasgow collection, Med Hist. 1971 April; 15(2): 181–186.
Some old books and ancient coins from the Hunter Collection, Med Hist. 1973 April; 17(2): 168–173.
Textbooks and books
Text Book of Surgical Pathology (1932) with Bruce M. Dick
Short Text Book of Surgery (1938)
Text Book of Surgical Treatment (1942)
Peptic Ulcer (monograph, 1953)
The Story of William Hunter (1967)
The Sanguine Mystery (1970)
University Statesman: Sir Hector Hetherington (1971)
Royal College of Physicians and Surgeons of Glasgow (1980)
There is a History in All Men's Lives (1988)
Notes
References
External links
Images and likenesses
Two group photographs that include Illingworth, from his time at the Edinburgh Royal Infirmary, hosted on the SCRAN archives on behalf of the Lothian Health Services Archives: (I) Residents, Royal Infirmary of Edinburgh; Summer Session 1923 (II) Surgical Clinical Tutors, Royal Infirmary of Edinburgh (SCRAN)
Head-and-shoulders photograph accompanying a description of his time as conservator of the Museum of the Royal College of Surgeons of Edinburgh in the 1930s, available on page 32 of History of the Museum (Royal College of Surgeons of Edinburgh)
1965 portrait by Alberto Morrocco at Glasgow's Hunterian Museum (Hunterian Museum and Art Gallery, University of Glasgow)
Presentation of Illingworth's 1965 portrait, published in The Scotsman (Scran ID: 000-000-531-956-C)
Illingworth being presented with a scroll at the University of Glasgow in 1965, published in The Scotsman (Scran ID: 000-000-531-188-C)
1966 portrait by Alberto Morrocco at the Royal College of Surgeons and Physicians of Glasgow (BBC – Your Paintings)
Photograph in old age at Sir Charles Illingworth (Scottish Society of the History of Medicine)
Further reading
The Royal College of Physicians and Surgeons of Glasgow: a short history based on the portraits and other memorabilia (Tom Gibson, Macdonald Publishers, 1983) – includes an entry on Illingworth
For more on Illingworth's role in the history of medicine in Glasgow, see The Shaping of the Medical Profession: The History of the Royal College of Physicians and Surgeons of Glasgow, 1858–1999, Volume 2 by Andrew Hull and Johanna Geyer-Kordesch (Continuum International Publishing Group, 1999, second edition 2003)
For an account by a surgeon who worked under Illingworth, see "Sir Charles Illingworth, CBE A Master of Surgical Training", by Patrick Forrest, published in the Summer 2005 issue of SUMMONS, the newsletter of the Medical and Dental Defence Union of Scotland (MDDUS)
1899 births
1991 deaths
British surgeons
Alumni of the University of Edinburgh
Presidents of the Scottish Society of the History of Medicine
20th-century surgeons |